Как только хозяин покинул комнату, усердно улыбаясь и кланяясь, Джереми повернулся ко мне спиной, достал из кармана письмо, которое якобы у меня украл, помахал им перед носом у Юсуфа Дакмара и тщательно спрятал в другой карман. Тут ему в голову пришла новая забавная мысль. Он снова вытащил конверт, убрал в бумажник, в котором вез его с самого начала, завернул бумажник в платок, а платок тщательно стянул узелком, после чего вручил мне.

— Эфенди, — произнес он, — вы раздражительны и любите выпить, но обманщиком вас не назовешь. Сохраните это до утра. Если Омар пожелает это украсть, ему придется убить вас, а не меня, а я предпочел бы уснуть, а не умереть. Но обязательно верните мне его на заре. Здесь молитвы, которые написал для меня один великий святой. И если я должным образом не прочту их, мы не успеем прибыть в Дамаск, как с поездом случится несчастье.

Он безупречно сыграл роль полоумного, но весьма сообразительного шарлатана, которые зарабатывают на житье, пользуясь терпимостью и добродушием своих ближних. Вы все таких видели. Чаще всего их можно встретить на скачках, но их можно найти везде, где собираются бродяги.

На лице Юсуфа Дакмара отразились весьма бурные чувства, которые он безуспешно пытался скрыть. Я убрал сверток в карман спокойно и непринужденно, как великое множество раз принимал от слуг деньги, чтобы их сберечь. Я уже заработал репутацию пьяницы, которого без особых проблем усыпили и который, скорее всего, крепко напьется на ночь глядя, чтобы избавиться от похмелья. Понятно, что после этого обчистить меня будет проще простого. Мысли сирийца прочел бы любой дурак.

Он спустился и поужинал с нами за столом на козлах в тускло освещенной столовой, и я заставил забрезживший перед сирийцем луч надежды засиять ярче, заказав наверх две бутылки виски. Джереми, которому для полного счастья было просто необходимо как следует развернуться, начал изображать святошу и зашипел, когда подали ветчину. Он обвинил хозяина в употреблении свиного сала для смазки кухонной утвари, пожелал осмотреть кухню и в конце концов заявил, что не прикоснется ни к чему, кроме лебана — местной разновидности простокваши. Если у Юсуфа Дакмара оставались подозрения относительно Джереми, то к концу ужина от них не осталось и следа.

Однако в дальнем, самом темном углу, за столом сидели пятеро молодцов, следовавших за нами от станции, и следили за каждым нашим движением. Когда принесли кофе, я мрачно курил, делая вид, что после дневной попойки у меня раскалывается голова. Гриму и Джереми хотелось спать, но, подобно опытным актером, они не позволяли себе отступать от роли даже в мелочах, а посему пересели за другой стол и, громко споря, принялись играть в триктрак. Наконец, один из пятерки подошел к Юсуфу Дакмару и тронул его за плечо. Тот немедленно удалился вместе с ними, и Грим с Джереми поспешили в спальню. Было столь очевидно, что настала моя очередь бодрствовать, что Грим даже не потрудился напомнить мне об этом.

Тогда я понес наверх виски, попутно отметив, что Нарайяна Сингха на диванчике уже нет, хотя фокстерьер по-прежнему храпел среди его одеял — так громко, что я не мог поверить своим глазам, тем более что освещение было тусклое. Я поделился своим наблюдением с Гримом, но тот лишь улыбнулся, забираясь в постель. Затем я спустился на улицу, чтобы размяться на свежем воздухе. Я не пошел далеко, просто бродил взад-вперед по улице мимо отеля на отрезке протяженностью около четверти мили. Я прошел этот отрезок в четвертый или пятый раз, когда появился Нарайян Сингх и столкнулся со мной под фонарем.

— Прошу прощения, — громко произнес он по-английски, — сахиб не знает, где найти аптеку, которая сейчас открыта? У меня болят зубы, нужно лекарство.

— Идем, я покажу, — покровительственно ответил я — так обычно ведут себя туристы, которые хорошо знают эти места. Мы вместе зашагали по улице, причем Нарайян Сингх держался рукой за челюсть.

— Так случилось, сахиб, — начал он, как только мы отошли на безопасное расстояние, — что я лежал и дремал с. пустым желудком, дабы иметь возможность легко проснуться. Тут Юсуф Дакмар и еще пятеро, пройдя мимо меня, вошли один за другим в комнату в четырех дверях от комнаты сахиба. Следующую комнату занимает офицер-сахиб, который сражался плечом к плечу с людьми из моего батальона при Эль-Арише. Между ним и мной возникло определенное взаимопонимание, поскольку в прошлом мы много испытали вместе. Он не таков, как некоторые другие сахибы: у него открыты и уши, и сердце. И когда я постучал к нему, он открыл и узнал меня.

— Ты? — удивился он. — Может, заглянешь ко мне утром?

— Сахиб, — ответил я, — во имя Эль-Ариша, быстро впусти меня и запри дверь.

Он так и поступил, изумленный и недовольный, что сикх потревожил его в такой час. И тогда я сказал ему: «Сахиб, ты считаешь меня проходимцем? Или, может быть, негодяем?» «Нет, — ответил он, — если только ты не свернул на дурной путь, уйдя со службы». Я возразил: «Я все еще на службе». «Хорошо, — сказал он, — что дальше?» «Я снова жду на нейтральной полосе, — сообщил я, и он тихо присвистнул. — Нет ли крыши под твоим окном?» — спросил я, и он кивнул. «Тогда позволь мне ею воспользоваться, сахиб, и скоро я вернусь тем же путем». И тогда он отворил ставни, не задавая больше вопросов, и я вылез. Окно комнаты, где находились Юсуф Дакмар и те пятеро, было открыто, но решетчатые ставни крепко заперты, так что я мог стоять во весь рост на плоской крыше кухни и слушать, оставаясь незамеченным. И, сахиб, я распознал рык Юсуфа Дакмара, не успев даже припасть ухом к решетке. Он был точно загнанный пес. Остальные пятеро злились на него. Они обвиняли его, что он играет нечестно. Они клятвенно утверждали, что за это письмо смогут получить большие деньги, а награду поделить между собой. Голос, который был мне незнаком, сказал: «Если французы заплатят одну цену, то заплатят и другую; что значат для них деньги, если они могут засудить Фейсала? Разве им не нужна Сирия? Все проще простого. Охотник науськивает собак на дичь, но если он не умнее своих собак, кому достанется мясо? Французы считают нас животными, говорю вам! Давайте уподобимся животным, станем охотиться, как животные, ибо, назвавшись животным, получишь то, что положено животным. И когда мы выполним работу, а они пожелают получить добычу, мы напомним, что собак тоже надо кормить! Мы назначим свою цену за эту бумагу». «А что до этого Юсуфа Дакмара, — сказал еще один, — пусть держится позади, если хочет получить с нами равную долю. Убить его будет нетрудно!» И тут, сахиб, Юсуф Дакмар впал в страшную ярость и обозвал их глупцами, но выразился более замысловато. «Подобно собакам без охотника, вы теряете след! — сказал он, и говорил он скорее как один из них, хотя не как человек, который может понравиться или вызвать доверие. — Кто вы такие, чтобы совать свои толстые носы в след, который я поднял, и указывать мне, что и как? Возможно, нынче ночью мне удастся заполучить письмо. И наверняка я смогу получить его по дороге в Дамаск. Никто другой этого сделать не сможет, ибо я и только я знаю, где оно. И никому не скажу!» И все пятеро вскричали: «Мы заставим тебя сказать!» Но он ответил: «Все, что вы можете, глупцы, — это соваться куда не следует. Значит, меня легко убить? Возможно. Кое-кто уже пытался. Но если это и так, то будь вы даже шакалами, коршунами и стервятниками и вдобавок искусны, как аптекари, вам не получить тайну, которая хранится в мозгу мертвеца. И тогда завтра вечером письмо попадет к Фейсалу, и французы, которые и так говорят о вас, как о животных, назовут вас… Вы знаете, как? Думаете, принцами? Благородными господами?» Полагаю, он убедил их, сахиб, ибо они заговорили с ним по-другому, хотя и не стали дружелюбнее. Воры видят друг друга издалека и не доверяют себе подобным. И если кто-то скажет вам, сахиб, будто у них есть какие-то понятия о чести, страх — вот единственное, что связывает воров, и они по-прежнему пытались запугать Юсуфа Дакмара. Кажется, один из них, сахиб, был у них предводителем. У него тонкий голос, как у евнуха, и он, в отличие от прочих, редко бранился. Этот отец тонкого голоса принял все, как есть. Он сказал: «Хорошо. Пусть Юсуф Дакмар охотится для нас. Достаточно того, что мы охотимся за Юсуфом Дакмаром. Двое из нас будут в комнате, соседней с комнатой Рэмсдена. Если Юсуфу Дакмару среди ночи понадобится помощь, пусть позовет нас, царапая ногтями в дверь чулана. Остальное будет просто. В этом деле четверо, помимо нас пятерых; так что, если считать Юсуфа Дакмара, награду придется делить на десятерых. Допустимо ли, чтобы Юсуф Дакмар жирел, когда девять из нас голодают? Не думаю. Пусть добудет письмо и отдаст мне. Мы спрячем его, и я договорюсь с французами. Если он потерпит неудачу нынче ночью, пусть опять попытает счастья завтра в поезде. Но мы пятеро также сядем на поезд в Дамаск, и если письмо не попадет мне в руки до конца пути, Юсуф Дакмар умрет. Договорились?» На это согласились все, кроме Юсуфа Дакмара. Он был страшно сердит, назвал их пиявками, на что они рассмеялись, сказав, что пиявки, насосавшись, отваливаются, а они возьмут все или убьют. Они принесли великую клятву безжалостно умертвить его, если он не завладеет письмом и не отдаст его им до того, как поезд прибудет в Дамаск завтра вечером, и дали ему понять, что так и будет. И после этого, сахиб, он быстро согласился, не пытаясь притвориться благосклонным, но уступил им, бранясь. По правде сказать, сахиб, Юсуф Дакмар казался не столько напуганным, сколько сонным. Я слышал через окно, как он зевает. А человек в таком состоянии не станет действовать ночью, опасаясь, что его одолеет сон. И сахибу не помешает с самого начала хранить бодрость. Я буду спать на том диване за дверью и явлюсь на зов, так что сахибу лучше не запирать дверь, но позвать в случае чего. И погромче, ибо я тоже долго бодрствовал и могу крепко уснуть.