Но лейтенант Гобовда поторопился. В выпускных документах фамилия Слюняева не значилась. «Отчислен? Когда? Куда направлен?» — задавал себе вопросы Гобовда и ответов не находил. Пожелтевшие пыльные бумаги молчали. Значит, нужно было искать людей, работавших в училище в то время.

И он нашел человека, знавшего курсанта Слюняева и даже учившего его. Им оказался пожилой инструктор, ветеран училища. Вот что он рассказал Гобовде.

«…Как же, помню! Отличный был курсант, талантливый! Только фамилия у него подкачала. Слю-ня-ев! Чувствуете, как некрасиво звучит? По его просьбе я сам ходатайствовал перед начальством о разрешении заменить фамилию на более благозвучную. Разрешили. И правильно, разве можно летчику с такой фамилией? Оформляли законно, через газету. А вот на какую сменил, запамятовал».

Установить это Гобовде было нетрудно. В одном из старых номеров газеты «Ейская правда» нашлось объявление, что А, К. Слюняев пожелал стать А. К. Кторовым. Вырезка из газеты перекочевала в папку к Гобовде.

«Итак, Кторов?»

«Лейтенант Кторов А. К. закончил курс обучения в 1936 году и направлен в в/ч 22539 на должность летчика-истребителя с предварительным предоставлением краткосрочного отпуска» — значилось в документах.

Теперь следователю Гобовде предстоял путь в Казахстан — по распоряжению полковника Старикова — без заезда в Саратов. Лейтенант на автомашине преодолевал пустыню Бетпак-Дале и горько сожалел, что вместо живого дела он гоняется за тенью какого-то Слюняева-Кторова, воюет с каракуртами и фалангами — мерзкими жителями пустыни.

После всех мучений он все же благополучно прибыл в военный городок, где когда-то базировалась нужная ему часть. Сейчас вместо нее существовало другое подразделение — филиал авиационного соединения.

Опять архивная пыль, затхлые бумаги, имена, имена, имена.

Гобовда переворошил горы бумаг и почувствовал, что тонет в них, уже не воспринимает текста, теряет самообладание. Он поймал себя на том, что, не забыв еще одних фамилий, читает другие и в голове рубится винегрет из начальных слогов, складываясь в бессмысленные сочетания: ШуМиКаРаТуБо!

Наконец следователь сдался и попросил у командира части помощников. Тот с большим трудом выделил трех солдат.

Лейтенанта Кторова А. К. в списках личного состава в/ч 22539 не нашли. Никогда не прибывал человек с такой фамилией в часть!

Этот финал не обескуражил Гобовду — он ждал его. Еще когда трясся в грузовике по пустыне, думал о такой возможности и намечал два варианта.

Первый. В архиве есть след Кторова. Тогда двигай, лейтенант, дальше по следу.

Второй: если это действительно зверь (а в этом Гобовда еще сомневался), он попробует запутать след, и тогда пригодится все, что есть в следственной папке.

Пришлось развязать папку. Пришлось снова с первого листочка перевернуть архив. Забыв про фамилию, помня только имя-отчество, Гобовда отобрал восемь личных дел, в каждом из которых значилось: «Имя, отчество — Андрей Корнеевич». Восемь личных дел сверил с одним — тем, что покоилось в папке еще с училища. У одного Андрея Корнеевича данные были капля в каплю, как у Слюняева-Кторова. Сходились место, месяц, год рождения и другие отправные данные, вплоть до оценок в экзаменационном листе. И «папаня» у него был старый партизан К. Ф. Слюняев, и не Кторов он был…

Впрочем, не все сходилось. В копии личного дела указывалось, что он женат, назывались имя и адрес жены, учительницы небольшого кишлака, но больше всего лейтенанта поразила приписка, сделанная чьим-то бисерным почерком: «По сообщению жены, получившей похоронную, погиб в боях на р. Халхин-Гол в 1939 году».

Жена погибшего летчика жила в кишлаке Тахтыш-Чок. Нужно ехать туда.

В этот день с юга в пустыню ворвался свирепый ветер бискунак.[4] На дороги и тропы он двинул барханы, поднял в воздух пласты бурого колючего песка. Вся пустыня до горизонта была завернута в серое пыльное облако. Плотный ветер ощущался как живая масса. В небо гигантскими черными воронками уходили смерчи. Блеклый утренний свет еле пробивался сквозь мглу. Казалось, все живое попряталось, притаилось и пережидало бурю! Но нет! Сквозь ураган двигались люди. Гобовда и шофер ложились грудью на ветер и шли. Ни раскаленный песок, бьющий по забинтованным лицам, ни сыпучий грунт, засасывающий ноги, ни жар пустыни, обжигающий легкие, не останавливали их. Забираясь на барханы, они падали на четвереньки и ползли, помогая друг другу. Иногда присаживались за каким-нибудь из песчаных бугров, сверяли по компасу направление и снова брели вперед.

Время подходило к полудню. Горячий воздух перехватывал дыхание. Даже гранит не выдерживает дневного жара пустыни — трескается, а люди шли, волоча ноги по сыпучему песку. Остановки стали чаще, отдых продолжительней. Гобовда начал отставать. Пройдя еще немного, он сел на песок. Черный вихрь угрожающе пронесся над его головой. К нему вернулся спутник и, оттягивая бинт, закрывающий рот, закричал:

— Товарищ лейтенант, где-то здесь, совсем немного осталось. Не найдем, тогда…

— Что тогда?

— Взгреет меня командир части за оставленную машину! — он махнул рукой и, выплевывая песок, помог подняться. — Не отставайте.

Поддерживая друг друга, они взобрались на холм и свалились в мягкую горячую пыль. Шофер сел, повернулся спиной к ветру, посмотрел в сторону, где, как ему показалось, виднелись какие-то силуэты. Внезапно он вскочил, протер глаза: прямо перед ним маячил кусок глинобитной стены и пригнувшийся к земле куст саксаула.

— Товарищ лейтенант, перед нами кишлак Тахтыш-Чок!

— Спасибо, друг, ты не шофер, ты волшебник. Ты настоящий солдат! — Белые потрескавшиеся губы Гобовды попытались сложиться в улыбку: — Благодарю за службу.

Старенькая полуторка неслась по наезженной дороге, поскрипывая на перекатах. Василий Тугов трясся в кабине, проклиная дорогу. Над автомашиной проревело звено штурмовиков. Тугов проводил их взглядом и вздохнул. В небе множился гул авиамоторов. Потрескивали пулеметы. Смещаясь на восток, шел бой. Маленькие крестики в небе описывали круги, взмывали, падали вниз, объятые пламенем и дымом. Тугов начал отличать самолеты. Вот пара «Яковлевых» рассекла звено «мессершмиттов». Ведущий на большой скорости, как рыбка, нырнул под живот чернокрылого, и сразу послышалась пулеметная дробь. Промаха быть не могло — стрельба велась с очень короткой дистанции. Из пробитого радиатора «мессершмитта» распылялась белая водяная полоса. Потом появилась струйка дыма, и он вздрогнул, завис, факелом пошел вниз.

«Аэрокобры» отбивались от «фокке-вульфов». Головной «фокке» дал сильную дымовую завесу. Тугов определил: из крыльевых пушек, из синхронных, трасса незаметна. Наш ведущий энергично ушел из-под обстрела, ведомый… ведомый опоздал. Что это! Тугов схватил за плечо шофера.

— Стоп! Остановитесь! Стой, говорю!

От резкого торможения занесло кузов. Тугов выпрыгнул на ходу, еле удержавшись на ногах.

Сбитый летчик падал, не раскрывая парашюта, затяжным прыжком уходил из зоны боя. Над ним появился белый язык. Купол наполнился воздухом и сразу обмяк, как проткнутый мяч. В стороны полетели обрывки шелка. Они белыми пятнами держались в небе, а летчик, кувыркаясь, приближался к земле, стремительно, неудержимо. Верхушка холма скрыла его.

Тугов побежал. Там, за бугорком… Резкая боль в легких подогнула колени, и он перестал махать руками, прижал их к груди. Вот парашют… спутанные стропы… распластанный человек. Тугов приподнял летчику голову, ладонью стер с лица красную землю, пошевелил мягкую, как резина, руку. Сзади тяжело дышал подбежавший шофер.

— Что, лейтенант?

Тугов показал на парашют. На разорванных кусках зияли дыры с желто-черными рваными краями. Шофер взял полотнище, и оно расползлось в его руках.

— Похоже, кислотой! — разминал он в пальцах и нюхал бурую массу.

— Подгоняй машину, — сказал Тугов и прикрыл погибшего остатками парашюта.