Зинаида Гавриловна тоже невольно улыбнулась: понравилось ей, как спокойно и умно он опять рассудил. Возникла надежда, что могут найтись у них общий язык, общие взгляды, которые сблизят их больше, чем та ночь.

— Вот ты спрашивала: почему я в конторе сказал — меду нынче нет, а тебе похвастал — хоть залейся им… Получается, путаюсь вроде, вру, — продолжал Ивашков. — А я и тебе правду сказал и председателя не обманывал, вот ведь как бывает.

— Это невозможно!

— Еще как возможно! Мед на пасеке был, да сплыл…

Зинаида Гавриловна, взявшая было стакан с чаем, быстро поставила его обратно, словно обожгла пальцы.

— Значит, вы…

— Ничего не значит! Я тем медом не попользовался, даже кило не присвоил. Сам Куренков его сбыл…

— Куренков? Так это он… Мне его голос тогда послышался…

Ивашков поморщился:

— Приспичило черта — ни раньше ни позже… Вообще-то сам он этим не занимался. А тут срочное, значит, чего-то. Последнюю флягу забрал…

— Председатель и… как же это?

— А не дивись. Куренков тот мед не присваивал, не попользовался им.

— Не понимаю.

— Понять-то не хитро. Мед в город уплыл, а оттуда скаты для колхозных машин прикатились. То машины разутые были, автоинспекция не выпускала их из гаража, теперь бегают в новой обувке.

— Но это все-таки махинация. И вы…

— А что я? Я тут не только не поживился, даже в убытке остался. Раз медосбору на моей пасеке меньше — мне и трудодней меньше начислено.

— Ну вот, видите, — приметно поднялось настроение Зинаиды Гавриловны, — зачем же вам тогда участвовать в таких махинациях?

— С начальством ладить надо, — полушутливо, полусерьезно сказал Ивашков.

— Только честно ладить! — подхватила Зинаида Гавриловна. — Вот вы нынче поддались, уступили, а на будущий год…

— На будущий год медосбору не будет на другой пасеке. А у меня будет перевыполнение плана… Не впервые уж так чередуемся.

— Даже страшно слушать то, что вы говорите.

Ивашков посмотрел па фельдшерицу, как на совершенно наивного человека.

— Слушать, может, и впрямь страшно. А разобраться — никто не обижен. Пчелы мед бесплатно натаскали. Председателя не шпыняет начальство за неразворотливость. Шоферы довольны тем, что ездят на своих машинах. И колхозу прямая польза.

— Тогда я не понимаю, что же вас заставляет вот так поступать.

Ивашков опять глянул на фельдшерицу снисходительно, как на несмышленыша.

— Я ж толковал: незачем на рожон лезть. Нынче я председателя выручил, а завтра он меня не обидит.

«Не обидит!» — Зинаида Гавриловна сразу вспомнила, какие слухи ходят по Дымелке о пасечнике. Едва сдерживая волнение, спросила:

— А правду говорят, что вы возглавляете «калинников»? Поэтому, наверное, и делаете так, чтобы вас не обижали?..

Лицо Ивашкова отвердело… Весь он вытянулся, застыл в напряжении. Красив он был в эту минуту. Крепкий, статный, с окладистой бородой, с волосами, посеребренными сединой. Зинаида Гавриловна невольно оробела от того, что посмела задать ему такой вопрос. Ожидала, что он оскорбится, грохнет кулаком о стол. Но Ивашков не оскорбился и не ожесточился. Он приметил робость Зинаиды Гавриловны и расценил это как признак того, что он сильнее фельдшерицы, что никуда она от него не денется.

— Община здесь и до меня была, — сказал он, как о чем-то постороннем. — Возглавлял и возглавляет ее Евсей Маленький. И секрета тут никакого нет, потому что общины баптистов законом не запрещены.

— Ну, а вы?

— Что я? — он глянул на фельдшерицу пронизывающе.

— Вы не ответили: какую роль играете?

Пасечник опять поглядел на Зинаиду Гавриловну испытующе. И, видимо, окончательно уверившись, что опасности нет, сказал с подчеркнутой откровенностью:

— Ладно, раз договорились начистоту, так и буду начистоту.

Он сообщил, что, когда приехал, община захирела на корню.

— Это ж дикость, по нашим-то временам молитвами себя истязать, от всего земного отрешаться. Кого такое прельстит? Только выживших из ума стариков да старух!.. Небесный рай теперь мало кого манит. Земной — другое дело. А в таких благодатных местах, как здешние, можно жить по-райски.

Это он и подсказал Евсею и кое-кому другому. Они согласились: верно, глупо изуверство явное насаждать. Незачем и сборища разные устраивать. С богом каждый один на один может потолковать. Главное — с местной властью ладить.

— Опять неясно: вам-то какой интерес был эти наставления «калинникам» давать?

— Интерес тот же самый, что и с Куренковым. Согласье — общее, а польза — всякому своя.

— Туманно слишком.

— Можно и пояснить.

Ивашков с той же снисходительной полуулыбкой, будто растолковывал все дитяти неразумному, рассказал, что раньше все доходы общины сводились к «десятнике», то есть верующие отчисляли десятую часть своего заработка. И, конечно, не каждому легко было вложить свою долю в «божью» копилку. Когда наладили сбор и реализацию «божьих даров» — ягоды, орехов, грибов, хмеля, — то не только перестали вносить долю от трудодней, но и каждому «калиннику» дополнительный доходец приплюсовывался.

О личных прибылях Ивашков умолчал. Но было ясно, что если вся эта коммерция налажена по его советам, а связи были у него в руках, то в убытке он не оставался.

— Если говорить еще откровеннее, формальным руководителем остался Евсей, а фактическим стали вы?

Ивашков пожал плечами.

— И формально и фактически я пасечник. А остальное…

— Остальное мне понятно! — Зинаида Гавриловна встала из-за стола.

Ивашков сообразил, что хотя он ее и от смерти спас и даже овладел ею тогда, все равно она еще не в его власти.

Надо было как-то спасать положение. Он тоже встал, заговорил проникновенно, со всей убедительностью, на какую только был способен:

— Видишь вот, я начистоту, а ты сразу на дыбки! А ведь обижаться, разберись, не на что. Противозаконного ничего нет. Дарами божьими, то есть природными, никому не запрещено пользоваться. Само государство принимает от населения всякие дикорастущие ягоды и плоды. И на базарах тоже продавать их не возбраняется. А спекуляцией, перепродажей мы не занимаемся. Понимаем, что к чему. Не жульничаем, никого не обездоливаем. Наоборот, помогаем тем, кого жизнь ущемит. Вот и тебе — разве я не помог хворь одолеть?

Зинаида Гавриловна гневно покраснела.

— Не злись, милочка! — Ивашков ласково потрепал Зинаиду Гавриловну по щеке. — Больно уж ты строгая. Жизнь надо принимать легче, пользоваться тем, что она дает. По завету: люби да любим будешь!..

— Отстаньте! Не вам о любви говорить! — Зинаида Гавриловна отшвырнула его руку. — Теперь я окончательно убедилась: с вами не по пути.

— О-о, вон ты как заговорила! — Голос Ивашкова стал жестким. Но не повысился, а зазвучал тише. — Больно-то идейной ни к чему себя выставлять, не на митинге мы. И без того знаю, что ты партийная.

— Да, я партийная. И помню об этом не только на митингах.

— Ну и ладно, помни па здоровье всегда и везде. Только ведь и партийные разные бывают, и Куренков и другие есть… Так что тоже помнить не мешает. Наскочишь — сдачу можешь получить крупную не только от меня, но и от них…

— Не угрожайте!

— Я не угрожаю, я предупреждаю. Не сошлись, ну что ж — жалко, да не смертельно. А враждовать… будет накладно… Лучше плохой мир, чем хорошая война.

— Воины бывают и справедливые.

— Но на войне и убивают, не забывай об этом. А покалечат — того хуже!.. Советую: помалкивай уж, как о том самом… Лучше будет. Хотя я тебе ничего такого и не сказал, кроме того, что по селу треплют… И потом — один на один. Значит, при случае, доказательства нет.

Зинаида Гавриловна глянула на Ивашкова с гадливостью. Пошла к двери. Он поймал ее за плечи, потянул к себе.

— А может, поладим все-таки? Уж бабочка ты больно…

Она решительно распахнула дверь. С улицы навстречу ей тугой волной ударил ветер.

Мать не знала, что сын ее тоже познакомился с «калинниками».