— И бинокля с собой не имел. Откуда, да и зачем? Я летом в тайгу не ходок.
— Егерю Зимогорову говорил? Или с Марьей Ивановной беседовал? Уж охотовед должен знать, кого там носит.
— То-то и оно… — медлил Шаповалов. — Федора Фаддеевича нет. Он в другой стороне от Хребтовой. А новый охотовед на смену Марье Ивановне еще не прибыл.
— Как их наследник?
— Вопит любо-дорого. А Марья Ивановна сказала, мол, в той стороне не должно никого быть. Ближе есть один охотничек, Комолов Антон. Он заходил к егерю. Сообщил, что к Хребтовой направляется. Но ему того склона с кострами не увидеть. Понимаешь?
Район, о котором говорил Шаповалов, считался в промхозе чем-то вроде заказника, где шло естественное воспроизводство зверя. Располагался он между ближними, довольно бедными участками и дальними, куда охотничьи бригады доставлялись вертолетами на всю зиму. Летними месяцами там пока на мясного зверя не охотились: за морем телушка полушка, да дорог перевоз. Размышляя об услышанном, Семен Васильевич понимал, что начало лета — мертвый сезон в охоте. И лишь одна добыча могла интересовать промысловика — панты. «Убить панты», — как говаривали таежники, дело трудное, требующее большого умения и особой выдержки, но и доходное. Хорошие молодые, еще не окостеневшие рога изюбра, марала ли сотни рублей стоят. Ну, а какой целебной силой они обладают, как настойка из пант может восстановить силы уставшего человека, Шухов знал по своему самому первому выходу в тайгу, когда, уставший не в меру, выпил рюмку у лесничихи по прозвищу Лосиха. Потом уже узнал Семен Васильевич, сколь ценятся в медицине панты изюбров и разводимых в питомниках маралов. Лекарства из них при лечении многих болезней способствуют заживлению ран. И нет, пожалуй, лучшего средства для укрепления ослабевших сил. Не одну тысячу лет пользуются люди этим лекарством.
— Загадка-то в том, Семен Васильевич, — продолжал Шаповалов, — что не продано в те места ни единой лицензии. А что Комолов поблизости, так особая статья. Порадели, можно сказать…
— Это и для меня не секрет, — кивнул Шухов. — Только кто там так нахально безобразит?
— Да уж не местный. Чего нашим безобразить, когда на заработок жалоб нет…
— И то верно… А Серега, твой напарник, ногу потянул… Потому ты и решился сам туда один идти? Ко мне вот пришел.
Шаповалов потупился.
— Так кто ж знает, может, и не безобразят там, — тихо проговорил он. — Чего ж зря беспокоиться. Вон лонись, летом, сами знаете, пошли братья Панины, а там и не браконьерничали вовсе, а ученые насекомых отлавливали. Поди ж разберись. Столько всяких людей тайгой занимается, что скоро продыху не будет! Плюнь, ан на чей-нибудь воротник угодишь.
— И это верно… — кивнул Семен Васильевич. — Только не принял бы я всерьез твоих слов, коль Серега ноги действительно не повредил. Не дело охотнику за тайгу не заступиться.
— Оно конечно… — хмуро продолжал Шаповалов. — Однако один на один с лихим человеком встречаться… оно… и накладно выйдет. Мое дело донести…
— Тоже мне доносчик, — усмехнулся Шухов. — Твое ж охотничье добро, может, грабят.
— То-то и оно, что «может». А на дворе сенокос. А там, может, и не грабят…
«Что ж, при таких обстоятельствах не возразишь, — подумал старший лейтенант. — В селенье сейчас один день почти год скотину кормит. А идти туда да обратно — едва за полторы недели управишься. И рассуждать особо не приходится — идти надо. Добро еще по дороге удэгейцы встретятся. Они люди наблюдательные. На чужака в тайге у них особое чутье… Ждать нельзя! Если там кто-то убил панты и за ними только и пришел, скроется этот человек. Через Горное «чужаки» не проходили… Но могла какая-либо экспедиция изменить маршрут. С ними такое случается. Может быть, и миновал какой человек Горное стороной… Однако, может, не без ведома кого-нибудь из здешних… Комолова, скажем, того же… Только откуда у него знакомства на стороне?»
Инспектор прикинул примерно, сколько мог Антон Комолов заработать за первый год охоты в бригаде. Получалось, что вполне хватало ему и на три лицензии на панты, и на оптический прицел, который он приобрел в городе. Словно подслушав мысли инспектора, Шаповалов заметил:
— Антошка Комолов тут, пожалуй, ни при чем. Совесть у парня есть. Так я пойду, Семен Васильевич.
— Добро, Ефрем Сидорович, — кивнул инспектор, но охотник не встал и некоторое время крутил в пальцах бороду.
— К Зимогорову можете не заходить. Глядишь, день пути сэкономите. А жене его я все точно рассказал. Вернется, так, я думаю, вам подсобит.
— Спасибо…
— Если бы не Серегина нога да сенокос…
— Само собой…
Ефрем Сидорович посидел-посидел на приступочке рядом с задумавшимся инспектором и решил, что он свое дело сделал, а сенокос — так как же его упустить. Поднявшись, Шаповалов нахлобучил кепчонку на свою рыжую гриву:
— Бывайте, товарищ инспектор.
— Подожди, Шаповалов, — Семен Васильевич тоже встал. — Ты планчик-то мне оставь.
— Планчик?
— Ну да. Ты, Ефрем Сидорович, когда говорил, очень уж точно пальцами показывал, где на Хребтовой сопке костры видел. Будто по бумаге.
— Ишь ты… — покрутил головой Шаповалов.
— И планчик-то, пожалуй, у тебя в кепочке лежит.
— Ей-ей, в кепочке, — рассмеялся охотник и достал сложенную по-солдатски газету для самокруток. Развернув лист, Шаповалов оторвал клочок, на котором были нарисованы характерные очертания Хребтовой, а на склонах ее обозначения трех плантаций. — Ружьишком-то, поди, балуешься, Семен Васильевич. Самая пора.
— Спасибо за совет, — кивнул старший лейтенант. — Давно вволю не охотился. Придется лицензию взять, да и мясца на зиму подкоптить. Коли тревога напрасная, то на обратном пути в самый раз выйдет.
— А сумеете?
— Наловчился, Ефрем Сидорович…
И они распрощались, довольные друг другом.
Над сопками догорал закат, и хребты против его света гляделись черными, плоскими. Лишь вдали, на склоне увала, остро и колюче лучился огонек, словно звезда в кромешную ночь. Зудела мошка. Из тайги тянуло холодком.
Войдя после беседы с Шаповаловым в дом, Семен прошел в кухню и стал собирать котомку. Стеша оторвалась от книги.
— Как раз и ужин готов, — сказала она, еще во время раз говора ее мужа с охотником догадавшись о скором его уходе.
Семен, прекрасно зная, что ужин готов давно и его надо, пожалуй, разогревать, ответил:
— Заговорились малость.
— Ты ватник все же возьми…
— Придется. За десять дней погода десять раз перемениться может.
— Чай не забудь, — улыбнулась Стеша. Она легко и быстро ходила по избе, и как-то само собой у нее получалось, что ни тарелка не загремит, ни ложка не звякнет. И все спорилось в ее руках. Намек на единожды забытый Шуховым чай звучал не упреком, а напоминанием о том времени, когда Шухову после женитьбы надо было отправляться в тайгу надолго, и он знал, что встреча с браконьерами может быть опасной, очень волновался потому за Стешу, а она, ничего толком не ведая, переживала первую разлуку.
Они сели за стол. Семен с удовольствием смотрел на прибранную, подтянутую по-городскому жену, на ее светлые волосы, расчесанные на прямой пробор и опускавшиеся к щекам гладкой волной, на смелый разлет ее бровей и карие глаза. Перед расставанием в душе Семена поднималась как бы теплая волна удивления, что вот эта женщина, лучше и краше которой он не встречал, его жена. Она будет ждать его и волноваться за него. И вообще, что бы он делал без нее, вот этой женщины с теплыми глазами, ловкой и гибкой. И как всякий раз, Семен ощутил невероятность самого своего существования без Стеши.
Не желая оставаться в плену чувств, инспектор спросил жену:
— Что за человек Комолов, по-твоему?
— Какой он ученик?
— Разве это не одно и то же?
— По-моему, нет. Ученик, пожалуй, первая профессия. Человек в классе приобщается к труду, систематическому, серьезному, — как бы размышляя сама с собой, проговорила Стеша. — Бывает эгоист до мозга костей, честолюбец из честолюбцев — отличный ученик. А хороший парень, который никогда не оставит товарища в беде, чуткая душа, не умеет сосредоточиться, неорганизован. Значит, и недисциплинирован, не прилежен, хоть и способен.