Торбьорну не терпелось скорее конфирмоваться, не не тут-то было.

— Пока ты не конфирмовался, ты еще ребенок, и так мне легче с тобой справиться, — говорил отец. Это тянулось довольно долго, и получилось так, что Торбьорн, Сюннёве и Ингрид пришли первый раз к пастору почти в одно и то же время. Сюннёве тоже пришлось довольно долго ждать с конфирмацией; ей шел уже шестнадцатый год.

— Никто не знает точно, когда будет готов дать обет богу, — бывало, говорила мать Сюннёве, и Гутторм Сульбаккен всегда соглашался с ней. И нет ничего удивительного в том, что к ним начали заглядывать женихи; один из них был сыном весьма уважаемого человека, а другой — их богатый сосед.

— Что за чепуха! — сердился отец. — Ведь она еще не конфирмовалась. Вот конфирмуется, тогда поговорим.

Но сама Сюннёве об этом ничего не знала.

Жена и дочери пастора очень полюбили Сюннёве; они часто приглашали ее зайти в дом, а Ингрид и Торбьорн оставались стоять в толпе других учеников. Однажды один мальчик сказал Торбьорну:

— Что же ты не пошел за ней? Как пить дать, ее у тебя отобьют!

Мальчик этот заработал синяк под глазом, но с тех пор товарищи Торбьорна не упускали случая, чтобы не поддразнить его, и ничто так не бесило его, как эти поддразнивания. Кончилось это тем, что в лесу недалеко от пасторского дома произошло настоящее побоище. Торбьорну пришлось драться с целой оравой мальчишек. Девочки успели уйти вперед, и некому было разнять драчунов, а схватка принимала все более жаркий характер. Торбьорн не желал уступать поле боя врагу, который превосходил его численно; он мужественно сражался, и удары, которые он в изобилии раздавал направо и налево, впоследствии сами красноречиво говорили о том, что произошло. Однако причина драки вскоре выплыла наружу, и в деревне было много разных толков и пересудов по этому поводу.

На следующее воскресенье Торбьорн не пошел в церковь. На другой день им всем надо было идти к пастору, но он снова остался дома, сказавшись больным, и Ингрид пришлось идти одной. Когда она вернулась от пастора, Торбьорн спросил, что говорила о нем Сюннёве.

— Ничего, — только и ответила Ингрид.

Когда он снова появился у пастора, ему казалось, что все смотрят на него, а конфирманты даже посмеиваются. Сюннёве пришла, позднее других и довольно долго пробыла у пастора. Торбьорн очень боялся, что пастор его разбранит, но потом сообразил, что во всей деревне только пастор да его отец ничего не знали об этой драке. Значит, все в порядке. Но вот как он подойдет к Сюннёве и заговорит с нею, — этого он не мог себе представить, тем более что ему очень не хотелось снова обращаться за помощью к Ингрид. Опрос уже давно кончился, но Сюннёве снова осталась у пастора. Торбьорн ждал ее до тех пор, пока все не разошлись, и в конце концов ему тоже пришлось уйти. Ингрид ушла одной из первых.

На другой день Сюннёве пришла к пастору раньше всех и теперь прогуливалась по саду с его дочерьми и еще каким-то молодым господином. Одна из девушек выкапывала из земли кусты самых красивых цветов и подавала их Сюннёве, а незнакомый, молодой человек помогал ей. Торбьорн стоял в толпе учеников и смотрел на Сюннёве. Дочь пастора объясняла ей, как нужно сажать цветы, и говорили они так громко, что в толпе учеников было слышно каждое слово! Сюннёве обещала все исполнять в точности.

— Только одной тебе не справиться с этим делом, — сказал незнакомец, и Торбьорн запомнил его слова.

Когда Сюннёве попрощалась со своими новыми друзьями и подошла к остальным ученикам, те смотрели на нее с еще большим уважением, чем обычно, однако Сюннёве сразу же направилась к Ингрид, приветливо поздоровалась с ней и позвала ее на лужайку. Там они уселись на траву и начали о чем-то беседовать, — ведь прошло так много времени с тех пор, как они говорили друг с другом по душам последний раз. А Торбьорн все еще стоял в толпе ребят и смотрел на чудесные заморские цветы, которые теперь принадлежали Сюннёве.

В этот день Сюннёве пошла домой сразу после уроков.

— Можно я понесу твои цветы? — спросил Торбьорн.

— Пожалуйста, — сказала она мягко; не глядя на Торбьорна, она взяла Ингрид под руку и пошла с ней вперед. Возле Сульбаккена она остановилась и попрощалась с Ингрид.

— Спасибо, теперь я донесу сама, — сказала Сюннёве и взяла корзинку, которую Торбьорн поставил на землю. Всю дорогу он думал только о том, чтобы предложить ей посадить эти цветы, но не успел он за икнутся об этом, как она быстро повернулась и ушла. А он долго еще потом терзался из-за того, что не решился предложить ей свою помощь.

— О чем вы говорили всю дорогу? — спросил он потом Ингрид.

— Да так, ни о чем, — ответила она.

Поздно вечером, когда все улеглись, Торбьорн осторожно оделся и вышел на улицу. Был чудесный вечер, мягкий и тихий. Небо затянуло легкой пеленой серовато-голубых облаков, местами они разрывались, и чудилось тогда, что из просвета выглядывает чей-то темно-синий глаз.

Вокруг не было ни души. Только в траве стрекотали кузнечики да перепел перекликался с перепелкой. То с одной, то с другой стороны вновь и вновь возникала песня, и Торбьорну казалось, что его провожает целая свита каких-то неведомых существ. Лес вытянулся широкой синей полосой, которая все темнела и темнела, поднимаясь ввысь по склону горы, и постепенно превращалась в бескрайнее туманное море. Из лесу порой доносилось токование тетерева, несколько раз прозвучал одинокий крик совы, а водопад все громче и громче пел свою старинную суровую песнь.

Торбьорн бросил взгляд вверх, на Сульбаккен, и пошел дальше. Свернув с дороги, он стал подниматься по крутому склону холма и скоро очутился в маленьком садике Сюннёве, прямо под окном ее комнаты в мезонине, где она спала. Торбьорн прислушался и внимательно осмотрелся по сторонам, но вокруг царила мертвая тишина. Он стал искать какие-нибудь садовые инструменты и скоро нашел лопату и мотыгу. Одну из клумб уже начали вскапывать, и на ней кто-то высадил два цветка, очевидно, чтобы посмотреть, как они примутся. «Она, бедная, верно, устала и потому так рано ушла. Да, здесь нужна мужская рука», — размышлял Торбьорн, принимаясь за работу. Спать он не хотел, и еще никогда в жизни ему не работалось так легко, как сейчас. Он хорошо запомнил, как нужно было сажать эти цветы, запомнил порядок, в каком они были высажены в пасторском сазу, и теперь работа спорилась у него в руках. Прошла ночь, и он даже не заметил, как забрезжил рассвет. Работая без устали, он перекопал весь цветник, посадил новые цветы, пересадил старые, чтобы было красивее, и лишь изредка поглядывал на окно Сюннёве, словно желая убедиться, не заметит ли его кто. Однако вокруг все было тихо, даже лая собак не было слышно. Но вот запел петух и разбудил лесных птиц; одна за другой они взлетали на ветви деревьев и весело распевали: «Доброе утро».

Утаптывая землю вокруг клумбы, Торбьорн вдруг вспомнил диковинные истории, которые некогда ему рассказывал Аслак про домовых и троллей обитающих на Сульбаккене. «Какие милые тролли здесь живут», — подумал Торбьорн и еще раз посмотрел на цветы. Он поставил на место лопату и мотыгу, надел куртку, которую перед тем сбросил, взглянул на окно Сюннёве и улыбнулся: что она подумает, когда проснется рано утром и выглянет в окно, чтобы посмотреть на свои чудесные заморские цветы, которые она принесла вчера вечером.

Уже совсем рассвело и птицы подняли такой неистовый шум и гам, что Торбьорн быстро перелез через изгородь и торопливо зашагал домой. Ведь никто не должен знать, что он был здесь и сажал цветы в саду Сюннёве Сульбаккен.

Вскоре по деревне поползли всякие слухи однако ничего определенного никто сказать не мог. После того, как Сюннёве и Торбьорн конфирмовались его почти не видели на Сульбаккене, и многие ломали себе голову над тем, что бы это могло значить. Зато Ингрид бывала там довольно часто, и они с Сюннёве уходили гулять в лес.

— Не уходите далеко, — кричала им вслед мать Сюннёве.