— Вот тут остановились. Дальше пешком пошли. В гору.

— Н-да, придется и нам.

Сорокин вылез из машины, сгорбившись, пошел по еле заметной тропке, то и дело останавливаясь и оглядываясь вокруг, словно желая запомнить дорогу.

— Товарищ подполковник, там «газик» пройдет! — крикнул Сидоркин ему в спину.

— Пускай догоняет.

Ветер рвал полы плащей, хлестал по лицу, сталкивал с кручи. На вершине он давил ровно и упруго, не вчерашний свежак — свирепый штормовой верховик.

— Ну? — спросил Сорокин, тяжело дыша.

— Тут мы и стояли. Кастикос с этого камня город в бинокль разглядывал и эту вышку. Похоже, что она его в особенности интересовала.

— Почему «похоже»?

— Так ведь, когда человек таится, это особенно заметно.

— Придется съездить туда.

Они стали спускаться по косогору к «газику», стоявшему в седловине. Тропка вывела на узкую террасу, покатой лентой огибавшую склон. Вдоль нее белой полосой тянулись обнажения острых камней, и было видно, что эта терраса тоже дорога, давным-давно заброшенная, размытая до скальных слоев, покрытая белой нестираемой пылью, как пеплом.

— С войны, пожалуй, не ездили.

Он походил над обрывчиком, нашел спуск и поставил ногу на косой и плоский, как доска, белый камень. И вдруг услышал сзади тихий вскрик. Лейтенант Сидоркин, решивший, должно быть, лезть напрямик, цеплялся рукой за куст, росший на кромке. Белая сухая пыль текла ему на грудь, как струя воды. Отпустив куст, он потянулся рукой к черному прямоугольному камню, торчавшему из-под корней. Сорокин глянул на этот камень и, еще не успев ни о чем подумать, вдруг торопливо вскрикнул, срываясь на фальцет:

— Отставить!

От неожиданности Сидоркин разжал руки, плюхнулся с полутораметровой высоты и быстро вскочил на ноги, потирая коленку.

— Товарищ подполковник, это же не камень! — восторженно вскрикнул он, разглядев полуистлевшие перекладины, сколоченные плотно, как у патронного ящика.

— Это мина, — сказал Сорокин приглушенно, словно ящик мог взорваться от голоса. — Противотанковая мина.

— От войны?

Сорокин не ответил. Он встал на колени и принялся разглядывать ящик, смешно вытянув шею.

— Странно, что она сохранилась. Деревянный корпус, миноискатель не взял…

— Мина, надо же! Товарищ подполковник, давайте я ее тросиком. — И осекся, покраснел, увидев какое-то новое удивленно-презрительное выражение на лице начальника.

— Отойдите за тот уступ. Не двигаться с места и никого не подпускать, пока я не приеду.

Он легко сбежал к «газику», велел гнать назад, на шоссе. С первой же бензоколонки позвонил коменданту города, рассказал о находке, попросил срочно прислать саперов. Когда вернулся, увидел Сидоркина за уступом все в той же неподвижно-завороженной позе.

— Не сердитесь, — сказал он, садясь рядом на холодный камень. — Это только в кино в войну играют. В действительности война и все, что с ней связано, мерзкое дело, не дай бог.

И улыбнулся, вспомнив себя в таком же возрасте. Бывало, и он радовался всему, что взрывается. Однажды, когда был уже взводным, солдаты нашли на полигоне гранату-«лимонку» с запалом. Даже обрадовался поводу продемонстрировать возможности карманной артиллерии. Уложил всех в канаву, швырнул «лимонку». А она не взорвалась. Подошел, осмотрел: все как полагается — чека выдернута, спусковая скоба отлетела. Что было делать? Оставить гранату не мог — вдруг кто другой поднимет. Сторожить не хотел: в тот день у него были свои мотивы, чтобы не задерживаться на полигоне. Решил разрядить. Взял гранату, обнял обеими руками сосну и принялся вывинчивать запал, укрываясь за широким стволом. В тот миг он казался себе смелым и находчивым, думал: если рванет, то совсем не убьет — сосна укроет, и самое большее, что может случиться, руки пообрывает… Вывернул, глянул и озлился — запал оказался учебным с желтенькой деревянной палочкой вместо латунного детонатора… И тут пришел ротный. Увидел гранату, расспросил и повел Сорокина в лес. В чащобе остановился, оглянулся и, не размахиваясь, врезал с таким вывертом, что взводный летел, не останавливаясь, через колючий ельник шагов, наверное, десять.

— Чтоб памятней было, — сказал ротный. — Другой раз узнаю что подобное — под суд отдам.

Потом извинялся.

— Ты же, — говорил, — лопух, все в игрушки играешь. Если бы я тебе не врезал, ты бы так и ходил — нос кверху. И чего доброго, в другой раз принялся бы разряжать. Должен тебе сказать, что на том свете в дураках недостатка нет. Но дело не только в тебе: какой пример подал подчиненным? Надо было, чтоб ты запомнил ту гранату. Вот и пришлось…

Прав был ротный. Сколько потом находил всякого, каждый раз вспоминал, как летел через ельник.

— Дело-то к вечеру, — удивленно сказал Сорокин, глянув на солнце. — Ты сторожи, а я пока съезжу на вышку. Только гляди — ни с места. Это приказ.

«Газик» попрыгал на камнях в распадке, нашел наезженную дорогу и побежал по склону, забираясь все выше. Так, без остановки машина въехала в раскрытые настежь ворота стройки. Когда остановились, увидели бегущего от проходной вахтера.

— Вы чего хулиганите! — кричал он, на бегу расстегивая кобуру. — Давайте назад! А то ведь не посмотрю!..

И затих, наткнувшись глазами на красное удостоверение.

— Извините. Откуда я знал? Тут ведь объект…

— У объекта ворота должны быть закрыты.

— Дак чего их закрывать? Кой дурак полезет сюда, окромя своих?

— А туристы? — сказал Сорокин, подавляя улыбку. — Их ведь хлебом не корми, только дай куда повыше забраться.

— Турист, он тоже тепло любит. А тут эвон какой ветрище, прямо северный. Хотя нет, вчерась была одна…

— Как она выглядела? С рюкзаком?

— Та ни, який там рюкзак! — закричал вахтер, почему-то по-украински. — Курсак, а не рюкзак. Толстая такая, брюхо — во! Как она только в гору залезла?

— О чем же вы с ней говорили?

— Чего с ней говорить? Шуганул четырехглавой вершиной.

— А она?

— Засмеялась. Ты, говорит, дядя, не очень, я, говорит, тоже все этажи знаю. Подняла камешек под забором и пошла себе.

— Ясно, — сказал Сорокин. — Что ж, веди к начальству.

— Тю, какое тебе начальство? Работа вон когда кончилась.

— Тогда сам показывай.

— Чего показывать? Все на виду.

Они обошли широко растопыренные опоры вышки, забрались по гулкой лестнице на площадку, рифленой дорожкой обегавшую редкую решетку труб на высоте десяти метров. Отсюда было все на виду — и горы и небо. Город с вышины казался пестрым игрушечным макетом. Слева горы вплотную подступали к воде, тянулись вдоль широкими серыми волнами. А над ними, над городом и портом, стеной поднималась к середине неба бескрайняя синь.

— Далеко видно!

— Уж так ли далеко! Бывает, вылезу сюда и смотрю, глаз не оторву. Все думаю: чего я в моряки не пошел, звали ведь…

С другой стороны горизонт серебрился над бесконечной степью. Горы с вышины казались пластинчатым хребтом доисторического бронтозавра, разлегшегося у воды и отгородившего море от степи.

Неподалеку, в глубоком распадке, Сорокин разглядел десятки серебристых пузырей — баков.

— Нефтехранилища?

— Так точно. Там у меня приятель работает, бабник не приведи господь. Все в порт просится. Это ведь ихние баки, нефтепорта.

— Как же они нефть перекачивают? Через горы, что ли?

— Зачем? Туннель прокопали. Перекачивать ничего не надо — сама текет.

— И давно ли все это построено?

— Год уж будет. Как нефтепорт стали расширять, так и здесь баков прибавилось.

— Значит, картина изменилась?

— Уж так изменилась, прямо не узнать. — Он наклонился к Сорокину, сказал приглушенно: — Помяните мое слово, неспроста это.

— Что?

— Военные заберут, помяните мое слово. Чтобы такой объект да не забрать! Турнут нас отсюдова, вахтеров, другую охрану поставят.

— Не турнут, — рассмеялся Сорокин. — Порт-то международный. Торговля растет. Нефтью торговать будем, чем дальше, тем больше. Читаете газеты?