В последний день месяца кукушка в долине стала уже докучать мне.

Так вот мы проводили время в созерцании, и одна из тех, кто был со мною, сказала: «А может быть и в столице в этот час кто-то слушает кукушку? Хотела бы я знать, есть ли кто-нибудь, кто теперь думает о нас, представляет, как мы сидим здесь, любуясь пейзажем..» — и прочла стихи:

Я ответила:

Однажды мы подумали, что уже наступил рассвет — так много людей с шумом и гомоном спускалось с гор, но когда мы, удивившись, выглянули, оказалось, что к самой галерее подошли олени и кричат. Вблизи их голоса вовсе не так поэтичны, как об этом говорят.

Одна знакомая мне особа была поблизости от нас, но так и вернулась в столицу, не дав о себе знать. Когда я об этом услышала, сложила:

В двадцатых числах восьмого месяца луна всходила на небо уже к рассвету, и необычайно прекрасными казались темнеющие силуэты гор и шум водопада — ни с чем не сравнить эту картину, ею невозможно налюбоваться.

Те поля, что виделись сплошь залитыми водой, когда я сюда ехала, на обратном пути в столицу все оказались уже убраны.

На исходе десятой луны я ненадолго вернулась в те места: листва на деревьях, что густо сплетались, навевая сумрак, вся облетела, и оголившаяся округа выглядела печально, даже радовавший своим журчанием ручеёк был теперь погребён под опавшими листьями, и угадывались лишь его очертания.

Монахине, что жила в тех местах, я сказала на прощание: «Весной, если буду жива, обязательно приеду. Когда расцветёт сакура, дайте мне знать». Потом я вернулась в столицу, настала новая весна, но даже когда миновал уже десятый день третьей луны, весточки всё не было.

Я остановилась на время в чужом доме, и вот в полнолуние пробудилась оттого, что совсем рядом были заросли бамбука, и в них шумел ветер — я лежала праздно, и сон не шёл ко мне.

Осенью я перебралась оттуда в другое место, а прежним хозяевам послала стихи:

Моя мачеха даже теперь, служа во дворце, носила имя той страны, где жила с моим отцом[60], а после того, как её стал навещать другой мужчина, отец, услышав, что она всё ещё прозывается прежним именем, решил написать ей и изъяснить, что, мол, теперь это уж неприлично. Я написала:

Я всегда только и делала, что размышляла о чём-то туманном, и даже время от времени посещая храмы, не творила истовых молитв о том, чтобы жить как другие люди. Теперешняя молодёжь уже в семнадцать-восемнадцать лет заучивает сутры и совершает моления, я же о таких вещах вовсе не заботилась. Вот о чем подолгу раздумывала я: «Хорошо бы, человек невыразимо прекрасной внешности и с благородными манерами, такой, как, например, принц Гэндзи в романе, хотя бы один раз в год навещал меня, поселив тайно в горном селении, как это было с девой Укифунэ[62]. Я бы любовалась цветами, алыми клёнами, луной и снегом, и хотя мне, наверное, было бы одиноко, он бы иногда присылал мне прекрасные письма, а я бы их ждала…» — вот об этом только я и мечтала и верила, что так будет.

Если решится судьба отца, то сразу же непременно решится и моя — так я думала и предавалась безосновательным надеждам. Когда же отец с большими хлопотами получил, наконец, должность — это оказалась ещё более дальняя, чем в прошлый раз, восточная провинция[63].