— Ну что, любезный ученик, — приветствовала его Махонне, поднимаясь с земли (она словно бы выросла из мха, как могло бы показаться неискушенному зрителю), — кажется, вы пришли вовремя. Мне нужно оттащить в сторону довольно увесистый камень.

— А нельзя как-нибудь обойтись без тяжелых физических работ? — поморщился Арилье.

— А ты, бабочка-однодневка, молчи! — отрезала Махонне. — Как бы ты ни был стар на пересчет человеческих лет, интеллект у тебя не выше стрекозиного.

— Стрекозы — умные создания, — возразил Арилье, нимало не задетый ворчанием женщины-ученого.

— Да уж, поумнее эльфа, — хмыкнула она.

— В таком случае, займусь своим непосредственным делом — сбором нектара с цветочков, — а более развитые и интеллектуальные особи пусть двигают камни, — сказал Арилье, изображая глубокую обиду.

Денис безропотно откатил в сторону здоровенный булыжник. Обнажилось речное дно, вода хлынула с веселым журчанием и затопила траву на бережку. Смыло двух муравьев и бесчисленное число разных былинок. «Но это все равно имеет смысл, — подумал Денис. — Даже наше вмешательство в естественный ход событий не лишен каких-то таинственных оснований».

Махонне покачала головой в знак того, что результат приложенных усилий ее разочаровал, затем уставилась на Дениса.

— Да будет тебе известно, — произнесла она с таким видом, будто продолжала читать лекцию, прерванную неким досадным обстоятельством, — что в былые времена здесь имелось некое поселение. Жили в нем преимущественно эльфы и те из людей, которые посвятили свою жизнь искусству. Некоторые письменные источники — к примеру, «Хроники Ингильвар», — утверждают, будто здесь селились не то сами Мастера, не то ближайшие их ученики… Хотя, возможно, толкователи несколько ошибочно понимают древние тексты, — здесь ведь никогда и ни в чем нельзя быть уверенным, — и следует понимать как раз обратное: в этой деревне никогда не селились ни эльфы, ни Мастера, ни ближайшие их ученики. Тебе об этом что-то известно?

— Ничего, — признался Денис. — Да и откуда бы?

А про себя подумал.

«Возможно, и она, моя безымянная, приходит сюда в поисках ответа на свои вопросы… В поисках спасения. И меня привела. А я стою тут как дурак и понятия не имею, о чем вообще идет речь».

Арилье, с самым беспечным видом сидевший на камне чуть поодаль от собеседников, повернул голову и как бы между прочим проговорил:

— Если верить хроникам, именно из этой деревни Ингильвар и отправилась в замок, когда настала пора ее свадьбы.

— А! — бросила Махонне. — Стало быть, кое-какие сведения ты все-таки хранишь в своей пустенькой головке. Это уже неплохо. Пересаживайся к нам поближе, я не могу кричать.

— Ничего, у меня хороший слух, — любезно отозвался Арилье. — Не напрягайте горло, дорогая госпожа.

— Я тебе не «дорогая госпожа», — фыркнула Махонне.

— Ну, — сказал Арилье, совсем как Денис, — если вам угодно зачислить меня в ученики, то вы, несомненно, именно то самое.

— Что? — от ярости Махонне даже подскочила.

— «Дорогая госпожа», — невозмутимо уточнил Арилье и сунул травинку в рот.

И тут Денис спросил, обрывая все лишние разговоры:

— Так что же это было за платье такое?

Ничего особенного не было в Ингильвар. Заурядная. Самая обыкновенная деревенская девчонка. Когда она всматривалась в свое отражение в зеркальном лесном озере, то неизменно находила подтверждение этому. У нее были серые волосы. Самое ужасное, что только может случиться с девушкой. Они как будто были лишены определенного цвета, их даже «пепельными» не назовешь. Пепел — мягкий, а они жесткие, точно звериная шерсть.

Она подолгу наклонялась над водной гладью. Можно подумать, надеялась на чудо. Но чуда не происходило. Каждый раз Ингильвар ожидало одно и то лее — круглое лицо с непропорционально маленьким и странно-востреньким подбородочком, короткий нос, небольшие глаза с опущенными уголками, что придавало Ингильвар кислый вид.

Она жила в деревне на краю леса с матерью и братом. Брат был таким же некрасивым, как и Ингильвар, но он, по крайней мере, не огорчался из-за этого. У него попросту не находилось времени на подобные глупости. Да мужчине ведь и не важно, как он выглядит, был бы крепким и работящим, и за такого любая пойдет.

«Отчего так несправедливо устроено? — думала Ингильвар. — Почему от женщины требуют не только доброго нрава и трудолюбия, но и красоты?»

Ей казалось, что не существует несчастных красавиц. Будь у нее, Ингильвар, такие большие лучистые глаза, как у одной ее подруги, такая гибкая талия, как у другой, такие пышные золотистые волосы, как у третьей, — она никогда бы не огорчалась. Ни слезинки бы не уронила.

Судьба определенно насмеялась над девушкой. У нее было сердце красавицы и внешность дурнушки. Чем дольше она жила на свете — а Ингильвар прожила уже целых семнадцать лет! — тем менее узнавала себя в собственном отражении. Ей случалось воображать, будто это вовсе не она глядит с блестящей поверхности зеркального озера. Наверное, какая-нибудь невидимка подобралась к Ингильвар, встала у нее за плечом — это ее облик неизменно пугает девушку, заставляет ее закусывать губы, вздрагивать, с болезненным любопытством рассматривать отталкивающее лицо.

Но в глубине души Ингильвар, конечно, знала, что нарочно дразнит себя. Не существует невидимки. Не существует и таинственной красавицы, которой любила представлять себя Ингильвар в мечтах. Истина проста и неприглядна, и о ней лучше не задумываться.

Мать Ингильвар была крепкой сухощавой старухой. Она овдовела пятнадцать лет назад и с той поры ни разу не пожаловалась на жизнь. Своих детей и свое хозяйство она держала твердой рукой и не терпела возражений. Старший сын добродушно подчинялся матери. Он был прост и понятен, и его она любила. По-своему, насколько позволяло ей черствое сердце.

Другое дело — дочь. Покойный муж отчего-то очень обрадовался появлению девочки и настоял на том, чтобы дать ей красивое имя. «Глупости, — пыталась возражать мать, — что она будет делать с таким именем? Так должны звать какую-нибудь принцессу, а ей предстоит весь век копаться в земле и ходить за скотиной».

Но мужу безразличны были все ее разумные доводы, и в конце концов она подчинилась.

И уж конечно мать оказалась права: имя «Ингильвар» предполагало совершенно иную судьбу, чем та, которая была у бедной крестьянской девочки. Да еще и дурнушки вдобавок.

Судьба эта оказалась настолько больше самой Ингильвар, что та едва не погибла. Сколько раз уже она прикасалась лицом к озерной воде, подумывая о том, не войти ли ей в это зеркало и не остаться ли в его глубинах навсегда! Но неизменно нечто удерживало ее от последнего шага.

Она собирала хворост в вязанки и возвращалась домой. Мать ни о чем не спрашивала, даже если дочка задерживалась в лесу на несколько часов, и только мысленно воссылала давно умершему мужу справедливые упреки. «Видишь, глупый человек, что ты наделал! Несправедливо ты обошелся с нашей дочерью!»

Деревня, лесные угодья, мельница за холмом — все это принадлежало замку. Лутвинне был в ту пору защитником замка, сын эльфийской охотницы и смертного человека, о котором рассказывали, будто он был простым лесорубом. Лутвинне, по слухам, не походил ни на отца, ни на мать. Он был высокий, с узкими плечами, с раскосыми глазами, ярко горевшими на бледном лице. Трудно было поверить в то, что этот человек в состоянии защитить замок от врагов, если таковые объявятся: большую часть времени он проводил за чтением и лишь изредка выезжал верхом — тогда-то и видели его и в деревне, и на мельнице за холмом, и в лесу. Всегда спокойный, молчаливый, приветливый, он отвечал кивками на поклоны, но в разговоры не вступал. Иногда он останавливался и подолгу всматривался в какой-либо предмет, почему-то привлекший его внимание. Крестьян весьма занимала это странное обыкновение господина Лутвинне.