– г- Вода может понести камень по галерее, – сказал я. – Боюсь даже говорить, что может произойти, когда сюда ворвется море.

– Я об этом подумал. Моя идея заключается в следующем: ты подберешься к воде так близко, как только будет возможно с точки зрения безопасности. Потом, когда идти дальше будет уже нельзя, ты поместишь заряды в водонепроницаемые капсулы. Затем пробуришь длинный узкий шпур, через который вода просочится в штольню и заполнит ее до конца. А потом уже с помощью электрического детонатора взорвешь заряды. Правильно?

– А что, если взорванная порода завалит вход?

– Тогда я спущусь под воду в водолазном костюме. Об этом не беспокойся. Это мои проблемы. Все, что от тебя требуется, – это приступить к работе в этой шахте. И помни: чем скорее ты это сделаешь, тем скорее окажешься в безопасности на «Арисеге». Осмотри здесь все как можно внимательнее, а я пойду в главную шахту узнать, как идут дела у Фраера. Нужно ему напомнить, чтобы он перенес баллоны со сжатым воздухом в складское помещение. Вернусь нс позже чем через час. К этому времени ты, возможно, сможешь мне сказать, сколько тебе потребуется времени и как ты планируешь провести всю работу.

– Хорошо, – сказал я. – Посмотрю, что здесь делается.

Я следил за тем, как его лампа двигается вдоль штольни Мермейд. Просто удивительно, какая она была прямая. Уровни большинства корнуоллских шахт постоянно меняются, то поднимаясь, то опускаясь, следуя за рельефом морского дна. Только позже я узнал, что Мермейд – это рабочая штольня. .Здесь искали то, что впоследствии нашел старый Менэк.

Когда огонек лампы Менэка-младшего удалился, превратившись в едва заметную точку, я вдруг осознал, что повсюду вокруг меня слышатся шумы воды. Ритмичный стук насоса был едва различим, его вполне можно было принять за пульсацию крови у меня в висках, тогда как доминирующим звуком были разнообразные шумы, производимые водой. Она струилась, она журчала, она – кап-кап – капала вниз, на дно шахты. Я думаю, она просачивалась вниз, в нижние слои, поскольку на полу штольни ее глубина составляла не более нескольких дюймов – ей нужно было куда-нибудь деваться. Я думал обо всех этих уровнях – их было целых шестнадцать, – которые выдавались в море. А штольня Мермейд пролегала в самом верхнем из них. Кровлей штольни было морское дно. Она держала на себе весь груз воды.

Мне было холодно и зябко. Дело в том, что я не чувствовал эту шахту. Я никогда не видел ничего подобного. А когда обстановка для шахтера непривычна, он не может чувствовать себя спокойно. Пока я стоял и прислушивался к звукам, издаваемым водой, свет лампы Менэка окончательно исчез из виду. Он, должно быть, дошел до конца штольни и свернул к выходу. Я повернулся к лестницам и стал взбираться наверх.

Шахта, которую они пробили, была приблизительно круглая, диаметром около десяти футов, являясь как бы продолжением ямы, находящейся внизу, в полу штольни. Выступы, по которым предполагалось пустить вагонетку, находились на расстоянии примерно восьми футов один от другого. Поэтому обломки от взрыва могли беспрепятственно ухнуть в яму, места для этого было достаточно. Я взбирался наверх, пока не долез до самого конца. Для непрофессионалов они проделали вполне приличную работу. Им удалось сохранить форму, хотя кое-где поверхность была шероховатой. Я пощупал потолок у себя над головой. Он был влажным. По краям шахты струилась вода. Я не был уверен в том, что расчеты Менэка верны. Окружающая меня порода вызывала странное ощущение, словно она представляла собой часть морского дна. Она не была мягкой или рыхлой, но такое ощущение все-таки возникало. Это был гранит с прожилками базальта. Но поверхность была скользкая, словно покрытая слизью. Я спустился вниз, чтобы осмотреть яму. Туда вела лестница. Посмотрев вниз, я обратил внимание на то, что характер породы там был иным. На платформе лесов лежали кое-какие инструменты. Взяв молоток и зубило, я стал спускаться в яму. До поверхности воды было футов пятнадцать. Формация, которая привлекла мое внимание, находилась на противоположной стороне. Я опустил в воду ногу, обутую в сапог. Глубина была небольшая. Не больше фута. Я пошел по воде к противоположной стене. Не успел я взглянуть на эту тусклую породу, как меня охватило страшное волнение. Я принялся за работу, пустив в дело зубило и молоток. Все другие мысли мгновенно вылетели у меня из головы. Я знал, что никакого открытия не делаю. Менэк-старший увидел это до меня. Но Боже мой, какое это было богатство! Бери молоток, зубило – и вот, пожалуйста: почти что чистая руда.

После четверти часа работы я начал обливаться потом, а в висках стучала кровь – воздух там был нехорош. Но мне все было безразлично. Я держал в руке кусок коренного олова размером в мой кулак, отбитый моими собственными руками. Я обчистил его, потерев о рукав комбинезона, и любовался, направив на него луч своей шахтерской лампы. Золото или олово – какая разница? Руда была настолько богата, что человек, который станет ее работать, непременно разбогатеет. Если бы это было в Австралии, я мог бы застолбить участок где-нибудь неподалеку отсюда, рядом с участком Менэка. Я стоял там, погрузившись в мечтания и держа в руках этот кусок руды, пока меня не вывел из задумчивости голос:

– Нашел, значит, жилу, а?

Сверху мне бил в глаза яркий луч света. Я ничего не мог разобрать, кроме ослепительного диска шахтерской лампы.

– Теперь ты понимаешь, что эту штольню затапливать нельзя? – добавил голос, и я понял, что это старик. – Ну, что же ты решил? – спросил он.

Я не знал, что ему сказать.

Должно быть, он воспринял мое молчание как знак согласия, потому что продолжал:

– Ты получишь свои двести пятьдесят фунтов, а когда я начну разрабатывать жилу, то назначу тебя руководить работами. – Он стоял надо мной на краю шахты и смотрел вверх, на леса, – великолепная, внушительная фигура. Если бы к его каске приделать рога, он был бы похож на древних викингов, изображение которых я видел на старых гравюрах. – Мой сын дурак, – сказал старик. – Он не знает, в чем заключается богатство. Эта штука не сработает, а если и сработает, все равно рано или поздно он попадется. Чего же он тогда добьется, затопив Мермейд? Ведь в этом случае, прежде чем разрабатывать жилу, нам придется закрыть этот ход, соединяющий штольню с морем, и освободить се от воды до двухсотого горизонта и до залегающей там жилы. Люди слепы, когда они чего-то не понимают. Единственное, что он знает, – это машины. – Старик снова наклонился ко мне. – Пойдем, мой мальчик. Получай свои деньги и можешь уезжать отсюда.

Тут ко мне вернулась способность говорить.

– Нет, – сказал я. – Никуда я не поеду. Он смотрел вниз, на меня:

– Ты хочешь сказать, что остаешься и будешь взрывать проход к морю, как этого хочет мой сын? – Голос его дрожал.

– Я сам не знаю, – ответил я. – Но уйти отсюда я не могу.

– Почему? – В голосе его чувствовалось нервное напряжение.

Я побрел по воле к лестнице. Мне не хотелось оставаться в таком невыгодном положении: я внизу, а он – наверху, надо мной. Так невозможно было разговаривать. Я начал подниматься по лестнице. Моя лампа освещала его резиновые сапоги. А он стоял у самой верхушки лестницы.

– Почему? – снова спросил он, и его вопрос подхватило эхо, отскочив от скользких стен.

– Потому что мне слишком много нужно еще узнать, – ответил я, вылез из ямы и поднялся на ноги.

Так мы стояли друг против друга, светя друг другу в глаза.

– Ты имеешь в виду моего сына? – спросил он.

– Нет, – ответил я.

Он схватил меня за руку. Для человека его возраста – ему было шестьдесят пять – он был необычайно силен, рука моя оказалась словно в тисках.

– Послушай, – сказал он, – я нашел то, что искал всю свою жизнь. Ни ты, ни кто другой, даже мой сын не сможете украсть это у меня. Прими мое предложение и уходи. Уходи, пока нс поздно.

– Нет, – снова сказал я.

– Не будь дураком! – закричал он. – Бери и убирайся. А если нс уберешься… – Он вдруг замолчал и обернулся. На нас светила еще одна лампа.