Пришли первого сентября ребятишки в школу, стали рассаживаться по партам.

— Кто сядет с новенькой? — спросила классная руководительница.

Новенькую ученицу звали Ланей Синкиной. Была она какая-то забитая, растрепанная, в Дымелку приехала с родителями из таежного поселка еще весной, но за все лето, перед тем как пойти в пятый класс, ни с кем из ребятишек не сошлась. Да и не могла сойтись. Она и на улице почти не показывалась, вечно сидела взаперти с малышней. Родными Лане, правда, были только две сестренки, но у Синкиных вечно оставляли «погостить» малышей и дальние родственники, и просто знакомые. Потом открылось: в доме у них было что-то вроде детсадика или яслей — «калинники» оставляли здесь ребятишек, когда уходили на сбор «даров божьих».

Но тогда еще никто не догадывался об этом. По деревне ходили лишь слухи, что мать и отец у Ланьки сектанты. Что это такое, ребятишки толком не знали, хотя не преминули прозвать девчонку клушкой-сектушкой.

И вот теперь им предлагали сесть с ней за одну парту. Конечно, никто, ни один мальчишка, ни одна девчонка не согласились. Неожиданно для всех поднялся Орешек:

— Я сяду!

Что заставило его так поступить? Может быть, то, что его самого ребятишки напрасно обижали, когда отец был в плену? Или проснулась обычная жалость к девочке?

— Вот Орехов, вижу, честный и смелый ученик. Он поступил, как рыцарь, — похвалила учительница. И добавила с упреком: — Не то что остальные.

Классная руководительница была молодая, сказала она это, конечно, по неопытности. Не подумала, что нельзя противопоставлять одного школьника всему классу. Но мальчишке от этой ошибки досталось. Целую неделю после этого случая, как только кончались уроки в школе, ребята не давали ему прохода.

— А-а, — вопили они, — вон рыцарь клушки-сектушки идет!

Сдержись Орешек, когда услышал эту насмешку, — и она бы забылась сама собой. Но прозвище «рыцарь» да еще «клушкин» показалось мальчишке таким оскорбительным, что он очертя голову кинулся на обидчиков с кулаками. Поскольку же ребятишек было много, а он один, то бой кончился не в его пользу. Рыцарю пришлось спасаться бегством.

А назавтра все повторилось. Каждый день Орешек ходил в синяках, но упрямо садился за одну парту с «клушкой-сектушкой»… Неизвестно, как бы и когда закончились «военные» действия, если бы к Орехову не примкнул Тишка.

Хотя фамилия и была у Тишки Маленький, сам он выделялся среди пятиклассников и ростом и силой. Да что там пятиклассники! Тишка при случае не боялся дать тумака любому семикласснику. А ведь они считались в Дымелке почти взрослыми, ибо были выпускниками местной школы.

— Эх, вы! Навалились семеро на одного, — подойдя к куче наседавших на Орешка ребятишек, презрительно фыркнул Тишка. — Герои! А попробуйте-ка против двоих — и не выстоите.

Вслед за этим объявлением Тишка принялся отвешивать такие подзатыльники, а воспрянувший от подмоги Орешек обрушил на обидчиков такой град ударов, что мальчики бросились врассыпную. Победа была одержана полная и окончательная. Раз уж объединенным мальчишечьим силам пришлось отступить, поодиночке нападать нечего было и думать. Орехов тоже хиленьким не считался, один на один он мог справиться с любым из пятиклассников, кроме Тишки.

Клушкиным рыцарем обзывать Орешка перестали. Заодно было забыто и прозвище Лани. Ребятишки, как известно, не злопамятны.

В шестом классе, правда, Орехов хотел сесть с Тишкой, но девочка посмотрела на него так просяще, что он сдался. А в седьмом, наверное, уже по привычке, сам сел рядом с Ланей.

Особой дружбы между ними не было, но юноша чувствовал себя в некотором роде покровителем девушки. Да, хотя были они лишь семиклассниками, но могли уже считать себя не мальчиком и девочкой, а юношей и девушкой. Максим пропустил по болезни два года, а Ланя пошла в школу позднее других детей. Поэтому они были старше своих соклассников. Только Тихон, который раньше переходил из класса в класс далеко не каждый год, обогнал их по годам и по росту.

Но не только потому, что были постарше других, испытывали они чувство взрослости. Если другие семиклассники жили еще совсем по-детски беззаботно, то им случалось уже одолевать серьезные препятствия.

Каких трудов стоило Лане окончить семь классов! Сколько было слез, когда ее, особенно осенью и весной, не отпускали на уроки, принуждали сидеть с «детсадниками». «Для девки не ученье главное! — не раз твердил ей отец. — Важно уметь по дому хозяйничать, а еще важнее — мужик чтоб основательный попался».

Одной Лане, наверное, никогда бы не заставить родителей хотя бы на время отступить. Но она поделилась своим горем с Максимом, он посоветовался со своей матерью, потом сходил по ее совету к директору Дымельской семилетки и секретарю партийной организации колхоза Александре Павловне Фоминой.

После этого Зинаида Гавриловна, осуществляя санитарный надзор, пришла к Синкиным с осмотром и, найдя у одного из детей признаки дизентерии, потребовала немедленной ликвидации подпольных яслей. А Александра Павловна вызвала на беседу родителей Лани. Как протекала эта беседа, Максим и Ланя не знали. Но подпольные ясли были закрыты навсегда, а Ланю родители больше не отрывали от школы.

Но только Ланя кончила семилетку, ее сразу же отправили на дальнюю заимку с необычным названием: Банька.

Заимка эта находилась на речном полуострове. Полуостров был большой, километров до семи длиной и до трех-четырех шириной. Обогнув его, река так близко подходила к своему же руслу, что на перешейке от воды до воды оставалось не больше двадцати метров.

Лет тридцать назад в верховьях реки велись крупные лесоразработки, лес сплавляли по воде молем. И когда сплавщики двигались следом с зачисткой, то есть спихивали обратно в воду бревна, засевшие на песках, они догадались поставить на перешейке баньку.

Но в последние годы молевой сплав прекратился, а плотовщикам банька не нужна: некогда им останавливаться на перешейке, за день они успевают доплыть до районного центра, а там баня получше этой коптюшки.

В полусгнившей, осевшей баньке обитал теперь Черный. Так звали громадного кобеля, охранявшего стадо, которое пас Евсей Маленький. Евсей протянул от берега до берега толстую проволоку, и на полуостров нельзя было попасть и уйти с него иначе, как мимо собаки.

А Черный был денно и нощно на страже, грохотал таким басом, так злобно рычал, щетиня шерсть, что никто не рисковал к нему подойти.

Пасти нагульный гурт бычков-годовичков, порученный Евсею, было не тяжко и не хитро. Разбрестись бычкам было некуда. Но Евсей все-таки обратился за помощью.

— Немочи одолевают, спину дугой согнуло, — явился он к бригадиру. — Старуха вовсе плоха. Ране хоть возле печи управлялась и то ладно, а теперь похлебку сварить некому… А Леха — что с полоумного возьмешь?

— Так… — призадумался бригадир. — Смена, выходит, нужна? Только где ее взять — вот вопрос. Людей у нас в колхозе, сам знаешь, нехватка.

— Смены пока не прошу. Помощницу старухе дай, чтоб еду готовила. Ну и мне когда поможет. Где копыта бычкам подрезать, где соль по росе на травку раскидать… Девчурку бы какую, чтоб ноги порезвей…

Бригадир почесал лоб: кто же из девчат согласится жить со стариками на таежной заимке, где даже радиоприемника нет?

— Ланька согласна, — сказал Евсей, видя, что бригадир затрудняется. — С Ланькой Синкиной договорено.

— Тогда за чем дело стало? Пусть едет! — обрадовался бригадир.

Заимка, вернее избенка, в которой жил Евсей со старухой и придурковатым сыном Лехой, стояла тоже на перешейке, метрах в ста от баньки в березнячке. Березнячок был светлый, но в избенке так темно и глухо, будто в погребе, что заходить в нее не хотелось. Да Ланя почти и не заходила. Хотя Евсей выпросил себе стряпуху-подпаска, чтобы она еду готовила и за стадом следить помогала, но за бычками никакого ухода не требовалось. Разнообразных завтраков, обедов да ужинов на заимке тоже не готовили. В стаде паслась личная коровенка Евсея, и питались все в основном молоком да свежей ягодой. Хлеб пекли раз в неделю.