— Будь то стилет или заточка, но убийца вонзил лезвие в тело с невероятной силой. Ему удалось пробить седьмой грудной позвонок и повредить спинной мозг. Скорее всего, смерть наступила мгновенно.

— Под каким углом был нанесён удар? — поинтересовался Холмс.

— Если жертва стояла, то примерно под углом в тридцать градусов относительно вертикали.

— Если быть точным, то тридцать два градуса, — поправил меня Хопкинс. — Наш патологоанатом уже всё измерил. Также он сказал, что удар нанесён человеком, обладающим внушительной физической силой и ростом значительно выше среднего.

— Мне ничего не остаётся, кроме как согласиться с его выводами, — вздохнул я.

— Следы ограбления? — коротко спросил Холмс инспектора, когда мы выходили из морга.

Хопкинс покачал головой:

— В кармане алтарника был обнаружен кошелёк. В нём находился один фунт семнадцать шиллингов и шесть пенсов. Убийца также не тронул ни часы, ни цепочку.

Холмс на мгновение задумался.

— Вы нам позволите поговорить с Саймоном? — спросил он.

Инспектор глянул на часы:

— Я могу дать вам полчаса. Ну и, разумеется, я должен присутствовать во время вашей беседы.

— Конечно, инспектор. Большое спасибо за помощь. Полчаса нам будет вполне достаточно.

Хопкинс провёл нас по коридору кремового цвета к камере номер семнадцать. Дежурный надзиратель, лязгнув ключами, отпер дверь.

Саймон Юргенс сидел на краю койки, закрыв лицо руками. Когда мы вошли, он встал и повернулся к нам. Анна нисколько не преувеличивала: её жених и в самом деле оказался настоящим великаном. Ростом он был не меньше двух метров, и при этом широк в плечах и узок в талии. Рубашка-апаш плотно облегала мощный торс и бугры бицепсов. У Саймона были небесно голубые глаза и квадратная челюсть, а голову венчала густая копна непокорных русых волос. Когда он устало на нас взглянул, Хопкинс заявил:

— С вами желают побеседовать эти джентльмены. Быть может, им вы поведаете больше, чем рассказали мне. Позвольте вам их представить: это Шерлок Холмс, а с ним доктор Уотсон.

Молодой человек просиял от радости. Шагнув навстречу, он по очереди протянул нам руку:

— Здравствуйте, мистер Холмс. Рад вас видеть, доктор Уотсон. Анна обещала сделать всё от неё зависящее, чтобы вы помогли с расследованием моего дела. Не выразить словами, как я счастлив, что вы здесь!

Когда он пожимал мне руку, я сразу обратил внимание на один интересный факт. Несмотря на то, что моя ладонь буквально утонула в его лапище, рукопожатие было мягким и аккуратным. Это однозначно свидетельствовало, что молодой человек прекрасно знает о своей недюжинной физической силе и великолепно умеет её рассчитывать.

— Саймон, — начал Холмс, — боюсь, у нас не так уж много времени, поэтому попрошу вас сразу рассказать обо всём, что связано с этим делом. Если вы ждёте от меня помощи, я желаю услышать от вас только правду.

Улыбка исчезла с лица молодого человека. Он тяжело вздохнул:

— Хоть я и не убивал Арнольда Сомса, мистер Холмс, если я поведаю вам всю правду, то скорее всего отправлюсь на виселицу. — Он опустился на край койки и пояснил: — Именно по этой причине я рассказал инспектору Хопкинсу так мало. Правда заключается в том, что я действительно был в церкви и действительно угрожал алтарнику.

— Что вас связывало с Сомсом? — спросил Холмс.

— Он был моим приёмным отцом, — на мгновение запнувшись, ответил Юргенс.

— Анна никогда мне об этом не рассказывала, — заметил я.

— Она и не знала, — мотнул головой Саймон. — Я ненавидел его, не хотел его знать и потому скрывал его существование.

— Не могли бы вы начать с самого начала? — попросил Холмс.

Саймон со вздохом кивнул:

— Мой отец был норвежский моряк по имени Арни Юргенс. Он, как и я, был здоровяком. Моя мать в шутку называла его Викингом и души в нём не чаяла. Он пропал в море — его корабль под названием «Мирамар» пропал с концами у Азорских островов. В тот год, когда это случилось, мне исполнилось девять лет. Даже когда отец был жив, мы, мягко говоря, не швырялись деньгами, а после его смерти нам пришлось на своей шкуре узнать, что такое настоящая нужда. Мою мать никак нельзя назвать сильной женщиной. Да, она работала прачкой, убиралась в домах у богачей, но мы всё равно не могли свести концы с концами. И тут появился Арнольд Соме. Он давно на матушку глаз положил, а тут, после смерти отца, принялся ухаживать с утроенной силой. Не удивительно — моя мать всё ещё оставалась красивой женщиной. Я уверен, она никогда не любила алтарника. Она сама говорила, что никто не сможет ей заменить моего отца. Впрочем, Соме не хотел уступать, и наконец она сдалась. По сути дела, матушка вышла за него только из-за меня, пусть она этого никогда и не признавала. Конечно, жизнь пошла на лад. Поначалу всё было прекрасно и Соме хорошо с нами обращался, но со временем он всё чаще стал показывать своё истинное лицо. У него был дикий, буйный нрав. Даже самая ничтожная мелочь могла вызвать приступ ярости, которая, как правило, обрушивалась на меня. Он регулярно порол меня ремнём, причём порой даже без всякого повода с моей стороны. Такое впечатление, что истязания доставляли ему удовольствие. Он порол меня лишь в то время, когда матери не было рядом, и всякий раз грозился выдрать ещё сильнее, если я ей всё расскажу. Я ушёл из дому в день совершеннолетия. Теперь я работаю строителем. Бьюсь об заклад, никто из каменщиков во всём белом свете не сможет поднять разом столько кирпичей, сколько поднимаю я, — с гордостью закончил он.

— Думаю, так оно и есть, — улыбнулся Холмс.

— Не думайте, я человек честолюбивый. Я не собираюсь всю жизнь провести на стройке. Мой бывший школьный учитель мистер Хендерсон преподаёт мне по вечерам, а Анна помогает с математикой.

— Это очень похвально, Саймон, — согласился Холмс, — но мне хотелось бы услышать о том, что случилось в понедельник вечером в церкви Святого Альбана.

— Я как раз навещал мать, — вздохнул здоровяк. — Я хожу к ней каждый понедельник, когда Соме в церкви. И вот захожу я в дом, а она плачет и пытается прикрыть ссадину на щеке. Сначала она принялась убеждать меня, что сама ушиблась о дверь, но потом всё-таки призналась, что это Соме её поколотил. Я потом вспомнил, что и до этого порой замечал у неё то синяк, то ссадину, но она всякий раз придумывала какое-нибудь невинное объяснение. Раньше я думал, что этот выродок бьёт только меня, потому что я ему неродной сын и потому что ему приятно видеть мои слёзы, а тут до меня дошло, что он постоянно поднимает руку на мою мать, самое нежное, любящее и прекрасное создание во всём Лондоне. У меня как кровавая пелена на глаза упала. Я хотел убить его, да, я этого не отрицаю, но мама заставила дать ей обещание не трогать его, а я никогда не мог отказать матери.

Саймон сглотнул слёзы и разжал пальцы, которые от ярости стиснул в кулаки. Сделав глубокий вздох, он продолжил:

— Я пообещал ей оставить его в живых, но сказал, что поговорю с ним. Предупрежу, что, если он ещё раз хоть пальцем её тронет, ему конец. Я отправился прямиком в церковь. Подхожу к дверям, а он тут как тут — выходит. Ну, я его схватил за горло, поднял в воздух и тряхнул пару раз, знаете, как порой терьер трясёт зажатую в зубах крысу. Я прорычал ему в лицо, что если он хоть раз ещё обидит мать, то я прикончу его, а он рыдал и умолял не трогать его. Трус и подонок. Я отпустил его, развернулся и ушёл. Больше я его не видел.

— И куда же вы направились?

— Да так, решил прогуляться, чтобы успокоиться. Шёл куда глаза глядят, не разбирая дороги, пока не увидел перед собой постоялый двор с кабачком. Дай, думаю, кружечку эля выпью. Там меня и арестовали.

— Я вам сейчас задам один вопрос, на который вы уже наверняка отвечали. И тем не менее я хочу лично услышать ваш ответ. — Холмс откашлялся. — Итак, это вы убили Арнольда Сомса?

— Нет, сэр. Не убивал я его. Господь тому свидетель.

— А кто тогда, как вы считаете? Не снегу никаких других отпечатков ботинок, кроме ваших, не нашли.