Это была наивысшая похвала.
Сеня сообщилъ Кириллу Семенычу, что въ слѣдующее воскресенье профессоръ будетъ показывать что-то публикѣ.
— Гдѣ? въ Историческомъ музеѣ?.. Это лекцiя будетъ… Приду!.. и Сократу скажу… Вотъ и пойдешь ты теперь… Что тебѣ теперь и деревня, а?.. А помнишь, все въ деревню собирался?
— Я теперь учиться буду, какъ студенты прiѣдутъ. А когда выучусь… пойду къ себѣ въ деревню и тамъ хозяйство поведу… Я ужъ и теперь кой-что знаю…
— О! ну-ну… улита ѣдетъ… Тоже, братъ, безъ гроша не заведешь. Вотъ тогда мы вмѣстѣ поѣдемъ… Я деньжонокъ прикоплю. И такую, братъ, тамъ штуку заведемъ, страсть… — шутилъ Кириллъ Семенычъ. — А ужъ на лекцiи обязательно буду.
Глава ХIХ. Лекцiя
Громадный залъ, съ расположенными амфитеатромъ скамьями, былъ переполненъ. Плата была доступная, день праздничный; стояли даже въ проходахъ. Было, много студентовъ и гимназистовъ; въ заднихъ рядахъ было много слушателей изъ народа, привлеченныхъ интересной лекцiей: „Наука и хлѣбъ“. Внизу, на эстрадѣ, стоялъ длинный столъ съ приборами для опытовъ, съ банками, наполненными водянымъ питательнымъ растворомъ, въ которомъ развивались растенiя. На задней стѣнѣ помѣщался экранъ для волшебнаго фонаря. Залъ былъ залитъ электрическимъ свѣтомъ. Аудиторiя аплодировала, выражая нетерпѣнiе. Изъ маленькой боковой двери появилась, наконецъ, стройная, худощавая фигура профессора. Громъ аплодисментовъ встрѣтилъ его. Въ черномъ фракѣ и бѣломъ галстукѣ, профессоръ сталъ за маленькiй столикъ, оправилъ абажуръ на кабинетномъ подсвѣчникѣ, выпилъ воды и сдѣлалъ плавный жестъ рукой. Все разомъ стихло.
— „Милостивыя государыни и милостивые государи“… Двѣ пары глазъ были устремлены на него, слѣдили за каждымъ его движенiемъ. Это были Сеня и Кириллъ Семенычъ.
Что это была за лекцiя! Сеня не забудетъ ея никогда. Въ затихшей аудиторiи профессоръ заговорилъ о хлѣбѣ, безъ чего не можетъ обойтись человѣкъ, о великой затратѣ труда для отысканiя этого хлѣба, часто тщетной. „Ищутъ не такъ, какъ нужно, и не тамъ, гдѣ его легче добыть… Многаго мы не знаемъ, не понимаемъ и не представляемъ себѣ… Знаемъ ли мы, кто главный творецъ нашей пищи, кто великiй источникъ производительныхъ силъ земли? могучiй двигатель жизни?… Солнце!..“
И полился грудной голосъ, сильная, убѣдительная рѣчь, прерываемая волшебными картинами фонаря. Отъ солнца профессоръ перешелъ къ великому слугѣ человѣчества и всего живого — къ растенiю, тѣмъ зеленымъ листьямъ, что видитъ глазъ на поляхъ, лугахъ и въ лѣсахъ. Солнце бросаетъ миллiарды лучей на землю, и эти лучи не пропадаютъ въ пространствѣ: они творятъ. Зеленые листья принимаютъ ихъ на себя, и тутъ-то эти лучи совершаютъ гигантскую работу: претворяютъ добытый листьями изъ воздуха газъ въ питательное вещество, составляющее тѣло растенiя. Онъ говорилъ далѣе, что растенiя составляютъ „мiровую пищу“, и, если бы не было растенiй, не было бы и жизни.
Давъ полную и блестящую картину жизни растенiя, ознакомивъ аудиторiю съ послѣдними данными науки, профессоръ снова заговорилъ о хлѣбѣ, источникѣ жизни миллiардовъ людей. Онъ говорилъ о десяткахъ миллiоновъ крестьянъ, добывающихъ этотъ хлѣбъ для цѣлой страны, льющихъ потъ на свои, часто безплодныя поля, нивы, теперь покорно умирающихъ съ голода. Онъ бросилъ вопросъ:
— Но почему это такъ?.. Почему этотъ страшный гость, голодъ, стучится настойчиво къ намъ, въ Россiю?…
Молчала аудиторiя; только слышно было тяжелое дыханiе тысячи жадно слушающихъ людей.
— Темнота!.. — вотъ врагъ народа, причина его нищеты, голода, страданiй. Какъ солнечный лучъ питаетъ растенiе, даетъ ему жизнь, тянетъ его изъ черной земли, — такъ и народу нуженъ лучъ просвѣшенiя!.. Съ нимъ народъ одолѣетъ невзгоды, сознаетъ себя, добудетъ жизнь свободную и прекрасную.
Громъ апплодисментовъ покрылъ слова профессора.
— Наша наука уже теперь разрѣшила много великихъ задачъ, уже теперь можно увеличить въ нѣсколько разъ продуктивность земли… Конечно, не только обилiе хлѣба даетъ счастье: многое другое нужно народу… Но задача нашей науки — дать хлѣбъ, и мы дадимъ этотъ хлѣбъ!.. Пусть же идутъ къ народу и несутъ къ нему знанiя, строятъ школы, заводятъ образцовыя хозяйства, примѣромъ покажутъ то новое, что открыла наша наука, — и, главное, — пусть вложатъ въ простыя сердца вѣру въ науку, и тогда… тогда не будутъ наши поля обжигаться солнцемъ, и пахарь не будетъ уныло глядѣть на свое пустынное поле. Земля и солнце вернутъ ему силу, пышно раскинутся нивы, — и проклятiе — „тернiи и волчцы да произраститъ земля тебѣ“… — исчезнетъ! Наука украситъ унылую жизнь, какъ яркiй лучъ солнца. Мы въ своихъ лабораторiяхъ и кабинетахъ будемъ биться съ суровой природой, раскрываетъ ея тайны, а вы, вы, кто въ силахъ, идите къ народу и стройте его счастье, какъ велятъ вамъ совѣсть и умъ… И тогда позоръ человѣчества, — бѣдность и тьма пропадутъ, и встанетъ надъ нами солнце свободы и счастья!..
Залъ гремѣлъ. Тысячи глазъ были устремлены на профессора, вознагражденнаго за свои труды и безсонныя ночи. Бодрое слово, полное вѣры въ торжество знанiя, заронило не въ одну душу великiя надежды.
Сеня не могъ оторвать глазъ отъ профессора, не узнавалъ его. Всегда спокойный, скупой на слова, — этотъ человѣкъ преобразился. Его близорукiе глаза блестѣли, всегда ровный голосъ дрожалъ, прiобрѣлъ силу и звучность и впивался въ душу. Въ эти минуты Сеня, казалось, вполнѣ постигъ тайну лабораторiи, безсонныхъ ночей, человѣческаго труда. Наука и ея носитель выросли въ его глазахъ неизмѣримо. Цѣли науки были такъ понятны и такъ величавы: служить человѣчеству, поднять его, создать будущую счастливую жизнь. Бѣдная „Хворовка“, бѣдные родные!.. Они ничего не знаютъ, не знаютъ, что за нихъ люди просиживаютъ ночи, ихъ помнятъ, о нихъ болѣютъ, не высказывая этого, не трубя, не восхваляя себя. О, теперь понятны стали и студенты со своими спорами, пѣснями и даже слезами, понятенъ и профессоръ, со своимъ озабоченнымъ лицомъ, нагнувшiйся надъ микроскопомъ, понятны вѣра и слова Кирилла Семеныча. Многое перечувствовалъ Сеня въ эти минуты, и это перечувствованное прочно осѣло въ душѣ: онъ понялъ, что нужно, и жизнь открывалась ему не въ терзанiяхъ и хаосѣ, а въ стройной сознательной работѣ, въ единственной цѣли — создавать будущее счастье.
Около профессора толпились, многiе жали его руку, спрашивали о чемъ-то. Среди нихъ Сеня замѣтилъ, къ своему удивленiю, фигурку Кирилла Семеныча, а за нимъ лысую голову и широкiя плечи Сократа Иваныча. Съ одухотвореннымъ лицомъ протискивался Кириллъ Семенычъ, въ потертомъ пиджачкѣ, изъ-подъ котораго виднѣлась синяя блуза.
Вокругъ профессора образовали группу студенты, курсистки, знакомые. А Кириллъ семенычъ все шелъ, безцеремонно протискиваясь. Какой-то студентъ вдругъ отошелъ отъ профессора, и старый мастеръ очутился противъ Василiя Васильевича и остановился. Профессоръ вопросительно посмотрѣлъ на него. Тутъ случилось то, о чемъ говорили долго спустя, о чемъ писали въ газетахъ.
Кириллъ Семенычъ посмотрѣлъ ан профессора. Блѣдное, взволнованное лицо его подергивалось, рѣденькая бородка дрожала.
— Ваше превосходительство!
Всѣ, бывшiе около, оглянулись и посмотрѣли на сухенькую фигурку Кирилла Семеныча.
— Вы мнѣ?.. Что такое? — вѣжливо спросилъ профессоръ.
Кириллъ Семенычъ смутился и съежился.
— Вы хотѣли что-то спросить?
— Точно-съ… Какъ мы понимаемъ… я, то-ись… можно сказать, труда много положилъ на такое дѣло, которое… потому какъ я мало ученъ… но я понимаю… Хочу сказать такъ… ото всего сердца поблагодарить… рабочiй я человѣкъ, но науку понимаю… вотъ и все… покорно благодаримъ…
Профессоръ засмѣялся, взялъ обѣими руками дрожащую руку Кирилла Семеныча и ласково потрясъ.
— Очень радъ, очень… спасибо… — сказалъ онъ.
Окружающiе поняли, въ чѣмъ дѣло, и стали аплодировать.
Вдругъ профессоръ сдѣлалъ знакъ, и все стихло.