— А откуда известно, что я ухаживаю за Луганской?

— Информация информаторов. Аттестат жене послали? — Голос Сысоева звучал холодно. Лицо было худым, серым, глаза ввалились.

— Оформил.

— На много ли? — допытывался Сысоев.

— На все денежное довольствие. — Баженов говорил с какой-то горьковатой улыбкой, и непонятно было — то ли шутит, то ли всерьез.

— Вы что же — недавно женились?

— Женат давно, и с женой мы большие друзья. Но война — это война. Вносит в жизнь коррективы.

— Что за чушь! Моя ждала…

— И моя, вероятно, ждет. В общем, ей останется все. А мне на мой короткий век и пайка хватит.

— «Короткий» — это цыганка нагадала?

— Без цыганки знаю: долго не протяну. Так и жене написал.

— Да вы что?!

— А что? Мало людей погибает? Знаю, поймет она; нет У меня оснований считать себя застрахованным. Не сегодня, так завтра, не завтра… Э, да что там гадать! Днем раньше, днем позже, а убьют меня обязательно.

— Так уж и «обязательно», — зло усмехнулся Сысоев.

— Да. Обязательно убьют, — настаивал Баженов. — Потому что девиз мой таков: если уж воевать, так воевать, умирать, так с музыкой.

— Или голова в кустах, или грудь в крестах — орденах?

— Мне не кресты, мне характеры людские нужны! Эпизоды, до конца ясные мне! До сих пор кое-чего не могу толком понять. Только не смейтесь! У меня обнаружилось нечто, оказавшееся более сильным, чем чувство самосохранения.

Это «нечто» — как миллион магнитов манит, влечет, не подберу слова, в самый ад боя, велит крушить, уничтожать и при этом чувствовать себя чуть ли не богом, карающим дьяволов.

— Что за невоенная, идеалистическая система мышления! Бог… дьявол… магнит… Этак недолго докатиться до совсем противоположного вашему настроению… Был я еще командиром роты. Все время в бою. Солдаты устали. Опять атака. Почти всех поднял, а трое лежат, не поднимаются. Заставил их подняться. Пошли. А как пошли? Ни бросков, ни перебежек. Бредут, как овцы на бойню. Заранее решили — убьют. Ну, их и срезали… Не обрекайте себя заранее на смерть! Не ждите смерти. Ведите себя в бою так, чтобы вас было трудно убить. Не уподобляйтесь дичи, за которой охотятся, а сами будьте охотником. Я вам уже говорил об этом, а вы все за свое: «все равно убьют…».

— Да вы не поняли меня! Я именно так и веду себя. Вот это и есть, по-моему, — умирать, так с музыкой.

— Тогда говорите — побеждать, так с музыкой!

В тот же день офицеров собрали на занятия. Тема — форсирование водного рубежа. Действовали за командира дивизии, а когда явился начальник штаба и ознакомился с ходом занятий, то приказал сначала действовать за комбата, затем за комполка, а уж потом за комдива.

Для выбора предлагался любой пункт Днепра перед фронтом армии. Были сообщены необходимые данные о противнике, о своих войсках и соседях, характеристика реки. Требовалось принять решение на переправу, а для этого решить множество задач с одним и многими неизвестными.

Но основой всего был план боевых действий на противоположном берегу. Где наметить переправы, исходные районы? Где поставить дымовые завесы, а главное — форсировать после сильной артатаки и действий авиации или внезапно?

Когда разбирали решения задач, начальник штаба армии отвел Баженова в сторону и спросил:

— Ты сам придумал насчет взаимодействия с партизанами или что-нибудь знаешь?

— Когда я ездил в Тарасовку, туда, к члену Военного совета, доставили партизана с того берега. А там это единственный лес.

На второй день занятия продолжались. Впрочем, боевая учеба по форсированию шла во всех солдатских частях и подразделениях, не участвовавших в боях. Армия была и учебным комбинатом.

К оперативному дежурному явились двое бойцов. Согласно предписанию, имевшемуся у них на руках, он направил их в распоряжение Сысоева.

Баженов не узнал в них своих закопченных дружков из окопчика. Высокий, подтянутый старший сержант Богун, с чисто выбритыми щеками и подбородком и аккуратно подстриженными усами во всю губу, по бокам чуть свисавшими вниз на украинский манер, производил впечатление генеральского вестового, пользующегося услугами тыла. И шинель на нем была по фигуре, и кожаные, а не кирзовые, сапоги были не просто по ноге, а хорошо сшиты. Обычная пилотка сидела кокетливо. Богун производил впечатление знающего себе цену, следящего за своей внешностью, сильного, уверенного в себе и потому сдержанного человека. Как выяснилось из разговора, Богун «повидал жизнь», был умельцем. Он сам перешил шинель и стачал сапоги.

Низенький, полный боец Кураков, с широким безвольным бабьим лицом, коротким носом картошкой и толстыми губами, снова заставил Баженова вспомнить о бравом солдате Швейке. Тот, пожалуй, был практичнее: у Кура-кова и ботинки были большего, чем надо, размера; и шинель широка и не по росту; и обмотки выглядели неряшливо; и весь он имел вид штатского, случайно переодетого в военное.

Оказалось, Кураков отродясь не отбывал военной службы, работал шеф-поваром в московском ресторане, на войну пошел ополченцем, был ранен, а после госпиталя оказался в одном взводе с Богуном.

Богун принес еще один карабин-автомат и к нему полсотни патронов. Когда они узнали, зачем их вызывают, то с разрешения комбата разыскали второй грицаевский трофей. Баженов был в восторге: уж этот он оставит себе!

Он пошептался с Сысоевым, и оба встали.

— Смирно! — приказал Сысоев. — От имени службы объявляю вам благодарность за сохранение первого и доставку второго трофейных карабинов-автоматов. Буду просить командование о награждении медалями и присвоении очередного воинского звания. Вольно! Пробудете здесь дня два-три. Официально вы числитесь в моем распоряжении. Старший лейтенант Баженов еще будет беседовать с вами.

Баженов положил на стол фляжку, консервы и табак.

— Фляжку, — продолжал Сысоев, — вернете старшему лейтенанту. Но чтобы выпившими или болтающимися в расположении штаба вас никто не видел. Питаться и жить будете в комендантской роте. Сейчас напишу записку.

Под вечер, когда Сысоев был в дежурке, ему позвонил комендант, он же командир комендантской роты автоматчиков, и спросил, нельзя ли оставить обоих присланных бойцов для пополнения роты: Богун — отличный оружейник, и сапожник, и портной, и парикмахер. Второй — первоклассный повар. «Такой ужин сварганил из обычных продуктов — закачаешься».

— Вам, товарищ капитан, известен приказ, запрещающий содержать бойцов при штабе сверх штата? Просите члена Военного совета. Я не возражаю.

Комендант позвонил немного позже:

— Седьмой разрешил при условии, что я вместо них верну в часть двух своих. Когда вам понадобится Богун — пришлю.

В тот же вечер оперативный дежурный собрал у себя офицеров оперативного отдела по боевой тревоге.

В Что ты там наболтал? — негромко и зло спросил подполковник Овсюгов, вплотную подойдя к Баженову.

— А что именно?

— «Что именно»! Много берете на себя, старший лейтенант. — Подошел Сысоев, Овсюгов резко повернулся и отошел.

Вошли начальник штаба, заместитель начштаба по политчасти, начальник оперативного отдела и его заместитель.

Речь шла о чрезвычайном происшествии — о пропавшей оперативной карте, о повышении бдительности и ответственности. Был зачитан приказ: майора Барущака направляли в штаб дивизии начальником оперативного отделения, и это — только учитывая все его бывшие заслуги и награды.

Подполковник Овсюгов назначался на ею место, начальником оперативного отделения. Подполковник Синичкин назначался начальником оперативного отдела. Полковник Орленков переводился в заместители начальника ВПУ к генералу Дубинскому. ВПУ[10], в связи с готовящимся форсированием, предстояла большая работа. Кроме того, на ВПУ назначались подполковник Казюрин, майор Филиповский и старший лейтенант Баженов.

В ближайшие дни назначались занятия на местности по форсированию водной преграды. После этого все направленны, офицеры связи должны были отбыть по своим направлениям и дивизиям. Предстоит скрытая новая передислокация, широкая оперативная маскировка для введения противника в заблуждение.