Если тебе такие крупные звери под водой чудятся, то нужно твои уши проверить.

При этом Цветков сказал какое-то длинное латинское слово и строго посмотрел на Никитушкина.

Но тут все водолазы вступились за Никитушкина и объявили, что тоже слышали под водой голоса зверей и птиц.

— Значит, и у меня была галлюцинация? — хмуро спросил Подшивалов. — А ну, проверяй нам сейчас же уши!

Впервые за свою медицинскую практику Толя Цветков растерялся.

— Ладно, — смущенно сказал он, — спросим у командира лодки, может быть, там действительно были какие-нибудь животные.

Командир на палубе рассказывал штурману о последнем походе. Он вышел из лодки последним и держался твердо. Только когда доставал портсигар, чуть дрогнула рука.

— Потопили мы в порту транспорт с вооружением и выбрались из узкого прохода в море, — рассказывал командир. — А сторожевики противника за нами, на пятки наступают, засыпают бомбами. Мы маневрировать. От взрывов наша лодка кренится, пробки сыплются, рубильники выключаются, в отсеках гаснет свет, на палубу летят осколки разбитых электролампочек и плафонов, откуда-то со свистом врывается воздух, всё в лодке ходуном ходит. Тут лопнула у нас водяная магистраль, и в отсек хлынула вода; люди едва успевали откачивать, наконец наложили пластырь.

А тут еще цистерну с соляром прорвало, — значит, масло всплыло и на поверхности зазмеился след. Теперь уже сторожевики точно по следу спускали бомбу за бомбой. Водяная струя в несколько атмосфер сорвала нам пластырь. Подхватили его мои ребята, телом прижали и держат. Оглохли мы, время забыли. Часа, примерно, два нас сторожевики гоняли. Потом разом всё стихло. Гидроакустики мне доложили, что шум корабельных винтов удаляется. Значит, все бомбы на нас израсходовали, пошли за новыми.

Нам бы поостеречься, посидеть на грунте еще с часок, а мы обрадовались, захотелось вдохнуть свежего воздуха. Всплыли и нарвались на сторожевика. Он с выключенными машинами караулил нас у масляного пятна и бомбы для нас берег. Как ударил бомбой, мы и загремели на грунт…

На ваш приход не надеялись. Радист не успел дать вам полного сигнала. Когда кончился воздух в лодке, потянуло ко сну. Люди валились на дно лодки, открывали рты, как рыбы, покрывались пузырьками пота, задыхались. А сон на дне — это смерть, вы сами знаете. Но всё-таки мы не заснули.

Командир хотел продолжать рассказ, но тут в тишине ночи из-под полубака раздалась тихая трель соловья.

Мы все повернули головы.

Откуда на наше судно залетел чудесный лесной певец?

Он пел, щелкал, свистел, переливался, то вдруг ослабевал, то рассыпался мелкой дробью по тихой палубе корабля.

— Вот почему мы не заснули под водой, — сказал командир.

— Значит на лодке был и соловей? — обрадованно спросил Никнтушкин.

— Да, — сказал командир. — Этот замечательный «соловей» был на лодке и спас нам жизнь. Я от всего личного состава хочу передать ему флотское спасибо за прекрасное искусство. Благодаря его таланту, мужеству и выносливости мы смогли продержаться в лодке до прихода водолазов. Отдаю приказ по кораблю о благодарности нашему «соловью» и вхожу с ходатайством в Военный Совет о представлении его к правительственной награде!

— Соловья к награде? — удивился Никитушкин.

— Тише ты! — замахал на него руками боцман. — Не мешай слушать!

Но соловей уже умолк, и закуковала кукушка. Она звонко расхваливала петуха. А петух хрипловато кукарекал ей в ответ. Потом мы услышали:

— Басни Крылова! — воскликнул Никитушкин и кинулся под полубак.

Мы пошли вслед за ним вместе с командиром. Подводники сидели на скамейках, и синий свет лампочки качался в резки к складках их изможденных лиц. Они дружно смеялись и хлопали артисту. Тщедушный, бледный, перепачканный машинным маслом, в поварском белом колпаке, с небольшой сумкой через плечо артист исполнял басню Крылова в лицах.

— Вот наш гвардейский «соловей», — сказал командир и пожал руку артисту.

— Петя! — крикнул удивленный боцман.

Артист обернулся.

Это был наш любимый, веселый кок Петя Веретенников.

— Как ты попал на лодку? — спросил его Подшивалов.

— Случайно, — сказал Петя. — Меня взяли замещать заболевшего кока.

— Вот так здорово! — сказал Никитушкин. — А мы тебя и не узнали сперва!

Петя улыбнулся и потряс сумочку. Оттуда на его ладонь выбежала серая мышка и поклонилась нам.

— Зато Незабудка вас сразу узнала. — сказал Петя.

Подводники снова дружно захлопали Пете, а наш неуклюжий новый кок закричал «браво» и с грохотом уронил на палубу начищенный бачок.

Под охраной наших торпедных катеров и воздушных истребителей мы благополучно прибыли на базу.

Уже дважды наша воздушная разведка доносила, что с вражеского берега к башне гидростанции подходит шлюпка. Причалит к бетонной стене башни, невидимой с нашего берега, постоит там с полчаса и снова уходит.

Наше командование хотело выяснить: не закладывают ли там гитлеровцы донные мины, чтобы взорвать станцию. Они в это время отступали и разрушали всё, что можно было разрушить.

Решили направить туда водолазов, чтобы подробнее узнать, в чем дело.

Послали сперва Никитушкина. За три года боев он показал себя смелым и находчивым водолазом. Два раза уже ходил в легководолазном костюме подрывать донные электромагнитные и контактные мины. Эти мины сразу чувствуют приближение металла. К ним подходить надо было без металлических частей на костюме, а свинцовый пояс-груз плотно обматывать тряпками.

Никитушкин пошел на разведку к башне в легководолазном костюме с размагниченным баллоном кислорода. Он вернулся и доложил, что никаких мин — ни магнитных, ни простых — нет, зато в основании башни заложены коробки с толом.

Одну коробку Никитушкин принес, а всего взять не смог, так как у него уже кончалась кислородная смесь в дыхательном мешке. Да весь тол он один бы и не унес.

Стало ясно, что гитлеровцы действительно собираются подорвать башню гидростанции, как раньше взорвали плотину. Для этого им оставалось только присоединить к коробкам с толом электрические провода с запалом. Но это уже могли сделать одни водолазы.

Несколько лет назад эту самую башню гидростанции я, Подшивалов и другие водолазы своими руками выкладывали на дне реки и помнили каждый камень, каждую царапину у ее основания. Надо было во что бы то ни стало спасти башню, унести оттуда тол…

На грунт нас отправили пять человек во главе со старшиной Подшиваловым.

Течение было сильное, а грунт твердый, с крупнозернистым песком. Иногда из-под ног вырывались задетые калошами камешки, их подхватывало и несло течением. Местами встречалась скользкая, как масло, желтая глина, и мы катились будто на салазках.

Вода была довольно прозрачной, то есть от иллюминатора на расстоянии двух с половиной метров было всё видно вокруг, дальше вода делалась неясной, и в ней, как тени, иногда мелькали рыбы. А еще на полруки дальше грунт и вода сливались в сплошной желтоватый туман.

Пузыри воздуха так и срывало течением с решетки золотника, пригибало их к грунту и растягивало цепью чуть звенящих стеклянных колокольчиков.

Старшина Подшивалов, как самый опытный водолаз, первым подошел к башне, осторожно нагнулся и вынул банку с толом. Вдруг Никитушкин стукнул своим шлемом о мой и крикнул так, что у меня в перепонках захлопало:

— Гляди!

Я посмотрел в ту сторону, куда показывал рукой Никитушкин, но ничего не заметил в желтой мгле.

Обернулся к Подшивалову и увидел, что старшина вывинчивает из круглого футляра на смазанной маслом резьбе свой водолазный нож. Я тоже схватился за нож. В желтой мгле показались неясные коричневые тени, быстро выросли из тумана, и мы узнали вражеских водолазов. Они были в костюмах коричневого тифтика — а мы — в светлозеленых.