Ни один прохожий, случайно повстречавший нашего босоногого Донала, не подумал бы, что тот стремится найти себе пристанище в большой библиотеке какого–нибудь старинного дома, чтобы день за днём разделять духовную трапезу с великими умами, жившими до него, — ибо Донал не был букинистом–антикваром; его душа жаждала жизни, а не стремилась к мёртвым покровам, обёрнутым вокруг неподвижных, полуистлевших мумий.

Через какое–то время Донал свернул на юг, но вскоре, когда горы останутся далеко позади, собирался снова повернуть на восток. С собой у него был небольшой заплечный мешок, в котором не было почти ничего, кроме овсяных лепёшек и твёрдого сыра, приготовленного из снятого молока. Около двух часов пополудни он присел на камень недалеко от дороги и принялся за еду.

Рядом бежал горный ручеёк; поэтому–то Донал и выбрал это место для привала, чтобы не есть всухомятку. Он вообще редко пил что–нибудь кроме воды, потому что уже успел понять, что крепкие напитки в лучшем случае только мутят разум и обессиливают тело.

Расположившись поудобнее, Донал вытащил из кармана маленький, но пухлый томик, который взял с собой в дорогу, и принялся за еду, не отрывая глаз от книги. Он сидел на пологом склоне холма, сплошь покрытого травой, из которой выглядывало множество огромных валунов. Впереди и чуть ниже того места, где он сидел, пролегала дорога, с другой стороны которой текла небольшая речка, куда и впадал ручеёк, стремительно бежавший рядом. На дальнем берегу речки виднелись душистые заросли какого–то низкого кустарника, а за ними простиралось почти совсем ровное пастбище. Дальше на восток оно открывалось в широкую долину с разбросанными то тут, то там фермами. За спиной Донала возвышался холм, отгородивший от него всё, что осталось позади. Перед ним лежала долина, открытая его взорам и желаниям.

Бог закрыл ему дверь в прошлое и уже начал открывать то, что будет дальше.

Когда Донал вдоволь поел (зачитавшись, он даже не заметил, какими сухими были его лепёшки с сыром), он поднялся и, наполнив свою шапку водой из ручья, стал жадно пить. Напившись, он с силой встряхнул шапкой, вытряхивая из неё последние капли, и опять надел её на голову.

— Эй, эй, юноша, — раздался вдруг чей–то голос.

Донал поднял глаза и увидел, что на дороге стоит человек в одежде священника и вытирает лицо рукавом.

— Надо смотреть, — продолжал человек, — куда вытряхиваете своё добро!

— Простите, сэр, — ответил Донал, снова стягивая шапку. — Я и не знал, что рядом со мной кто–то есть.

— Приятный сегодня денёк, — заметил незнакомец.

— Приятнее некуда, — согласился Донал.

— Куда направляетесь? — спросил священник. — Я вижу, вы человек учёный, студент, — добавил он тут же, как бы в оправдание своего любопытства, поглядывая на книгу в руке своего собеседника.

— Не такой учёный, каким хотел бы быть, — ответил Донал с привычным ему шотландским выговором, но тут же вспомнил своё решение в будущем говорить только по–английски.

— Полно! Вы, наверное, скромничаете! — возразил священник, но что–то в его тоне заставило Донала насторожиться.

— Ну, наверное, это зависит от того, что вы имеете в виду, называя меня учёным человеком, — сказал он.

— А–а! — протянул священник, не слишком беспокоясь о том, что сказать в ответ. Он был в прекрасном расположении духа и решил от нечего делать побеседовать с незнакомым пареньком и разузнать, что он за человек. — Ну, так иногда называют себя образованные люди.

— Тогда какая же в том скромность, если я говорю, что не так учён, как хотел бы быть? Вам любой учитель и студент скажет то же самое!

— Хороший ответ! — снисходительно заметил священник. — Когда–нибудь вы сможете стать по–настоящему образованным человеком!

— И что же, по–вашему, значит быть по–настоящему образованным? — поинтересовался Донал.

— Ну, это трудно определить вот так сразу. Столько самых разных людей называют себя образованными! Бывает, посмотришь на них и диву даёшься: чего у них общего?

— Тогда чего хорошего в стремлении стать образованным?

— Получая образование, человек приобретает умственную дисциплину, умение учиться.

— По–моему, — сказал Донал, — нет никакого смысла в том, чтобы прививать людям дисциплину, ради того, чтобы они занимались совершенно пустым делом. Тогда можно сказать, что зубам всё равно, что пережёвывать, главное, чтобы они приобретали умение жевать. Нет уж, пусть лучше мои зубы упражняются на хлебе с сыром, чем на сене или соломе.

«Да он, видно, шутник!» — подумал про себя священник.

Донал взял свою книгу, подобрал с земли мешок и спустился к дороге. Тут священник впервые заметил, что он босой. В детстве он и сам часто бегал без обуви, но теперь, увидев, что на юноше нет башмаков, сразу же преисполнился чувством собственного превосходства, и Донал заметно упал в его глазах.

«И кто в этом виноват, как не он сам? — рассудил про себя этот степенный муж. — Нет, братец, шалишь! Меня разговорами не проймёшь!»

Не будь рядом священника, Донал перешёл бы речку вброд и направился к ближайшей ферме, чтобы разузнать дорогу. Но сейчас он решил, что с его стороны будет вежливей немного пройтись с незнакомцем.

— Далеко ли вы направляетесь? — наконец осведомился священник.

— Чем дальше, тем лучше, — ответил Донал.

— И где собираетесь ночевать?

— В каком–нибудь амбаре или прямо на лугу.

— Грустно слышать, что у вас нет возможности переночевать где–нибудь в приличном месте.

— Да, но такое место стоит денег. И потом, амбары в нашей округе обычно чистые, а луга и подавно. Вообще, лучше всего спать на склоне какого–нибудь холма. Раньше мне частенько приходилось ночевать вот так, на воздухе. Интересно, почему это люди считают, что человеческий кров приличнее Божьего?

— Не иметь постоянного жилища,.. — начал было священник, но замолчал.

— Как, например, Авраам? — подхватил Донал с улыбкой. — Но ведь пришельцам и странникам ни к чему городское жилище! Однажды я заснул на самой вершине Глашгара, а когда проснулся, солнце как раз выглядывало из–за горизонта. Я встал и долго оглядывался вокруг, словно видел всё в первый раз. Как будто Бог только–только меня сотворил! Если бы в ту минуту Он позвал меня, я бы нисколечко не удивился.

— И не испугались бы? — спросил священник.

— Нет, сэр. Чего человеку бояться в присутствии своего Спасителя?

— Вы же говорили о Боге! — возразил священник.

— Бог и есть мой Спаситель. И я ничего другого не желаю так, как оказаться в Его присутствии.

— Под покровом Искупления, я надеюсь?

— Если говоря об Искуплении, Вы имеете в виду что–то такое, что должно встать между Богом и мною, — вскричал Донал, начисто забыв о своём английском и съехав на родной шотландский, — то я и думать об этом не хочу! Ничто не скроет меня от Того, Кто меня сотворил! Да я ни единой своей мысли не хочу от Него скрывать! Чем она хуже, тем больше мне нужно, чтобы Он её увидел!

— А что это за книгу Вы читаете? — резко спросил священник. — Уж, наверное, не Библию? Из Библии вряд ли почерпнёшь такие странные воззрения!

Он рассердился на дерзкого юнца — и недаром. То Евангелие, что проповедовал он сам, было евангелием лишь для рабов, боящихся или не желающих стать сынами [3].

— Это Шелли, — ответил Донал, приходя в себя.

Священник ни разу в жизни не прочёл ни одной строчки из Шелли, но придерживался о нём весьма определённого мнения. Он громко (и довольно невежливо) присвистнул.

— Так вот откуда вы взяли своё богословие! То–то я никак не мог вас понять! Но теперь всё ясно. Берегитесь, милый мой юноша, вы на краю погибели. Одной этой книги достаточно, чтобы отравить вам и разум, и душу.

— Да что вы, сэр, так глубоко ей меня не достать! Правда, кое–какие слова оттуда и впрямь задели мне душу, пока я жевал свой хлеб с сыром.