Через несколько минут он вернулся с графином вина и бокалом.

– Как вас зовут? – спросил я.

– Агостиньо, синьор.

Джина была права. Такого вина не найти в тратториях. Его полагается выдерживать.

Ванную я отыскал без особого труда. В просторном помещении, выложенном плиткой, помимо огромной ванны были ножная ванна и биде.

Я принял ванну, побрился и переоделся. Потом спустился вниз. Агостиньо накрывал на стол в одной из комнат. Я спросил его, где графиня.

– Она принимает ванну, синьор.

Я кивнул и вышел на воздух. Поодаль от виллы я увидел несколько хозяйственных построек и направился туда. Одно из строений, выкрашенное розовой краской, по-видимому, было отведено под барак для рабочих. Какая-то девушка доставала воду из колодца. На ней было черное хлопчатобумажное платье, не прикрывавшее колени, и по тому, как двигалось ее тело пол платьем, я понял, что она не носит нижнего белья. Она взглянула на меня, и белозубая улыбка озарила ее грязное коричневое лицо. Возле каменной постройки, где, судя по всему, находился давильный пресс для винограда, старуха доила буйволицу, жевавшую жвачку.

Я повернулся и пошел назад, стараясь понять, за каким чертом Джина привезла меня в это деревенское захолустье.

Подходя к вилле, я услышал звуки рояля, доносящиеся оттуда, и голос Джины, исполнявшей арию из оперы Гуно «Фауст». Я поднялся по ступенькам вверх и вошел в гостиную, находившуюся слева от входа. Джина сидела за роялем в узком белом вечернем платье, с кроваво-красным рубином на шее и белым цветком в волосах. Не прерывая пения, она улыбнулась мне.

Закончив арию, она крутанулась на табурете:

– Фу! Какая невыносимая жара. Дайте мне что-нибудь выпить. Вон там. – Кивком она указала, где именно стоят напитки.

– Что вы будете пить?

– Там есть лед? Я кивнул.

– Тогда я выпью «Белую леди». – Она изобразила гримаску, означавшую просьбу не переусердствовать.

Подавая ей бокал, я спросил:

– Почему вы предложили поехать именно сюда?

Она посмотрела на меня. Потом многозначительно улыбнулась и нежно провела рукой по клавишам.

– Вы не знаете? – Она выгнула дугой брови, изобразив удивление. – Здесь я могу делать все, что мне правится, и никто не расскажет моему мужу, что он рогоносец. – Внезапно она запрокинула голову и рассмеялась. – Вы глупец, Дик. Вы ничего не знаете об Италии, верно? Во время войны вы провели здесь два года – и ничего не знаете. Ничего!

Она ударила по клавишам с неожиданной силой. Потом допила свой бокал и снова заиграла.

Я стоял и смотрел на нее, испытывая неловкость и смущение. Она была так не похожа на женщин, которых я знал прежде. Я желал ее. Но все же что-то меня сдерживало: то ли врожденная осторожность, то ли моя проклятая нога – не знаю. Музыка звучала с нарастающей страстью, и она запела. Но тут вошел Агостиньо и сказал, что ужин подан. Очарование момента развеялось.

Я не помню, что мы ели, но хорошо помню, что пили – прекрасное золотистое вино, мягкое, как шелк, с прекрасным букетом. После обеда – орехи, фрукты и «Алеатико». Это крепкое вино с острова Эльба. Джина то и дело наливала- мне, словно хотела напоить меня допьяна. Ее грудь высоко вздымалась, так что мне казалось, она вот-вот вырвется из платья без бретелек. Красный рубин сверкал у нее на шее, а глаза были зеленые-зеленые. Я чувствовал, как мое сознание постепенно заволакивает туман.

Кофе и ликеры подали в другой комнате. Джина продолжала петь, не сводя с меня глаз. Наконец она изо всех сил забарабанила по клавишам, извлекая из рояля какофонию звуков, и встала. Она наполнила свой бокал и подошла ко мне. Села рядом и позволила мне обнять себя. Ее губы оказались теплыми и податливыми, но тело ее противилось мне.

– Мне хотелось бы, Дик, чтобы вы не были таким милым человеком, – сказала она ласковым полушепотом, а когда я спросил, что она имеет в виду, она улыбнулась и потрепала меня по волосам.

И в этот момент я услышал шум самолета. Двигатели отчаянно ревели. Я весь напрягся, опасаясь, что он того и гляди рухнет на виллу, настолько низко он летел. Но страхи мои развеялись, когда я понял, что самолет совершил посадку.

– Я думаю, он сел, – сказал я и приподнялся с дивана, но она притянула меня к себе.

– Они часто пролетают здесь, – ответила она. – Это самолет из Мессины.

Я протер глаза и попытался объяснить ей, что самолет из Мессины не может лететь с востока на запад, но потом решил, что это не важно, и умолк. Я был слишком пьян.

Вошел Роберто. Он не постучал. Просто вошел и стоял, глядя на меня взглядом злобного животного. Джина оттолкнула меня и вскочила на ноги. Они стали разговаривать о чем-то вполголоса. Теперь тяжелый, плотоядный взор Роберто был прикован к ней. Я был не настолько пьян, чтобы не понять, что» это означает. И вдруг я начал смеяться. Джина повернулась ко мне. Кровь хлынула ей в лицо, глаза расширились и потемнели от гнева. Она подскочила ко мне:

– Почему вы смеетесь?

Я нс мог остановиться. Наверное, потому, что был слишком пьян.

Она наклонилась ко мне:'

– Прекратите. Слышите? Немедленно прекратите! Мне казалось, она догадалась о причине моего безудержного смеха и поэтому ударила меня по лицу.

– Я говорю вам, перестаньте! – крикнула она срывающимся голосом.

И то ли неприятный звук ее голоса подействовал на меня, то ли звон пощечины, но так или иначе я перестал смеяться.

Она все еще стояла, склонившись надо мной, и в какой-то момент я подумал, что сейчас она влепит мне очередную пощечину. Ее лицо было искажено страстью.

– Я же говорила вам, что родилась в трущобах Неаполя… – Она прервала себя на полуслове и быстро отошла к столику с напитками. Вернулась она с пузатым коньячным бокалом, наполненным почти до краев.

– Выпейте, – приказала она, вручая мне бокал. – А потом вы должны лечь в постель.

Я не хотел коньяку и, немного протрезвев, начал всерьез беспокоиться.

– Зачем вы меня сюда привезли? – Язык у меня все еще заплетался, и я не мог сфокусировать взгляд на ее лице.

Она опустилась на диван рядом со мной:

– Извините меня. Дик. Я не хотела ударить вас. Что-то случилось со мной. Видно, подействовала жара.

– Чья это вилла?

Она прижала мою голову к груди:

– Вы задаете слишком много вопросов. Почему вы не желаете пустить все на самотек?

Ее рука скользила по моим волосам, пальцы нежно массировали виски. И это действовало на меня успокаивающе.

– Закройте глаза, а я буду вам петь.

Она напевала неаполитанскую колыбельную. Глаза у меня стали слипаться. Каким-то образом в руках у меня оказался бокал, и я выпил его содержимое. Ее голос то приближался, то удалялся. Я слышал то сонное жужжание пчелы, то слабый плеск воды. Потом кто-то помог мне улечься в постель. Я услышал, как она сказала по-итальянски:

– Теперь он уснет. – Ее голос доносился откуда-то издалека.

А потом голос Роберто:

– Хорошо.

Какое-то шестое чувство подсказывало мне, что я не должен засыпать. Я собрал всю свою волю в кулак. В душной комнате не чувствовалось даже малейшего движения воздуха. Меня мутило, и в конце концов я скатился с кровати и отыскал тазик. Меня бросило в холодный пот, но стало гораздо легче, и голова прояснилась. Я клял себя за глупость. Надо же было приехать на уединенную виллу с такой женщиной, как Джина, и напиться до бесчувствия!

Я стоял, наклонившись над тазиком и вытирая полотенцем холодный пот со лба. В вилле было тихо. Я взглянул на часы: был уже второй час.

Я чувствовал себя гораздо лучше. Я ополоснул тазик и умылся. Вытирая лицо, я пытался понять, для чего Джине понадобилось напоить меня.

Я положил полотенце в полной решимости отправиться к Джине, комната которой, насколько я понял, была где-то рядом. И тут я вспомнил о фонарике, лежавшем у меня в чемодане. Открывая его, я заметил красную вертикальную полосу между створками ставен. Я раздвинул их, и моему взору предстало потрясающее зрелище: мрачная громада Везувия в ореоле бледного сияния. От кратера, как раз в сторону виллы, ползли два ярко-красных ручья лавы.