— А что же, по-твоему, синоптики ошибаются? — подзадоривают товарищи.

— Нет, не ошибаются. Они предсказали дождь. Он идет. А за ночь многое изменилось. Будет солнечный день. Обычно я поднимаюсь ровно в шесть. А сегодня — на три часа раньше. Птиц хотелось послушать…

И никто в этом гарнизоне не знал, что уже идет война. Здесь жизнь шла как бы по инерции. Дневальный старательно выводил строки письма.

— Куда пишешь? — полюбопытствовал Лавицкий.

— Невесте. Скоро жениться буду. Свадьбу сыграем на всю округу.

Счастье так и светилось на лице дневального.

— А ты знаешь, что такое счастье?

— Для кого как, — засмеялся дневальный. — Для меня счастье — это она.

— Ну, а если счастье оборвется, ну, вот скажем, как туго натянутая струна? Что тогда?

— Плохой тот музыкант, который струну перетянет и даст ей порваться, — нашелся жених.

— Забавно все в жизни!

Николай вышел на крыльцо. Подставил руку под струйку дождя и снова заключил:

— А все-таки быть хорошей погоде.

Завтракал Николай вместе с лейтенантом Джола. Ел охотно, с аппетитом выпил два стакана кофе. Джола сидел понуро, долго копался в тарелке с пшенной кашей, выбирая мясо.

— Панимаешь, генацвале! Пазволь я буду тебя называть так. Панимаешь, падхалима или гордеца не мать, а положение рождает. Панимаешь, ну как бы тебе сказать, на обувь и здоровье мы не обращаем внимания, пока дырку не заметим…

— Что это ты заговорил поговорками и пословицами. Говори, что произошло?

— Заболел я. Теперь, наверное, спишут из авиации. Забарахлило сердце. А я гордился, балагурил, пытался прогнать эту мысль. Не смог. Вот сегодня пойду на комиссию и… прощай авиация.

Николай не стал утешать лейтенанта. Мог бы сказать: «Стыдно, лейтенант Джола, плакаться. Возьмите себя в руки и меньше… мукузани. „Все пройдет, как с белых яблонь дым“. Вы еще повоюете». Но ничего не сказал…

Распахнулась дверь, и на пороге выросла фигура дежурного:

— Тревога! Боевая тревога!

«Боевая? Значит, значит… Боевой в мирное время не бывает. Значит, это война!»

По летному полю бегут летчики-истребители, на ходу поправляя шлемы, планшеты и поясные ремни. Каждый — к своей машине. Расчехлены моторы. Никто не засекает время, не проверяет быстроту сбора и готовность самолетов. Быстро рассредоточиваются истребители, выруливают на взлетную полосу, и вот слышится:

— Отбоя не будет! Сегодня в 4 часа утра Германия напала на нашу Родину. Война!

Никто тогда не думал, что боевая тревога будет длиться 1418 дней, до 9 мая 1945 года. Говорили о боях на Хасане, Халхин-Голе, в Финляндии, об освобождении Западной Украины И Западной Белоруссии, Бессарабии и прибалтийских государств.

— Вырыть щели для личного состава, капониры — для самолетов. Натянуть сетки камуфляжа. Усилить наблюдение за воздухом!

Одна команда следовала за другой.

Николай Лавицкий очень много работал в этот день. А вечером на митинге слушал выступавших бойцов, командиров и политработников. Хотелось вместе со всеми крикнуть: «Враг будет разбит. Победа будет за нами. Смерть немецким оккупантам!»

— Теперь, надеюсь, меня из армии не уволят, — услышал Николай и обернулся. За ним стоял Джола. — Те статьи на увольнение годны только для мирного времени. А сейчас война!

— Нет, не уволят! Будет народная мобилизация. Мы еще встретим тех, кто демобилизовался много лет назад. Таков закон войны!

Скорее бы на фронт!

— Скорее бы…

Наступил день, когда 270-й истребительный авиационный полк вылетел на фронт. В составе второй эскадрильи находился младший лейтенант Николай Ефимович Лавицкий.

На аэродроме относительно спокойно, хотя до переднего края рукой подать. Полк, сражавшийся под Одессой, был вооружен истребителями «И-16» и «И-153», машинами, к тому времени морально устаревшими. Они уступали «мессершмиттам» по ряду тактико-технических данных, скорости полета и вертикальному маневру.

Дымный, опаленный пожарами город. Оборону ведут артиллеристы, моряки, пехотинцы, а в воздухе — летчики. Каждый делает по три-пять боевых вылетов. Бьют воздушного и наземного противника, хотя и трудно, ох, как трудно всем. Преимущество врага в воздухе. Явное преимущество. Не все летчики наших авиационных полков возвращаются на аэродромы.

Эфир заполнен командами. Они чаще всего ведутся открытым текстом. Лишь изредка доносится дискант телеграфных аппаратов, и в этой сумятице шумов, эфирной разноголосицы слышится русская речь, перекрывающая медь оркестров, обрывки германских гимнов: «Дейчланд! Дейчланд убер алес» и «Хорст ин Вессель».

И вдруг:

— Вася! Прикрой от «худого».

— Сейчас… — И голос неизвестного Васи оборвался. Подбитая машина срывается в штопор. Нигде не видно парашюта. И нет среди живых еще одного нашего летчика.

Лавицкий с болью в сердце наблюдал такие картины.

— Товарищ командир! Разрешите! Мою «Чайку» ремонтируют, а я на этом «И-16» докажу, что такое советские летчики.

— Действуйте! — кивнул Лавицкому капитан Привезенцев.

Николай легко вскочил на плоскость тупоносого «И-16», и истребитель взмыл вверх.

— Вот у кого упорства хватит на всю войну, — похвалил Лавицкого военком 270-го истребительного авиаполка батальонный комиссар Шахмин, наблюдавший за всей этой картиной.

Нет, не сбил Николай ни одного вражеского самолета в этом бою. Но он защитил товарищей, облегчил им выполнение боевой задачи. Полеты наших летчиков были пока далеко не триумфальными.

Лавицкий в те дни был ведомым у командира авиаэскадрильи старшего лейтенанта Попова. Вот он заметил, как комэск переложил свою машину с крыла на крыло и стал набирать высоту. Запас высоты — это скорость, это залог победы. И Николай тоже направил свой самолет ввысь. Затем сбавил газ, отжал ручку от себя. Истребитель пошел в крутое пике. По шоссе двигалась колонна вражеских автомашин. Лавицкому удалось рассеять ее. Стали делать очередной заход, но впереди показались вражеские истребители, которые были быстроходнее наших.

Между ярусами истребителей шла «рама» — «фокке-вульф» — малоуязвимый самолет-корректировщик. Вооружение у нее — турельные пулеметы, одна-две мелкие бомбы. Экипаж — два человека. Под защитой истребителей она спокойно делала свое дело.

Командир полка капитан Привезенцев успел сразу же оценить обстановку. Приказ его был ясным:

— Семнадцатый! Семнадцатый! Я — второй! Справа «мессер». Прикрывайте!

— Понял! Прикрываю!

И Николай повел истребитель в атаку, прикрывая боевого командира и товарища. В прицеле показался тонкий, быстро приближающийся фюзеляж «МЕ-109». Открыл огонь, но длинная, трассирующая очередь прошла мимо. Снова повторил атаку. Снова промахнулся.

— Не нервничай, семнадцатый! — Голос командира звучал бодро. — Возьми большее упреждение.

Бой был трудным. Сказывалось явное преимущество врага. У нас на самолетах пулеметы, у противника — пулеметы и пушки. Скорость «МЕ-109» превышала скорость нашего «И-16».

Обо всем этом потом говорили на разборе воздушных боев. При таких разборах вскрывались сильные и слабые стороны авиации противника. А слабые были у нее, конечно же, были. По шаблону действовали фашисты. Немецкие истребители старались крупные группы наших самолетов расчленить и атаковать по частям. У нас в связи с этим вырабатывалась своя тактика. Советские истребители строили такой боевой порядок, когда образовывалась ударная и прикрывающая группы. На первую возлагалось уничтожение вражеских бомбардировщиков, на вторую — прикрытие ударной группы.

Чтобы снизить интенсивность атак вражеской авиации, наши истребители стали прикрывать войска в светлое время суток непрерывным патрулированием. В связи с этим воздушные бои проводились все чаще. Типичным теперь был, например, бой такого рода:

— Семнадцатый! Вижу «бомберов».