Аришка побелела.

— Да нет, я сроду не проболтаюсь. Только тебе вот…

— На меня можешь положиться. — Ивашков прошелся по избе, постоял, задумавшись, потом неожиданно сказал: — А вообще лучший вид обороны — наступление. И нам надо наступать! — Глаза у него загорелись угольями. Он взял Аришку за плечи, встряхнул. — Очухайся, баба!.. И смекни: ежели мы эту историю повернем по-своему, то и фельдшерице и председательнице будет каюк. Под суд не отдадут, так с работы непременно вышибут!

— Ой, что ты говоришь! — пролепетала Аришка.

— А то говорю, что пришла пора расквитаться.

— Да как же можно?

Ивашков сел рядом с Аришкой, взял за локоть.

— Слушай да на ус мотай…

И он выложил такой план. Надо написать районному начальству, что фельдшерица давно подманивала зоотехника, а председательница способствовала ей в этом. Даже квартиру свою предоставила для свиданий. Факты налицо: у нее в доме встретились наедине фельдшерица с зоотехником, а жена этого олуха от ревности без чувств грохнулась на порог, потом отдала богу душу. Остальное — недоказуемо.

— Так что для нас, может, лучше, что так все обернулось, — заключил пасечник.

— Ой, неладно как-то ты говоришь, — пробормотала Аришка. — Ведь баба-то умерла. Дети сиротами остались.

— Мертвые — мертвы, им больше ничего не надо, — безжалостно сказал Ивашков. — А у сирот еще остался отец, покряхтит, да вырастит. Наше дело иное: пошатнулись они, так надо пихнуть, чтобы не устояли.

Аришка глядела на Ивашкова в ужасе. До сих пор она считала пасечника не только умным, но и добрым человеком. Не раз он, не скупясь, отделял ей от выручки, полученной при реализации «божьих даров», больше, чем полагается. Не раз выступал против всяких ссор, убеждал «калинников» жить дружнее. Нечего греха таить, когда Куренков убрался из Дымелки, Аришка стала строить свои расчеты на Ивашкова. Да и он тоже не прочь был установить с ней более близкие отношения.

А теперь вот Аришка вдруг увидела: пасечник вовсе бессердечный, страшный человек. При надобности кого угодно растопчет, не пожалеет.

Аришке стало еще страшнее, она вся оцепенела. И, может быть, впервые в жизни в голове у нее пронеслась мысль, что попала она в стаю к хищникам. Евсей тоже не лучше пасечника. Да и она сама стала зверюгой, хотя могла бы…

Что она могла бы — в мыслях не прояснилось, потому что Ивашков прицыкнул на нее:

— Не трясись!.. От тебя требуется всего-навсего одно: подтвердить, что видела, как зоотехник уединился с фельдшерицей, как женушка его отправилась в дом председательницы. И больше ты ничего не знаешь!.. Запомнила? Больше ничего!.. Все остальное тебя не касается.

Ивашков опять пружинисто прошелся по избе, потом грохнул кулаком по столу:

— Решено. Идем в атаку!

Неделю спустя в Дымелку приехали главный врач района, прокурор и председатель райисполкома. Это была комиссия, которая должна была на месте разбирать жалобу Ивашкова на недостойное поведение колхозных коммунистов — фельдшерицы, зоотехника, председательницы.

В правление пригласили и жалобщика и свидетельницу — Аришку. Аришка не хотела идти, настаивала, чтобы разбирались без нее, но Ивашков пригрозил ей: если будет упрямиться или, хуже того, скажет лишнее — тюрьмы ей не миновать. И она пошла.

— Так вы подтверждаете, что зоотехник находился в доме председателя колхоза наедине с фельдшером Ореховой?

— Подтверждаю… Слышала — именины хотели праздновать. А больше ничего не знаю. Не знаю, не знаю! — затряслась Аришка.

— А когда супруга зоотехника пришла, они тоже одни были? Это вам известно?

— Одни… председательша в ту пору уехала.

— Объясните, пожалуйста, куда и зачем вы уезжали, — попросил прокурор.

Александра Павловна сказала, что они с Зинаидой Гавриловной действительно намеревались отметить вдвоем ее день рождения. Но за ней приехали товарищи из леспромхоза, И она отправилась с ними, чтобы показать им локомобиль. Колхоз приобрел этот локомобиль по настоянию Куренкова, но двигатель оказался совершенно нерентабельным у них, а леспромхозу выгоден. Правление решило продать локомобиль.

Зинаида Гавриловна объяснила, что она осталась в доме подруги похозяйничать. А зоотехник сообщил, что зашел на квартиру председательницы, как не раз это случалось, по чисто деловому вопросу, который касался и Александры Павловны и Зинаиды Гавриловны, поскольку она секретарь парторганизации. Вопрос этот был несложный, но срочный. Один горожанин, гостивший в Дымелке, предложил ему кабель, крайне нужный колхозу. Ответ требовался в тот же вечер. Поэтому он и пошел на квартиру, чтобы посоветоваться с Александрой Павловной и Зинаидой Гавриловной — брать или не брать его. Потому что взять — значило стать на путь куренкова, а не взять…

— Понятно. А жена ваша, очевидно, думала иначе?

— У нее было больное сердце. И очевидно…

— Еще один вопрос. В жалобе говорится о недостойном поведении всех вас как коммунистов… Находите вы это возможным опровергнуть?

— Что можно опровергать, если ничего не было! — горячо сказала Александра Павловна. — Поражаюсь я лишь одному, как это у Ивашкова хватило совести написать такое.

— Минутку!.. Давайте поспокойнее, — произнес прокурор. И обратился уже к Ивашкову: — А вы чем-нибудь можете подтвердить так называемое недостойное поведение?

— Само собой… Кое-что известно… — сказал Ивашков, улыбаясь. — Только ведь… Как затрагивать-то женскую честь… — Он скосил глаза на Зинаиду Гавриловну. Она вся напряглась, застыла.

— Говорите лишь о фактах. И честь не затронете тогда больше, чем она была уже этими фактами затронута.

— Ежели так, конечно… В общем, Зинаиду Гавриловну я крепко уважал… Думал, достойного она поведения… А оказалось… — Ивашков махнул рукой: стоит ли, мол, об этом говорить!.. И тут же будто нехотя добавил: — Было, в общем, такое… Поиграла со мной ночку… А замуж предложил — ни в какую!.. Значит…

Все переглянулись пораженно и в то же время пристыженно.

Наступило тягостное молчание. Первой нарушила его Александра Павловна.

— Подлость! Ничего между Ивашковым и Зинаидой Гавриловной не было, все это расследование просто оскорбительно… Не было ничего у Зинаиды Гавриловны и с Иваном Семеновичем.

— Не было, ясно не было!.. — вскрикнула Аришка. — Я тоже ничего не знаю!.. — И она выскочила на улицу.

— Вы тоже свободны, — сказал прокурор Ивашкову.

После его ухода еще некоторое время стояло неловкое молчание. Потом прокурор обратился к Зинаиде Гавриловне.

— Выслушаем вас.

На бледном лице Зинаиды Гавриловны выступили красные пятна. Она приложила руку к груди, словно хотела унять непослушное сердце.

— Я тяжело переживаю. Но не хочу оправдываться. Скажу только, что было не совсем так…

Зинаида Гавриловна рассказала, что она собиралась за Ивашкова замуж, он нравился ей. А потом, хотя и с опозданием, выяснив его взгляды на жизнь, поняла свою страшную ошибку и решительно порвала с ним.

— Ваше мнение? — спросил прокурор зоотехника и председательницу.

— Уж больно личное это. Затрудняюсь судить, — смущенно отозвался Иван Семенович.

— Настолько личное, интимное, что как-то неудобно разбирать! — сказала Александра Павловна.

— Коммунисты не скрывают от своей партии ничего, в том числе и личную жизнь! — жестко произнес предрик и почти с ненавистью глянул на Зинаиду Гавриловну. — А вы скрыли связь не с кем-нибудь, а с главой сектантской общины.

— Поймите, я не оправдываюсь! — взмолилась Зинаида Гавриловна. — У меня была мысль рассказать об этом в райкоме. Но было стыдно, не хватило духу… А потом тоже решила, что это интимное, что главное — побороть себя…

— Вот именно, надо было побороть себя — явиться в райком и честно выложить на стол партбилет!

— Партбилет?! — испуганно поглядела Зинаида Гавриловна на предрика.

— Да, партбилет! Раз была связь с сектантом — вы уже не член партии. Религия и партия несовместимы!

— Но я же… — растерялась Зинаида Гавриловна. — Я это не совмещала. Наоборот, боролась с «калинниками», потому они мне и мстят.