— Пане учитель, а чего эта пресвятая плачет? — спросил наконец Гриша.

Александр Федорович невесело усмехнулся.

— Да что ты, Гриша! Какая же это пресвятая! Это Аленушка. Сиротка.

— Так это не икона? А я крестился…

— Не беда. Вырастешь, оставишь эту привычку, — успокоил учитель и рассказал про сказочную сиротку Аленушку и художника, который написал эту картину.

Уходя домой и со всеми попрощавшись, Гриша незаметно кивнул и Аленушке, которая теперь стала для него почти живой и чем-то дорогой.

Долго не мог он уснуть в этот вечер, все думал о святых, изображаемых на иконах. И твердо решил, что теперь будет молиться только на те иконы, на которых нарисованы бедные да страдающие святые. И уж ни за что не перекрестится на Георгия победоносца, потому что тот как две капли воды похож на стражника Барабака.

Утром Гриша достал с чердака старую, давно выброшенную икону, на которой был изображен худой, изможденный и окровавленный Христос, несущий на плечах огромный деревянный крест. Жирные, свирепые и роскошно одетые люди били изнуренного Христа кнутами, подталкивали пиками.

«Вот так же было и с дедушкой», — подумал мальчик и прибил икону над своей постелью между печкой и дедушкиной кроватью.

— Мама, значит, всегда так было, что богатые били бедных?

— Откуда ты это взял?

Гриша кивнул на икону:

— Вот же Христа… посмотри, кто бил… Разве это бедняк? Точь-в-точь Барабак. И глаза такие же вытаращенные. А там вон и приказчик с кнутом. Такая же рыжая, как у лисы, хитрая морда. А вон там в углу стоит сам ясный пан… Командует…

— Перестань!

— Мам, а всегда так будет?

— Как?

— Что одни богатые, а другие бедные?

— А как же еще… Богатые всегда были и будут. Так до скончания века…

— Ну-у, сказала… Тебя о таком лучше не спрашивай!

Имение графа Жестовского стояло на берегу озера, среди глухого соснового бора, вдали от сел и хуторов. Несмотря на то, что от Морочны до имения было добрых пятнадцать километров сплошным лесом, учитель отправился пешком. Подводу староста обещал давать только раз в год для поездки в Пинск за учебниками. Впрочем, Александр Федорович такое расстояние считал только хорошей прогулкой, особенно если дорога идет лесом. Но сегодня он решил идти прямо через болото, которое клином вдавалось в старый графский бор и называлось Зеленый клин.

Учитель поверил соседям, которые говорили, что нынешним летом Зеленый клин совсем высох, что на нем косят и ходят вдоль и поперек. Подойдя к болоту, окаймленному дымчатой лентой леса, Александр Федорович переобулся в постолы, а сапоги связал голенище к голенищу и повесил через плечо. Сломил ольховую ветку и, отмахиваясь от комаров и слепней, пошел дальше, ориентируясь на высокий грудок. Но только ступил на густую зеленую траву, провалился до колена. Хотел тут же выдернуть ногу, но, почувствовав вязкое дно, сделал шаг и второй ногой. Так, все время погружаясь до колена в холодное черное месиво, и добрался до сухого клочка земли. Выбравшись на грудок, посмотрел вокруг: земля здесь в прошлом году была вспахана, и теперь на ней росла сурепка, а кое-где виднелась рожь-падалица. «Наверное, лопатами копали. Плуг сюда не доставишь», — подумал он, садясь на прошлогоднюю стерню, и вдруг услышал отчаянную брань. Почти следом за ним по болоту шел мужик с плугом на плече и тащил за собой рябую однорогую корову.

Учитель сразу узнал Егора Погорельца, что отказался посылать детей своих в школу. Даже одному, налегке, пробираться по этому болоту Александр Федорович считал наказанием. А Егор нес на себе плуг да еще и коровенку тащил, как набухшую от воды колоду. Трудно было сказать, кому из них больше доставалось. Человек хоть мог переступать с ноги на ногу, чувствуя твердое дно болота. А корова не доставала до дна и, по сути дела, ползла по черной хлюпающей грязи. Егор тащил ее за налыгач…

«Как же он перетащил свою худобу через трясину?» — удивился Александр Федорович и, главами проследив путь крестьянина, заметил узкую, заросшую камышом плотину из лозы.

Выбравшись из болота, Егор отпустил корову. Она сразу же начала жадно щипать траву. Но налетело столько слепней, что пастись стало некогда. Поняв, что корова не выдержит и, подняв хвост, убежит в болото, мужик начал бить слепней, гулко хлопая по брюху коровы огромными ладонями. Корова успокоилась и стала пастись, лишь изредка помахивая хвостом. Разогнав слепней, Погорелец повернул к учителю угрюмое, утомленное лицо и, как бы извиняясь, что отвлекся, сказал:

— А вжэ ж е тых слипакив, от е!

Больше Александр Федорович ничего от него не услышал, как ни старался втянуть в беседу. Слушал Егор охотно, а на вопросы отвечал только кивком головы.

— Егор, что же вы не записали в школу хотя бы старшего сынка, ведь ему девятый год? — уже собравшись идти дальше, спросил учитель.

На утомленном лице Егора появилось подобие улыбки. Он удивленно посмотрел на учителя большими, по-телячьи покорными глазами.

— Вы знаете, сколько ему годов? — спросил он и уже по-настоящему, во все лицо, благодарно улыбнулся. — Сколько живу, ще нихто нэ пытав про моих детей. А вы…

И совсем неожиданно этот угрюмый молчун начал рассказывать о своей жизни, о том, какой ценой достался ему этот ковалок земли. Говорил он медленно и с такой натугой, будто ворочал тяжелые болотные камни, под которыми дремали нужные ему слова.

А на вопрос о школе ответил, что очень любит сына и желает ему доброй жизни, потому и не пускает в школу: грамотному человеку теперь живется хуже, чем темному. Неграмотный знай ковыряет землю, добывает себе ковалок хлеба. А ученый, глядишь, книжку в руки возьмет, начнет искать правду да все такое… А паны его за шиворот да в Картуз-Березу. Коммунист. Красный. Враг власти и бога. Уж лучше так, без науки и книжек. Сын у него растет крепкий, здоровый и уже приучается хозяйновать.

— Хозяйничать такому малышу рановато, — возразил учитель.

— Ни, вин дуже моцный, хай втягуется. Наше дило працовать. Мы ж з ным на хутор стягуемся.

— Вот на хутор я бы вам не советовал выезжать. Одичаете как волки.

— А! Дикому волку лучше, чем прирученному, — устало отмахнулся Егор.

Продолжая путь, Александр Федорович больше но обращал внимания ни на вязкую болотную грязь, ни на жару, ни на слепней. Все это было ничто в сравнении с повседневной мукой здешних крестьян. Он прошел мимо косарей, которые, стоя почти по пояс в воде, косили траву, купленную у пана по восемьдесят злотых за морг. Долго следил за подростками, которые на длинных палках подносили к стогу копны сена. Мальчикам было лет по тринадцати. Они увязали в болоте до самого пояса и ворочались в нем, как пчелы, попавшие в деготь. Казалось невероятным, что они все же продвигаются вперед.

Учителя поразила выносливость жителей этого сурового края, их долготерпение и трудолюбие. Он задумался и не заметил, как вышел из болота в большой смешанный лес. В лесу было сухо, свежо и торжественно. Напоминая шум дождя, падающего на озеро, мелко лепетали осины. Шушукаясь, поскрипывали сосны. Чуть слышно посвистывали березы. Где-то настойчиво и монотонно выстукивал свою азбуку дятел. И ко всему этому, как сторожа, прислушивались дубы.

Переодевшись в сухие штаны и обувшись в сапоги, учитель почувствовал себя другим человеком, бодрым, сильным. Он шел, внимательно присматриваясь к жизни леса. На одной полянке, возле березнячка, увидел диких коз. Они беззаботно паслись: никто их здесь не пугал. В этом лесу было запрещено не только охотиться, но даже появляться мужикам-лапотникам. В другом месте дорогу перебежал лось, преследуемый волком. Увидев человека, волк оставил свою жертву и нырнул в чащу.

Бор становился все гуще, а воздух суше и приятней. Пряный запах земляники и теплого меда носился над полянами, усеянными цветами и густой сочной травой, которую никогда не трогала коса. Это были места прогулок панской семьи, и портить траву здесь не разрешалось, так же как и собирать ягоды.