— А знаешь, — сказала вдруг первая старушка, — может, мы с тобой ждем друг друга?

— Да! — сказала вторая старушка. — Верно! Ты, стало быть, ждешь меня, а я — тебя!

Это были две одинокие старушки. У них была пустая жизнь за плечами и еще несколько лет впереди, и внезапно они заключили друг друга в объятия и пылко поцеловались, прижимаясь стиснутыми губами. Их головы покачивались взад и вперед.

И вдруг они вздрогнули, разжали руки, отпрянули друг от друга. Что им, в сущности, было друг от друга нужно? Во рту у них пересохло, пальцы тряслись. Могли ли они довериться друг другу? Не затевали ли они чего-либо от лености? От жадности? От скаредности? Не стали ли они жертвами какого-нибудь нелепого совпадения?

Это тянулось довольно долго — так что стемнело и они успели замерзнуть — покуда не смогли договориться, вступать ли им друг с другом в любовные отношения (другого выражения они подобрать не сумели) или оставить происшедшее на единственный вечер и единственный поцелуй.

— До чего же нелегкий выбор! — сказала одна старушка.

— Невероятно! — сказала другая.

Кто бы мог подумать, что это решение может оказаться таким трудным.

ДВЕ СТАРУШКИ жили в тесной темной каморке под крышей. Они очень любили друг друга, но в то же время на душе у них было неспокойно. В сущности, думали они, эта комната достаточно просторна для одной из нас, но никак не для обеих.

Эта мысль становилась все настойчивей, преследовала их день и ночь, и вот как-то утром одна старушка заявила:

— Какая бы там наша любовь ни была, а дальше так продолжаться не может. Кто-то из нас должен уйти.

— Да! — согласилась вторая старушка. — Давай я уйду.

— Нет-нет, — возразила первая старушка. — Я вовсе не это имела в виду. Я сама уйду.

Друг для друга они были готовы на все.

В конце концов первая старушка взяла две палочки и сказала:

— Кто вытянет длинную, тот выиграл и имеет право решать, кому уходить и когда.

Вторая старушка вытянула короткую, и на следующее утро, спозаранку, еще до восхода солнца, в предрассветной тишине, первая старушка забралась в большой мусорный мешок, стоявший на улице у фонарного столба. Вторая крепко завязала мешок.

— Какая ты все же храбрая, — сказала она.

— Храбрая? — переспросила первая старушка сдавленным голосом. — Почему? Я ведь люблю тебя. Это же в порядке вещей?

— Да, — сказала вторая старушка. — Ну, прощай. Я пошла домой.

Через пару часов она увидела из окна, как мешок исчез в мусороуборочной машине.

— «Почему, почему мне никогда ни в чем не везет, — думала она. — Ни в лото, ни в картах, ни в детстве в стеклянные шарики… Никогда мне счастья не было, никогда».

Она долго маялась в то утро. Принималась вытирать пыль, перемывала чистые чашки, штопала старые прихватки, для чего-то кипятила воду.

ДВЕ СТАРУШКИ вышли из дому — стоял прекрасный день, а они вот уже несколько месяцев не ступали за порог.

В тот же миг они были сбиты с ног.

«Ничего удивительного», — подумала одна старушка.

«Какие же мы все-таки дуры», — подумала другая.

Они лежали на земле, а перед ними стоял малюсенький человечек. Такого крошечного человечка им еще встречать не доводилось.

— Виноват, — сказал он.

— В чем? — удивились они.

— Как это в чем? — в свою очередь удивился человечек. — Да в том, что налетел на вас, вот в чем.

Они не могли поверить, что он сумел сбить с ног их обеих, и так и сказали:

— Ну, для этого, вообще говоря, вы ростом не вышли.

Человечек взглянул на них опечаленно и опустил глаза.

— Ну хорошо, хорошо, — сказали они. — Вы сбили нас с ног, отлично.

Человечек захныкал. Это было невыносимо. Он скулил, как щенок.

— Да ладно же! — закричали старушки. — Вы нас обеих с ног свалили! И теперь — весьма сожалеете! Ладно!

Они кричали изо всех сил и сами уже верили своим словам.

Человечек перестал хныкать, но продолжал вздыхать.

Он уселся на край тротуара, обхватив ладонями голову.

Старушки от боли не могли подняться; к тому же, у них наверняка было что-то сломано.

Наступил вечер, начало подмораживать. Они лежали там, на тротуаре, перед своим домом. Маленький человечек, вздыхая, сидел напротив.

Где-то на часах пробило одиннадцать. Издалека до них доносилась приглушенная музыка.

— Вам не пора ли домой? — спросили они наконец.

Человечек поднял голову и кивнул. Он рассказал, что живет у реки и у него есть небольшая лодка. Но чтобы ее на воду спустить, нет, до этого никогда не доходило. Он бродит по городу изо дня в день, неутомимый, не замечая ничего вокруг. У него нет никакой цели.

(В тот же самый день другой человечек, неподалеку, вдруг проникся верой — хотя совершенно не хотел становиться верующим. «Чушь! — кричал он. — Ни во что не собираюсь верить, ни во что!»

Он размахивал руками и причитал, но это ему не помогло: он уверовал и смотрел из окна с изумлением. «Ну, если ты мне утешения не пошлешь!» — молился он с яростью.

А еще одному человечку, на той же самой улице, в тот же самый день, до смерти захотелось пирога с можжевеловой водкой — и он решил, что счастлив — хотя пребывал в отчаянии и никогда, ни одной секунды счастья ему не перепадало.)

Человечек ушел. Старушки лежали еще некоторое время, пока какой-то прохожий не помог им подняться и войти в дом.

ДВЕ СТАРУШКИ привыкли друг к другу настолько, что одна частенько ставила свою чашку на вторую, а другая придвигала свой стул к первой и устраивалась читать газету на ее спине.

Они любили друг друга, часто это повторяли, и больше им говорить было особенно не о чем.

Если же они все-таки заговаривали о чем-нибудь, то говорили друг другу не «ты», а «оно»: «Во как оно скособочилось-то» или «Да оно едва на ногах стоит, как только не упадет?!»

Когда же им случалось не удержаться на ногах, они, тряся головами, помогали друг другу подняться.

По утрам они смахивали друг с друга пыль и, опираясь друг на друга локтями, молча пили кофе.

А по ночам одна старушка забиралась под другую, плотно укутывалась в нее, поворачивалась на бок и засыпала.

Когда одна из них в конце концов умерла, вторая выволокла ее на улицу, положила на краешек тротуара и присела сверху, чтобы перевести дух.

— Вы на ком-то сидите, — сказал, проходя мимо, какой-то старичок.

— Да нет, — отвечала старушка. — Ничего подобного.

Немного передохнув, она встала и отправилась домой.

ДВЕ СТАРУШКИ стыдились того, что сделало с ними время: своей сутулости, морщин, шарканья, трясущихся рук.

Когда им случалось взглянуть друг на друга, они опускали глаза и старались как можно меньше разговаривать.

Они одевались в темноте, никогда больше не заглядывали в зеркало.

Если же ночью, увидав во сне что-нибудь приятное, одна из них обнимала другую, та — если не спала в это время — отодвигалась на край постели, как можно дальше, и лежала там, в мертвом молчании, с ледяными ногами.

Они стыдились знакомых. Они стыдились того, что в обозримом будущем им предстояло сделаться больными развалинами. А более всего они стыдились того, что им предстояло умереть, и стыдились всей сопутствующей этому суеты: заключения о смерти, обряжания, выноса тела, отпевания, всхлипов, погребения. Всех этих посторонних людей рядом с их остывшими телами.

При мысли о том, что им предстоит все это, их пробирала дрожь.

По большей части они молча сидели в своей большой сумеречной комнате и без конца пытались припомнить что-нибудь светлое. Но чувство стыда мешало им. Они вздыхали и покашливали. Порой одна из них начинала тихонько плакать.

Другая не решалась ее утешать. «Я уж и забыла, как это делается, — думала она, — еще натворю чего».