В станицу Предгорную эскадрон вступил в полдень. Шапошников не стал даже посылать туда разведчиков, не надеясь застать банду. Он не ошибся, но оказалось, что еще утром проклятая баба была здесь, разбив прибывший вчера продотряд и повесив на майдане председателя только что созданного сельсовета.

Командир эскадрона расположился в том самом доме, где ночевала ненавистная ему атаманша. Дом был большой, недавней постройки, на высоком каменном фундаменте; напротив дома — обмазанный глиной пустой сарай, двор совершенно голый, без единого деревца и не обнесенный традиционным плетнем, хотя возле сарая лежали заготовленные колья и прутья. Из этого дома, как отметил про себя Шапошников, хорошо просматривались все прилегающие улицы, да и отдавать распоряжения можно было прямо из окон.

В который раз подивившись небабьей смекалке атаманши, комэска мрачно обошел все три комнаты дома, сопровождаемый полненькой моложавой хозяйкой, с любопытством, без всяких намеков на стеснение, глазевшей на огромного командира. В спальне он обратил внимание на широкую, еще не убранную деревянную кровать. Перехватив его взгляд, хозяйка игриво пояснила:

— Здеся вот нонче и ночевала Марусенька. Только что за сон без мужика?!

— Марусенька? — возмутился Шапошников. — Пошла вон отсюда!

— Господи, да что ж это делается! — слезливо затараторила она, прижимая к глазам передник. — Из собственного дому гонят? Кто ж поможет разнесчастной вдове?

— Федька! — заорал Шапошников.

В горницу влетел лоснящийся от пота, голый по пояс ординарец.

— Убери ее отсюда!

— Куда?

— Сунь в подклеть. И покуда не прикажу — не выпускай!

Федька схватил упиравшуюся хозяйку за руку и потащил за дверь.

— Вот стерва, — проворчал Шапошников. Сбросив с плеч бурку, он с минуту блаженно сидел на лавке у окна, наслаждаясь комнатной прохладой, потом высунул в окно свою черную папаху и тараканьи усы. — Федька!

— Чего? — отозвался тот с веранды.

— Покличь комиссара.

— А где он?

— Это ты должен знать. Давай побыстрее!

Федька ловко перескочил через перила и босой, в одних штанах побежал по улице.

— Стой! Сукин ты кот… — понеслось ему вдогонку.

Федька неохотно вернулся.

— Ты почему в одних портках?

— Жарко ведь, — оправдывался ординарец.

— А вдруг банда?… Штанами отбиваться будешь?

— Какая тут банда… — ворчал Федька, быстро одеваясь. — Небось дрыхнут где-нибудь в холодке… Все! Можно идти?

— Ступай, — примирительно кивнул комэска. — Горбунова тоже позови. — Он тепло посмотрел вслед ординарцу, как смотрят на любимцев. Нагловатый паренек вот уже три года был неразлучен с Шапошниковым. Когда он хмурил черные брови и бросал по сторонам колючие взгляды светло-карих глаз, то здорово походил на комэска, за что его с легкой руки Горбунова прозвали Полушапкиным. Во время отдыха командир эскадрона любил сидеть расслабившись и ни о чем не думая, вернее, думая о чем угодно, только не о служебных делах. Это ему удавалось раньше, но сейчас… Он досадливо сорвал с головы папаху, взъерошил слипшиеся темно-русые волосы и проворчал:

— Проклятье! Отроду не думал, что с бабой воевать буду. С бабой? Аль против бабы?… Э-э! Не все ли равно!

С улицы послышался женский вопль и крутая брань мужчин. Шапошников недовольно поморщился: «Отдохнуть не дают…»

В дверь постучали. Стук тихий, словно кошка царапается: так стучит обычно Илья Горбунов, командир разведвзвода.

— Горбунов, входи!

За приоткрытой дверью показался хищный нос и смеющиеся глаза Ильи.

— Звал?

— Звал. Входи… Не знаешь, что там за шум? — Шапошников кивнул в окно.

Илья засмеялся, оскалив крупные редкие зубы.

— Мужик бабу гоняет…

— Чего ж ты не остановил его? — сдвинул брови Шапошников.

— Так ведь за дело, товарищ комэска. Мы ж не впервой такое видим, как за Марусей гоняться стали: где она побывает, там бабы враз себя атаманами ставят… Эта вот тоже командовать начала, да мужик у нее гордый оказался. У нас соседка была, тож мужиком помыкать любила. Он терпел, терпел, да не стерпел. Поехали они как-то раз на покос. Выехали, значит, за станицу, а баба по привычке чешет языком, едут степью — она не унимается! Он остановил лошадей, сгреб свою милку с телеги, подтащил к муравьиной куче, подол ей задрал да и посадил… А сам за плечи держит, чтоб не сбегла. Уж она!..

— И откуда ты нахватался побрехушек разных? — усмехнувшись, перебил его Шапошников. — Что ни день, то новая.

Илья, обиженный, что не дали закончить рассказ, пожал плечами:

— Да так… Что услышишь, что увидишь…

— Зубы заговаривать ты мастер. А когда ты меня с этой самой Марусей познакомишь? Где она сейчас?

— Эх, товарищ командир, — плутовато пряча глаза, вздохнул Илья. — С такими бабами так запросто не познакомишься… Привыкли мы с генералами воевать, а она умней их…

— И тебя тоже?

— Да не только… — Илья насмешливо блеснул глазами.

Шапошников не обиделся за намек. Рассеянно выглянул в окно: у крыльца расхаживал разомлевший от жары часовой, а вернувшийся Федька, вновь без гимнастерки и сапог, забрался с ногами на широкие перила веранды и чистил винтовку.

В горницу без стука вошел Волох. Он был невысок, худощав, русоволос, черты лица мягкие, глаза серые с густыми белесыми ресницами. Вот уже полгода он комиссар полка, а в эскадроне никак не могут к этому привыкнуть. При виде комиссара Шапошников встал.

— Сиди, — махнул рукой Волох и обратился к Илье: — Вот ты-то мне и нужен. Ты разбираешься в материи… в той, что бабам на юбки нужна? — Получив в ответ утвердительный кивок, комиссар продолжил: — Постарайся сегодня же раз добыть несколько отрезов получше. Я очень надеюсь на тебя… Только никому о том, для кого это нужно. Ясно?

— Так точно, товарищ комиссар!

— Действуй.

Шапошников удивленно посмотрел на Сергея.

— Зачем тебе тряпки? — спросил он, когда закрылась дверь за Горбуновым. — Уж не надумал ли ты Маруське платье подвенечное подарить?

— Может, и так, — без улыбки ответил Волох. — Ты как думаешь, где сейчас может быть банда?

— Хрен ее знает! Кабы знал, не сидел бы здесь… Вот стемнеет — мы хутора прощупаем. Горбунова с его взводом пошлю на розыски.

— Никуда ты не выступишь и никого и никуда не пошлешь.

— Это почему ж? — насупился командир эскадрона. — Отстраняешь меня?

Волох захлопнул окно. Присел рядом.

— Ты знаешь, что я не вмешивался в дела эскадрона всю эту неделю. Ты метался по следам банды, я молчал — все было правильно. Но вот некоторые неизвестные тебе обстоятельства заставили меня задуматься. Вся эта охота постепенно приобретает для меня сугубо личное значение… Если я скажу, что Ропот был… моим близким другом…

— Постой, — перебил его Шапошников. — Что за чушь ты городишь! Какой тебе Ропот друг? Это вот Горбунову он хоть и оставил отметину на морде, да жизнь спас, а к тебе какое он имеет отношение?

— Самое непосредственное, — грустно улыбнулся Сергей. — Мы с ним в 1907 году у помещика Макеева батрачили, а потом почти пять лет бродяжничали по Кубани, Зеленчуку, Егорлыку, Куме и Тереку… За это время мы настолько привыкли друг к другу, что… Словом, были как братья. Потом наши дороги разошлись.

— Муть какая-то! — воскликнул Шапошников.

— К сожалению, в жизни случаются и такие парадоксы… Сегодня, Семен, я исповедуюсь перед тобой, потому что после Ропота и одной девушки ты стал для меня самым близким человеком. И еще потому, что я уверен: все это останется известным лишь тебе… Я не питаю ненависти к Андрею Ропоту, но он враг дела, которому я предан до конца своей жизни. Мне тяжело вести за ним охоту, но судьба, как мне кажется, приготовила для меня еще один неприятный сюрприз… Какой? Этого я тебе пока не могу сказать. Мне важно убедиться в своих предположениях, и если они подтвердятся…

Волох умолк, погрузившись в мрачное раздумье. Шапошников, пораженный услышанным, тоже молчал, стараясь получше переварить в уме последние слова Сергея, и чем больше он о них думал, тем сильнее возрастало его беспокойство.