Екатерина Павловна встала, накинула халат и подошла к двери.

- Кто там?

В ответ несмело тявкнула собака.

- Это наш Джек!

Екатерина Павловна открыла дверь, и пёс пулей влетел в комнату. От радости он прыгнул так, что достал языком подбородок Екатерины Павловны, потом, виляя хвостом, побежал к кровати, на которой сидела улыбающаяся Ия.

- Джек, вернулся!..

На следующий день рыжий хозяин явился за собакой.

Джек снова сбежал от него.

Так повторялось несколько раз.

Однажды рыжий пришёл, когда Екатерина Павловна была дома.

- Приманиваете чужую собаку. Нехорошо делаете, хозяйка, - сказал он, достав из кармана мятую пачку папирос, и уселся на скамейку.

- Да кто ж её приманивает?

Рыжий не спеша закурил, вдохнул в себя дым и стал медленно тоненькой струйкой выпускать его. Он не торопился. Ему надоело возиться с этой, в общем-то, ненужной собакой, но отдавать её просто так, за здорово живёшь, не хотелось.

- Так как же, хозяюшка? - мягко, вкрадчиво произнёс он. - Собака моя, а у вас проживает.

- Мы ни в чём не виноваты, - не поняв намёка, сказала Екатерина Павловна.

- Собака ничего… хорошая. Вон вашей дочке по нраву. - Он показал пальцем на Ию, которая стояла у окна и с интересом наблюдала, как при каждом движении рыжего из его кармана всё больше и больше высовывалось горлышко бутылки. - Джеком зовёт. - Он хохотнул. - А Джек-то совсем и не Джек, а Мальчик…

- Всё равно Джек, - перебила Ия и неожиданно предложила: - Дяденька, отдайте его нам.

Рыжий встрепенулся:

- Ишь ты!

- А мы вам вот такую, - Ия развела руки в стороны, - бутылку вина купим. Правда, мама, купим?

Екатерина Павловна улыбнулась, а рыжий, никак не ожидавший такого предложения от девчонки, несколько раз крякнул и нарочито громко закашлял.

Сошлись на тридцати рублях.

Перед уходом рыжий обратился к Ие:

- Как тебя зовут-то, шустрая?

- Ия.

- Ия?.. Не слыхал такого имени. - Он уже открыл дверь.

- Ия - это фиалка.

- Никакая ты не фиалка! Крапива ты, вот кто! - прошипел рыжий и хлопнул дверью.

Ия резко подняла голову и посмотрела на дверь. Её бледное лицо мгновенно покрылось краской, тонкие ноздри дрогнули. Она медленно повернулась и, глядя перед собой, пошла на веранду. Екатерина Павловна поняла, что Ия обиделась. Чтобы как-то поддержать дочь, мать сказала:

- Разозлился пьянчужка. Ловко ты его поддела!

Ия ничего не ответила.

В этот день она больше не выходила на улицу. Ночью долго не спала, о чём-то думала.

А утром она неожиданно заявила сестре:

- Не зови меня больше Ией. Я Юта…

С тех пор она откликалась только на имя Юта. Если кто-нибудь называл её Ией, она делала вид, будто не слышит.

Как-то Екатерина Павловна спросила:

- Доченька, почему ты выбрала себе такое имя?

- А ты разве не знаешь? Юта была сильной и смелой. Она ничего не боялась, про Юту вожатая сказку рассказывала, - ответила девочка…

…Солнце выглянуло из-за леса янтарным краешком и выплеснуло на сонный посёлок слепящие брызги. Одновременно со стороны Пскова послышался ноющий вой. Нарастая, он приближался с необыкновенной быстротой, и вдруг - тр-рах! - неведомая сила вздыбила серой гривой песок на пляже, забросила искорёженное зелёное ведёрко в Шелонь. Через минуту снова послышался вой. Снаряд плюхнулся на середину Шелони, подняв в воздух огромный столб воды. Третий снаряд угодил в водонапорную башню. Она как-то странно подпрыгнула, словно пытаясь скинуть с себя остроконечный колпак-крышу, потом медленно поползла вниз, распуская над посёлком рыжий хвост пыли…

Несколько дней назад взрослые вернулись с оборонительных сооружений. Туда пришли наши воинские части, гражданскому населению было приказано разойтись по домам и готовиться к эвакуации.

Люди были усталые, угрюмые. Днём старались не выходить из дому. Женщины открывали сундуки, перетряхивали вещички и не торопясь, нехотя связывали их в узлы. И, если в этот момент в доме оказывался посторонний, хозяйка торопливо развязывала узел, краснела:

- На зиму-то хорошо бы ещё нафталинчиком пересыпать.

А до зимы было ещё очень далеко.

- Да, моль - она не любит нафталина…

Об эвакуации не говорили ни слова.

По вечерам как неприкаянные ходили по посёлкУ, пока кто-нибудь не спохватывался:

- Вот ведь разиня - щеколду-то я и не починила! А ещё с утра думала. Пошли, бабоньки, ко мне.

Шли не торопясь. Останавливались у крыльца. И, пока хозяйка заходила в дом, возвращалась с молотком, деловито вбивала гвоздь в дверь, ладила щеколду, соседки скупо делились новостями:

- К Порхову подходят.

- Неужели у Пскова наши не остановят?

Тяжело вздыхали.

Ребятишки, чувствуя надвигающуюся беду, не лезли с расспросами, озабоченно посматривали на взрослых.

С каждым днём гул войны доносился до посёлка всё яснее, отчётливее, но никто не хотел сознавать это.

- Вчера взрывы были ближе…

- Остановят. Сразу-то трудно.

Об эвакуации не говорили ни слова.

Расходились, успокаивая самих себя, поддерживая в себе надежду: а может быть, всё обойдётся благополучно и не надо будет покидать свой домик с зелёным палисадником.

Юта проснулась от резкого, оглушительного треска. Машинально прижавшись телом к стенке, почувствовала, как что-то гигантски огромное навалилось на домик и с хрустом сдавило его.

- Тётя Варя! - закричала она, вскакивая и сбрасывая с себя одеяло.

- Одевайся, девочка.

Услышав шёпот Варвары Васильевны и увидев её перед собой, Юта бросилась к ней на шею и, ещё дрожа всем телом, с облегчением повторила:

- Тётя Варя?..

Учительница поселковой школы Варвара Васильевна Коваль давно знала семью Бондаренко и пригласила Юту и Лилю к себе на лето. Лиля задержалась в Ленинграде - каникулы у неё начинались позднее, чем у сестры. Юта приехала к Варваре Васильевне в конце мая. Когда началась война, отправлять Юту домой было нельзя - детей из Ленинграда стали эвакуировать, - и Варвара Васильевна оставила её у себя…

- Одевайся поскорее, - повторила Варвара Васильевна, проведя маленькой ладонью по мягким волосам девочки.

Снова послышался разрыв снаряда, но глуше, тише.

- Что же теперь будет? - торопливо застёгивая платье, проронила Юта.

- Уезжать надо, Юточка, - сказала Варвара Васильевна.

Последние слова её были заглушены новым взрывом и грохотом разваливающейся водонапорной башни.

Юта от страха шарахнулась в угол.

Разлетелось вдребезги оконное стекло. На башенку старинных часов не вовремя выскочила кукушка да так и осталась сидеть перед открытой дверцей, словно хотелось ей узнать, что за шум. Она не слышала такого за весь свой длинный век.

- Як маме хочу! - Юта заплакала, подёргивая худенькими плечиками. - Тётя Варя, поедем к маме!

Варвара Васильевна поправила тугой узел седых волос и подошла к Юте. С тех пор как гайдамацкий атаман на её глазах бросил в горящую хату двухлетнюю дочь и застрелил мужа, командира Красной Армии, Варвара Васильевна не имела своих детей. Но всю жизнь она провела среди ребят, учила их, воспитывала, любила, как своих. Поэтому она хорошо понимала состояние Юты.

- Успокойся, моя девочка. Ты же знаешь: к маме нельзя. Там каждый день вот такое… Ещё хуже. Всех детей оттуда увезли. Да и не пропустят нас с тобой туда.

Юта прерывисто вздохнула и притихла.

Обстрел прекратился.

Но вот где-то уже далеко от посёлка с грозным шумом разорвался новый снаряд, за ним - второй, третий… А затем разрывы слились в сплошное громыхание. Домик загудел, задрожал, словно на его железную крышу обрушились с неба огромные камни.

Кто-то забренчал щеколдой на крылечке, и дверь в комнату отворилась. Вошла Таня Беляева, круглолицая шестнадцатилетняя девушка; на её вздёрнутом носике удобно сидели очки.