— Пойдемте, все у мсье Леду. — Я демонстративно отстранилась и повела Вендоля во владения Мишеля.

Марсельский удалец оглядел коробки и неожиданно спросил:

— А как зовут твоего парня?

От стремительно возрастающего градуса его наглости я окончательно опешила и промямлила почему-то:

— Арнольд, — но вдруг сообразила, что на самом деле даже не знаю имени бородатого блондина.

— Арно, как друга прошу, сгоняй за тачкой, а мы с малышкой это добро на улицу повытаскиваем.

По счастью, мне на помощь пришел охранник. «Арно» быстро вернулся на частнике, и Вендоль с охранником загрузили не только багажник, но и почти все заднее сиденье.

Вендоль втиснулся к коробкам и строго приказал мне:

— Запирай офис, Ирен, садись к шоферу. До поезда всего сорок минут.

Я растерянно посмотрела на «Арно», он тоже открыл рот, но Вендоль еще раз поторопил меня, бросив шоферу:

— Поехали! — И мы умчались.

Надо же, роскошная баба, а служит секретарем или курьером в какой-то занюханной конторе. Стало быть, она наверняка одинокая! Арнульф толкнул дверь в выставочный зал — послушно зазвенел колокольчик. А ведь я ее точно заинтересовал! Он самодовольно усмехнулся. Она же сразу пригласила меня в свою контору, а потом наверняка пригласила бы и домой, если бы не этот кучерявый…

Колокольчик умолк. Арнульф прошелся по залу. На всех полотнах его «медведки» старательно занимались своими делами: бесшумно пекли хлеб и без слов плавали на кораблях, беззвучно строили дома и пасли лошадей, молча играли с детьми и даже безгласно читали стихи и беззвучно играли в оркестре.

Они существовали сами по себе, в своем самодостаточном мире, созданном Арнульфом, но уже не подвластном ему и совершенно не зависящем от него, как и тот мир за стенами зала, созданный вовсе не им, но точно такой же равнодушный и не нуждающийся в каком-то там художнике Арнульфе.

Арнульф с надеждой посмотрел на колокольчик как на своего единственного друга. Но колокольчик над дверью виновато молчал. Арнульф вытащил из кармана деньги и пересчитал их. Как раз на билет до Брюсселя. Если поехать прямо сейчас, то до вечера можно успеть оформить кредит в банке, а завтра вернуться и увезти картины домой. Чего ради становиться жиголо? Чтобы проторчать здесь до конца срока, на который было арендовано помещение? Ради какой-то недели садиться на шею одинокой секретарше? А ведь хороша!.. Эх, были бы деньги, размечтался Арнульф, я с удовольствием пофлиртовал бы с ней оставшееся время!

Вдруг, словно на чистом полотне, он увидел ее руку с тонким запястьем, протянутую за дурацким колесиком от кресла, ее миндалевидные глаза и полураскрытые губы, оказавшиеся в тот момент совсем рядом. И как эти губы дрогнули и произнесли: «Чините скорее, кофе уже готов»…

Если бы ее не увез этот надушенный хлыщ! Наверняка нарочно увез, он же знает ее давно, если обращается на «ты» и называет Рири. Только один раз он произнес полное имя — Ирен… Но ей-то этот хлыщ не нравится! Это же видно! Она не позволила ему поцеловать себя и разговаривала с ним совсем не так, как со мной. А мне она позволила бы поцеловать ее?..

Да. Без сомнения, да.

Арнульф усмехнулся. «Медведки» беззвучно ставили голубые паруса на синем корабле. Он опять увидел губы Ирен, произносящие: «Обычно все рисуют алые»… Ирен, одинокая аппетитная секретарша, которая мечтает о кружевах и о рыцарях «в одном флаконе» и поэтому выписывает глянцевый журнал. Доступный атрибут красивой жизни — дорогой журнал, который даже доставляют в конверте…

Точно, точно! Я же прочитал ее адрес! Арнульф закрыл руками глаза, он всегда делал так, чтобы вспомнить что-либо, увиденное прежде. Зрение художника — особое зрение… И он увидел и конверт, и типографским способом напечатанный адрес: «Ирен Валье, набережная Орлеанов…»

— Набережная Орлеанов? — переспросил таксист. — Это на острове Сен-Луи[4]. Пересекаем Риволи, теперь по улице Луи-Филиппа, видите, вон слева церковь Сен-Жерве-Сен-Проте? Затем по мосту того же Луи-Филиппа, а там и ваша набережная Орлеанов, мсье. Прекрасный вид на Нотр-Дам, мсье.

Арнульф щедро расплатился с таксистом за маленькую экскурсию и невольно залюбовался изысканными готическими конструкциями собора на соседнем острове Сите.

Хорошо, если окна Ирен выходят на эту сторону и она каждое утро видит такую красоту… Каково же ей потом идти в офис и общаться там со всякими неотесанными типами? И каждый из них без зазрения совести говорит ей «ты», называет уменьшительным именем, лезет с поцелуями…

Зачем женщины стремятся работать? Они стремятся к равноправию? Но мужчины не могут относиться к женщинам, как к равным себе! Не могут, просто по своей природе не могут! Они способны либо, как художники, воспринимать женщин в качестве высших существ, либо, как все остальные, — в качестве неодушевленного инструмента сексуального удовлетворения…

Неужели женщине приятнее работать, то есть зависеть от кучи разнообразных сластолюбцев-работодателей и коллег, чем от одного нормального, способного содержать ее мужчины?

Но ведь миллионы женщин служат в конторах, рассуждал Арнульф, до замужества моя мать тоже работала в офисе, а сестра, хоть и замужем, но уже больше десяти лет трудится в одном из крупнейших банков Брюсселя. Что же, и к ней коллеги-мужчины относятся всего лишь как к более или менее доступному сексуальному объекту?

При этой мысли у Арнульфа похолодела спина. Если бы на его глазах какой-нибудь удалец начал бы вот так, запросто, обращаться с его сестрой или с матерью, он не дал бы обидчику спуску… А почему же сейчас я послушно побежал за такси для этого мерзавца и не сказал ни слова в защиту Ирен? Впрочем, что такого особенного позволил себе этот тип на правах ее старинного знакомого?..

Не криви душой, парень, пристыдил себя Арнульф, поставь на место Ирен собственную мать или сестру. Ты повел себя так, потому что тоже рассматриваешь эту женщину как сексуальный объект да еще планируешь поживиться за ее счет. Самому-то не противно?

Но ведь любая женщина, как и любой мужчина независимо от их профессии и социального статуса, все равно остаются сексуальными объектами! И я, в принципе, вполне способен содержать женщину!

Только не сегодня, дружок… Отправляйся на вокзал, через два часа поезд доставит тебя в Брюссель, раздобудешь денег, вот тогда и рассуждай, на что ты способен хоть в принципе, хоть беспринципно…

Арнульф все еще топтался на ступеньках у подъезда Ирен, не замечая настороженного взгляда девяностотрехлетней генеральской вдовушки, уже довольно долго наблюдавшей с балкона шестого этажа за долговязым худым мужчиной, который несколько раз брался за ручку двери, потом бросал ее, делал шаг в сторону, рылся в карманах, спускался по ступеням, затем снова возвращался, но почему-то так и не входил в подъезд.

Взгляд же самого Арнульфа завороженно скользил по ажурной готике Нотр-Дам. Отсюда не было видно подробностей декора этого грандиозного сооружения, но он прекрасно знал, что в каждом уголочке, на каждой балке, на каждом выступе собора расположились ловкие химеры, невероятно диковинные и невероятно живые, в любую секунду готовые спрыгнуть на плечи зазевавшегося прохожего…

Я всего лишь хочу еще раз увидеть Ирен, объяснял Арнульф самому себе, что в этом плохого? Я просто дождусь ее здесь, на улице, я даже не буду заходить в дом, я ей все объясню, а потом сразу поеду в Брюссель за деньгами, и уже завтра… Арнульф потянулся к ручке двери.

Что ты собираешься ей объяснять? Что? Ты уверен, что ей это будет интересно?

Что именно? Что я скажу ей?

И что же завтра?..

Каждая мысль, казалось бы, совсем простая и безобидная, неизменно несла на себе химеру, которая кривлялась и гримасничала: дескать, ты, Арни, дружище, вовсе не оригинален в своих потугах оправдать банальное мужское желание…