— Ничего они не объяснили, — сказала медленно Рамазанова. — Просто объявили, что есть санкция прокурора на обыск и показали бумагу с печатью.

— Но ведь в бумаге должно быть написано, зачем и на каком основании производится обыск?

Рамазанова пожала плечами:

— Я очень испугалась. У меня все перед глазами прыгало — я ничего не понимала.

— Рашида Аббасовна, сядьте, пожалуйста, вот сюда, поближе, — сказал я. — Мне надо задать вам несколько вопросов.

Рамазанова горячо, толчком мазнула меня по лицу взглядом быстрых синих глаз, подошла ближе, оперлась коленом о стул, не села.

— Из ответов, которые вы дали инспектору Гнездилову, я понял, что ваш супруг Умар Рамазанов здесь не проживает, а детей вы воспитываете и содержите сами.

— Да, правильно.

— Когда вы расстались с мужем?

— Года полтора назад.

— Извините за любопытство, почему?

Рамазанова дернула плечом, сверкнула золотыми зубами:

— Пожалуйста, я вас извиняю, но это к делу, не имеет никакого отношения.

— Может быть. А может быть, имеет. И уж поверьте, я вам эти вопросы задаю не для того, чтобы вечерком с соседями обсудить подробности вашей личной жизни. Итак, почему вы расстались с вашим мужем? Когда? При каких обстоятельствах? Кто был инициатором разрыва?

Если бы не пальцы — затравленные, трясущиеся, неловкие, то по лицу Рамазановой можно было бы легко прочитать: какими же глупостями вам угодно заниматься во время серьезного дела!

— Года полтора назад, точнее даты я не помню, мой муж, видимо, нашел себе другую женщину — поздно приходил, иногда не ночевал, пьянствовал. Начались скандалы, и однажды он совсем ушел. Где он сейчас живет, я не знаю.

— Ага, значит, не знаете. Так и запиши, Гнездилов — не знает. И в последние полтора года вы с ним не виделись?

— Нет, не виделись, и где он сейчас, не знаю.

— Хорошо. А в этой квартире давно живете?

— Около года.

— Очень хорошо, — бормотнул я. — И уж снова простите меня, но мне это надо знать: к вам сюда какие-либо мужчины ходят? Ваши приятели, знакомые или, может быть, бывшие друзья мужа?

— Нет, не ходят. Ни-ка-ки-е мужчины — ни приятели, ни знакомые, ни друзья.

Я поднялся со стула, прошел по комнате, будто раздумывая над чем-то, остановился около пуфа и дотронулся до шиньона и вдруг, встав на колени, выкатил из-под дивана два совершенно новеньких игрушечных автомобиля. Красиво раскрашенные немецкие пожарные машины — с лестницей, шлангами, брандмайором в каске:

— Чьи же это такие шикарные машины? — спросил я у ребят.

— Мои, — сказал басом младший, а старший ничего не сказал, только исподлобья смотрел на меня быстрыми своими материнскими глазами.

— А кто же тебе подарил эту машину? — спросил я.

И снова старший ничего не сказал, а только толкнул младшего, но тот еще не понимал таких вещей, он подбежал ко мне, схватил свою машину и сказал готовно, с гордостью:

— Папа подарил!

Я повернулся к Рамазановой и увидел, что пальцы у нее больше не дрожат. Обоими кулаками она ударила в столешницу и закричала пронзительно-высоко, захлебываясь собственным криком, клекотом, замиравшим у нее в горле:

— Как вы!.. Как вы смеете!.. Как вы смеете допрашивать детей!.. Кто вам беззаконничать разрешил?..

В это время хлопнула дверь и вошел участковый, Рамазанова замолчала на мгновенье, и в возникшей театральной паузе лейтенант сказал:

— Все точно так. Это он, товарищ старший инспектор…

И Рамазанова сникла, увяла, она как-то в цвете даже поблекла, и в одно мгновенье на ее лице проступило огромное утомление, будто нервное напряжение держало ее все это время, как каркас, и теперь, когда оно растаяло, рухнуло несильное — без веры, без правды, без убеждения — все некрепкое сооружение ее личности. Я сел на свой стул в углу и негромко сказал:

— Рашида Аббасовна, вы возвели напраслину на своего супруга. Никаких женщин он себе не заводил, а был и остается любящим мужем и отцом. К сожалению, эта высокая добродетель не может оправдать его главного порока — любви к государственным и общественным средствам, которые он расхитил в особо крупных размерах. В связи с чем до сих пор скрывается от суда и следствия. Значит, вы его видите время от времени?

— Не вижу, не знаю и ничего вам не скажу. А допрашивать ребенка — гадко! Подло! Низко! Порядочный человек не может воспользоваться наивностью ребенка!

— Не распаляйте себя, Рашида Аббасовна. Вы это делаете сейчас, чтобы сгладить неловкость после того, как я вас уличил во лжи. Что касается детей — закон позволяет их допрашивать. Правда, вашего ребенка я и не допрашивал — спросил только, чтобы убедиться в правильности своей догадки. И подумайте о той ответственности, которую вы берете на себя, приучая детей с малолетства ко лжи, двойной жизни, постоянному стыду и страху перед милицией…

Рамазанова ответила первое пришедшее ей в голову:

— Дети за родителей не отвечают…

— Тьфу, — я разозлился. — Ну, послушайте, что вы несете! Кто здесь вообще говорит об ответственности детей! Сейчас мы даже об ответственности вашего мужа не говорим!

— А о чем же тогда говорим? — зло подбоченилась Рамазанова.

— Мы говорим о людях, совершивших аферу у вас в доме. Как их найти — вот что нам важно.

— Ну, конечно, конечно, — усмехнулась Рамазанова, — только это сейчас и волнует вас больше всего.

— При таком поведении вообще неясно, зачем вы милицию вызывали, — пожал я плечами.

— А она и не вызывала милицию, — сказал внимательно прислушивавшийся к разговору участковый. — Это дворничиха вызвала.

Я при начале допроса не присутствовал и поэтому очень удивился.

— То есть как? — спросил я.

— Мошенники уже заканчивали обыск, и тут в квартиру позвонила дворничиха — она принесла из ЖЭКа расчетные книжки. Мошенники впустили ее: спросили, кто она такая, объяснили, что, мол, идет обыск и за ней все равно собирались идти, как за понятой. А закончив, сказали дворничихе, что сюда приедут из отделения милиции, пусть, мол, она посидит и последит, чтобы Рамазанова ни с кем по телефону не связывалась и не успела предупредить сообщников. Дворничиха отсидела четыре часа, а потом стала звонить в отделение — когда, мол, приедут? Ну, тут все и вскрылось…

— Вот оно что, — уразумел я. Походил по комнате, сел к столу, напротив Рамазановой, сказал ей спокойно, почти мягко:

— Выслушайте меня, Рашида Аббасовна, очень внимательно. Я отчетливо представляю, что сейчас на вашу помощь мне рассчитывать не приходится, но, когда мы уйдем, вы всерьез подумайте над тем, что я скажу. Сообщники вашего мужа по хищениям в промкомбинате общества «Рыболов-спортсмен» осуждены, дело вашего мужа в связи с тем, что он скрылся, выделено в особое производство. Дело это нашумевшее, и я о нем наслышан. Но история, которая произошла здесь, никакого отношения к прошлым делам вашего мужа не имеет. Вы стали жертвой мошенничества, которое называется «разгон». Так вот, Умара Рамазанова ищут, вы это прекрасно знаете. И, как любой работник МУРа, я заинтересован в том, чтобы его нашли. Но — поймите меня правильно — сейчас это не мое дело. Меня сейчас даже не интересует происхождение ценностей, которые у вас забрали «разгонщики». Меня сами мошенники интересуют, потому что ваш случай не первый и они опасные преступники. Вы-то мне не рассказываете об обстоятельствах дела, но если хотите, я могу довольно достоверно предположить, как и что здесь происходило. Хотите?

Рамазанова сделала легкую гримасу, давая понять — говорите, что хотите, мне-то все равно.

— Вам позвонили вчера вечером, скорее всего сославшись на каких-то общих знакомых, и очень возможно, что это была женщина, и сказали вам, что муж — Умар Рамазанов только что арестован. Вам надлежит незамедлительно собрать и вынести из дома самые ценные вещи, потому что максимум через полчаса к вам придут с обыском и опишут все ценности. Вы заметались по дому, но через двадцать минут аферисты уже звонили в вашу дверь. А все ценное к их приходу вы уже собрали… Вот приблизительно так это и происходило.