Он уже дышал ровно и зловеще улыбался. Теперь силы были опять на его стороне. И он, понимая это, стал медленно подходить ко мне. Только тут я понял, в каком трудном положении оказался: позади меня была лагуна, слева коралловые глыбы, уйти я мог, только бросившись прямо на противника, а он уже замахнулся «вальтером», целясь мне в голову.

– Ну вот тебе и крышка! Теперь ты не уйдешь! – злорадно шептал он, подступая ко мне.

Как быстро работает голова в такие минуты! У меня появилось с десяток вариантов, как прорваться из этой ловушки, но все они никуда не годились. И тут я вспомнил про нож. Он же лежал в трещине коралловой глыбы. Она за моей спиной. Я стал лихорадочно шарить по ноздреватой поверхности камня. Трещины не было, а он подходил не спеша, зная, что бежать мне некуда. На лице его не отражалось ни гнева, ни жестокости, и я знал, что мне приходит конец. Такие деловые, равнодушно-скучающие лица я видел у эсэсовцев, когда они убивали наших людей или готовились убить их.

И тут я вспомнил, что трещина не с этой стороны, надо зайти справа, к воде. Да, нож лежал в узкой щели под тонким слоем песка. Я схватил его. Щелкнула пружина, выбрасывая лезвие.

Он остановился, как только увидал в руке у меня нож. Теперь мы поменялись ролями. Я стал наступать на него, а он пятился, тараща глаза, и говорил свистящим шепотом:

– Ты сошел с ума! Тебя же повесят за это! Убийство капитана! Уйди! Хватит. Я погорячился. Я же знал, что пистолет испорчен. Только хотел тебя напугать.- Глаза его стали обыкновенными, человеческими, умоляющими.

Он врал, я чувствовал, что он врет, но у меня не поднялась рука на него- жалкого, трясущегося от страха.

– Бросьте пистолет!

– Пожалуйста. Сейчас им только заколачивать гвозди или разбивать улиток.- Он бросил «вальтер» себе под ноги.- Бери, если хочешь. Я дарю тебе его. Ты держался совсем не плохо. Я не знал, что ты такой. Давай жить, как добрые соседи, как достойные белые люди. Вот,- он отступил на полшага, и протянул руку,- давай скрепим нашу дружбу крепким пожатием!

У меня хватило ума не пойти на его предательскую уловку. Мне дядюшка Ван Дейк показывал этот прием. После такого «дружеского пожатия» можно было остаться без руки и оказаться в лагуне, не помог бы и нож.

– Ну, дай же мне твою руку! – Он чуть подогнул ноги, готовясь к прыжку.

Я сказал:

– Ничего у вас не выйдет, я и этот прием знаю. Можете только получить нож в бок.

Он оперся руками о колени и укоризненно покачал головой.

– Нехорошо не верить честным намерениям.

Теперь он замышлял что-то новое, хотел припомнить какой-то незнакомый мне прием. Я сказал:

– Если вы прыгнете, то нож войдет вам в брюхо.

Он усмехнулся:

– Ты не терял время на «Орионе». Но что же мы будем делать? Вот так стоять по целому дню?

– Как хотите. Но если вы нападете, то пощады не будет. Это знайте!

– Хорошо, мой благородный друг. Я учту это.- Он поднял пистолет и сунул в задний карман шорт.-Все-таки надо бы позавтракать. У меня закружилась голова с голоду. Как насчет орехов? Давай устроим пиршество по случаю перемирия!

– Пируйте один.- Я подошел к палатке и сорвал ее с кольев, взял и «одеяло».

– Ты уходишь? – спросил он, и желваки заходили на его скулах.- Чем тебе не нравится это прелестное место?

– Тем, что вы здесь.

– Окончательный разрыв?

– Да! И попробуйте только сунуться на мою сторону!

– Так, так…- Он стал ругаться, угрожать.

Посматривая на него, я сворачивал парусину.

Ласковый Питер передохнул, помолчал и сказал с возмущением:

– Но мне будет холодно ночью! Вдруг пойдет дождь.

– Не мое дело,- сказал я и швырнул ему «одеяло».

Удалялся я от него, переполненный гордостью и радостью победы. Как бы я хотел, чтобы дядюшка Ван Дейк видел наш поединок!

Как хорошо мне было шагать по берегу океана, держа в одной руке палатку, в другой бамбуковый шест, найденный мною для остроги. Возле воды песок был влажный, утрамбованный волнами, и кусочки коралла и острые обломки раковин не резали подошвы моих босых ног.

Солнце давно перевалило через атолл и готовилось опуститься в синюю воду. Я спешил уйти подальше от своего первого лагеря и выбрать место для ночлега. Мне очень хотелось есть, надо было сорвать пару кокосовых орехов до того, как солнечный диск коснется воды. В тропиках почти не бывает сумерек. Скроется солнце, запылает небо алыми и золотыми красками. Небесный пожар быстро гаснет, воздух сереет, будто все предметы заволакивает дымкой, зажигаются звезды, и внезапно наступает черная тропическая ночь.

Чтобы как-то излить радость победы, все еще бурлившую во мне, я стал насвистывать залихватский мотив песенки, которую в веселые минуты распевал Чарльз, аккомпанируя себе на банджо. Песня была про жестокого капитана, с которым расправились моряки. Все, что в ней говорилось, как нельзя лучше отвечало моему настроению, и я запел:

Много раз плясали мы на рее,

С пеньковым галстуком на шее.

Пусть теперь попляшет он, ребята,

Вздернем мы сегодня старого пирата!

Перед самым моим носом просвистел орех и шлепнулся о песок. Я отскочил и поднял голову. Из кроны пальмы вылетел второй орех и упал рядом. Орехи были на подбор, большие, спелые. Кто же их срезал? Именно срезал! Я видел, что срез на толстой плодоножке был косой и гладкий.

Опять сердце у меня застучало тревожно и радостно: «Неужели еще кто-то спасся?»

Я стал кричать какую-то мешанину из слов на разных языках, все, что застряло у меня в голове при общении с китайцами, индонезийцами, малайцами, полинезийцами, неграми, французами и англичанами. Здесь были и «здравствуйте», и «добрый вечер», и «как вы поживаете» – словом, выложил все свои скудные знания языков, а когда остановился передохнуть, то из кроны пальмы вылетел еще один орех и шлепнулся у моих ног.

Наконец показалось и существо, швырявшее орехи. Оно поспешно спускалось вниз головой по наклонному стволу пальмы. Это был краб – кокосовый вор, точь-в-точь, как тот, что повстречался мне утром. Подняв пару орехов побольше, довольный, что не надо взбираться на пальму, я пошел дальше и скоро выбрал место для ночлега.

Для лагеря мне приглянулось местечко в кустарнике. Отсюда хорошо был виден противоположный берег лагуны. Солнце, коснувшись краем воды, казалось, все свои лучи направило на Ласкового Питера, он сидел на глыбе коралла и ритмично поднимал и опускал руку. Над водой разносились глухие удары.

Это он готовит ужин. И мне стало весело, когда я представил себе, как он, размочалив кокосовый орех, будет есть кашицу, смешанную с волокном – ведь и нож, и медный гвоздь лежали у меня в кармане!

«Вот что значит всю жизнь сидеть на чужой шее и получать все готовенькое»,- думал я, срезая ножом макушку у своего ореха. В нем оказалась мякоть, напоминающая вкусом яблоко.

Песок был теплый. Бамбуковой палкой я вырыл в нем углубление, расстелил в ямке парусину и разлегся, глядя в потемневшее небо. Там, между лохматыми, медленно покачивающимися кронами пальм, вспыхивали, как светильники, крупные, разноцветные звезды. Посвистывал никогда не отдыхающий пассат, на той стороне лагуны урчал прибой. Пищали крысы. Краб волочил по песку орех к своей норе. Глаза у меня слипались. Я уснул, как провалился в бездонную яму.

Проснулся я от «холода». Было, наверное, не меньше двадцати градусов по Цельсию, но за месяцы моих скитаний в тропиках я привык к жаркому солнцу, и теплая ночь казалась мне прохладной. Завернувшись поплотней в парусину, согрелся, но сон больше не шел ко мне. В голову полезли безотрадные мысли, навеваемые темнотой и одиночеством.

Прямо над головой переливалась звезда, напоминавшая мою жемчужину. В тропиках звезды кажутся необыкновенно большими. Млечный путь был похож на барьерный риф, о который разбиваются невидимые волны, и брызги от них горят и переливаются на черно-синем океане. Но это были чужие звезды, чужое небо. Как мне хотелось в ту ночь увидеть наше русское летнее небо, когда на нем всю ночь тлеет заря и оно само и голубое и нежно-зеленое, а звезды какие-то особенные, теплые и ласковые.