— Я продолжаю требовать, чтобы меня пропус­тили, — рассказывал потом Слободкин. — Когда меня схватили и понесли, возможно, я что-то резкое и ска­зал в их адрес. Но это было только после того, как они меня начали волочить. Естественно, я сопротивлялся, потому что всякое насилие над собой человек не может терпеть. Я не очень «богатырского» телосложения, поэтому когда к этим двум присоединились еще двое, то четверых сбросить я не смог. Подхватили и понес­ли. Я пытался вырываться, в результате чего свалился ботинок. Когда до дверей оставалось совсем недалеко, они остановились и опустили меня. Я стою в состоя­нии транса, обиды и возмущения. Непроизвольно под­нял ботинок и крикнул: «Борис Николаевич, вот это ваша демократия!» Надеюсь, у официальной власти хватит ума извиниться публично.

Не дождался Юрий Слободкин извинений, потому что этот скандал в рапортах охраны имел иную интер­претацию.

«Во время доклада президента РФ Б. Ельцина я об­ратил внимание на одного из членов совещания, кото­рый неоднократно с места выкрикивал оскорбитель­ные фразы в адрес Б. Ельцина», — сообщил один офи­цер охраны.

Из рапорта второго офицера: «Мы в свою очередь взяли его под руки и попытались проводить на его место в зале. На это он ответил еще большей бранью, попытался ударить ногой лейтенанта, порвал на мне рубашку и ударил меня рукой по лицу. После еще одной попытки пройти в президиум я приподнял его за ноги и с помощью товарищей, державших его за руки, проводил в глубину зала к его месту. После чего он самостоятельно покинул зал совещания. Никаких при­емов борьбы я не применял».

Июль 1993 года. Заместитель председателя Верхов­ного Совета России Николай Рябов встречается с жур­налистами.

— Николай Тимофеевич, — спрашивают у него, — покинь вы Верховный Совет, согласитесь ли работать у президента?

— Из депутатов я не уйду, — твердо заверил вице- спикер. — А не доверят должность заместителя пред­седателя — послужу в «простых» депутатах. Это не­плохо для здоровья.

Однако уже через нескольких месяцев после этого заверения Рябов поменял Краснопресненскую набе­режную на Старую площадь. Видно, со здоровьем было все в порядке.

В докладе на VIII съезде народных депутатов России заместитель председателя Верховного Сове­та Николай Рябов резко выступил против референ­дума.

Один из депутатов спросил у него:

— Что произошло? Именно вы на седьмом съезде были самым горячим сторонником референдума!

— Это общество изменилось, а не я, — прозвучал ответ. — А слепо следуют принятым решениям лишь политические авантюристы.

В Верховом Совете России провожали первого за­местителя спикера Сергея Филатова, уходившего в Кремль, к Ельцину — руководителем его админи­страции.

Руслан Хасбулатов пожал на прощание руку Фила­тову и подарил на память о совместной работе кар­тину с видом Белого дома. А потом произнес краткую напутственную речь, в конце которой пожелал проельцински настроенному Филатову успешно трудиться на ниве «исправительной власти».

В зале раздался довольный хохот.

В нашумевшем интервью отставного вице-премье­ра Михаила Полторанина итальянской газете «Унита» в адрес президента Российского союза промышлен­ников Аркадия Вольского сказано, что Аркадий Ива­нович — мыльный пузырь.

На ближайшей же пресс-конференции дотошные газетчики спросили Вольского, как он относится к столь нелестной оценке своей персоны из уст недав­него вице-премьера России. И услышали:

— Кроме мыльных существуют еще и желчные пузыри. А также мочевые.

— Егор Тимурович, — обратились к экс-премьеру России журналисты Александр Гамов и Ирина Руденко, — как вы относитесь к тому, что вас называют Мальчиш-Плохиш?

— Я к этому отношусь спокойно.

— Как это?

— Я был готов ко всему с самого начала, с того момента, когда я взялся работать в правительстве. Но самое тяжелое время не то, когда на тебя льют помои. Самый тяжелый период— первые недели: когда уже есть ощущение, что ты за все отвечаешь, а еще не успел хоть что-то существенное сделать.

— Но ведь существует мнение, что вы разрушили то, во что верили ваши деды?

— Деды верили в коммунистическую идею, кото­рая была восхитительно прекрасна и которой восхища­лись и увлекались сотни тысяч в высшей степени поря­дочных людей, но это было тогда, когда еще не была проверена практикой, жизнью. Страна заплатила за то, чтобы показать миру, что эта прекрасная идея нереализуема. Заплатила очень дорого — миллионами жизней. И сегодня я воюю за то, чтобы с минимально возможными издержками мы скорее избавились от миража этого великого эксперимента. Согласитесь, это разные вещи: верить в идею вчера, когда она не оп­робована, и цепляться за нее сегодня, когда знаем, чем она оборачивается на практике.

На расширенном заседании правительства Виктор Черномырдин заявил о неких «умельцах», которые «из завлабов рвутся в президенты».

Корреспонденты поинтересовались у Сергея Шах­рая, не его ли имел в виду премьер.

— Я горжусь тем, что работал заведующим лабо­раторией МГУ, где прошел хорошую научную и прак­тическую школу, — сказал Шахрай. — Однако и у меня после выступления премьера сложилось аналогичное мнение. На мое заявление о готовности уйти в отстав­ку, которое я подал в ходе заседания, Черномырдин письменно ответил, что он «даже не знал», что я был завлабом. Таким образом, ко мне эта реплика не имеет никакого отношения.

А к кому имеет? К Гайдару?

Май 1994 года. «Круглый стол» в редакции «Вечер­ней Москвы». Выступает председатель Совета Федера­ции Владимир Шумейко:

— Вот говорят: демократы, коммунисты... Ну нет в России ни одного демократа и нет ни одного комму­ниста. Это все условные наименования.

— Очень странно слышать это из ваших уст, — произносит кто-то.

— Я всегда об этом говорил, все пять лет. Есть люди с демократической формой мышления, есть лю­ди с желанием построить демократию, но это долгий и нудный процесс, занимающий десятилетия, иногда столетия. В Европе этот процесс занял двести лет. И коммунистов у нас нет, потому что нет ни одного человека, который верит, что можно построить бес­классовое общество, где труд станет потребностью, где все равны и т.д. Это все библейские понятия — справедливость, правда. Никакой справедливости нет и никогда не будет.

Кремль. Середина октября 1995 года. Кабинет ру­ководителя президентской администрации Сергея Фи­латова.

Журналист

Александр Хинштейн.

Сергей Александрович, сейчас я работаю над темой контроля спецслужб, и в первую очередь Службы безопасности президента, над властными структурами. Могли бы вы мне в этом помочь?

Филатов.

Вы правильно сделали, что пришли... А здесь говорить не боитесь? (Показывает глазами на потолок.)

Хинштейн.

Я лицо неофициальное. Скорее, это вам надо опасаться.

Филатов.

Я ничего уже не боюсь... Но стоило вам только, войти в Кремль, как кому надо стало же известно: Хинштейн пошел к Филатову. Вы ду­маете, зачем журналистов начали водить под охраной? (Примерно год назад по распоряжению шефа Глав­ного управления охраны Барсукова представителей СМИ стали от входа до кабинета сопровождать ох­ранники, не давая зайти ни к кому, кроме как к за­казавшему пропуск.) Чтобы знать, с кем они обща­ются... Тему вы подняли очень злободневную, важную. Я давно думал начать в открытую об этом говорить, но... Сам-то я готов в бой хоть сейчас, надо понять лишь, как это отразится на президенте. Я очень люблю Бориса Николаевича и не хочу доставлять ему не­приятностей...