— Вон оно что, — проговорила Олянка. — Только не очень вовремя это всё, согласись. Война ведь ещё кругом.

— Да войне уж конец почти! — с уверенностью взмахнула рукой Куница. — Бабушка же говорила, что только осень да зиму надо продержаться, а уж весна настала.

— Вот что: дуй-ка ты домой, к своему Свилиму, — сказала Олянка решительно. — На Кукушкиных болотах и тихо, и безопасно, да и с кормёжкой там получше будет, чем здесь.

— Это ты намекаешь на то, что я всех тут объедаю? — обиженно надулась Куница.

— Не в этом смысле, — мягко поправила её Олянка. — А в том, что тебе сейчас хорошо питаться надобно, а здесь с этим туго. Да и опасно тут, война всё-таки.

— А как же ты... И матушка... И все? — обеспокоилась Куница, вскинув брови домиком. — Как же вы тут одни останетесь?

Олянка думала ответить, что проку от неё сейчас здесь немного, наоборот, её саму теперь беречь надо, но вместо того с нарочитой суровостью проговорила:

— Как? А раньше надо было об этом думать! И головой, а не... кхм!

Куница совсем скуксилась, и Олянка, отбросив напускную строгость, рассмеялась и легонько встряхнула её за плечи.

— Да полно тебе, не дуйся! Рада я за вас со Свилимом. Видно, настала тебе пора своё гнёздышко вить... А мы тут не пропадём, не тужи и за нас не бойся.

Дома новость о возможном возвращении Куницы на Кукушкины болота восприняли двояко: с одной стороны, расставание всех огорчало, ведь семейство успело привязаться к неунывающей, бойкой и верной подруге Олянки, особенно матушка, а с другой — весть о её новом семейном положении не могла не радовать. Узнав о будущем дитятке, матушка первая согласилась, что Кунице необходимо вернуться в родные места, где ей будет лучше.

— Матушка, да как же я с тобой расстанусь? — захлюпала носом Куница.

Раньше такой чувствительности за ней не наблюдалось. Но ведь твёрдый зад не исключает мягкого сердца, с улыбкой думала Олянка. А матушка, обняв новообретённую дочку, гладила её по голове и чесала острые волчьи уши:

— Ох, дитятко ты моё!

Одну Куницу решено было не отпускать в дорогу, и Олянке предстояло на несколько дней покинуть родных. Сердце её рвалось пополам.

— Не тревожься за нас, доченька, — успокаивала её матушка. — Войне уж конец, никто тут нас не обидит.

В путь они выступили в вечерних сумерках, после заката. Сладко струился влажный весенний воздух в грудь — даже пить его хотелось, как чистую, вкусную ключевую водицу. Свежестью и обновлением дышала земля. Самое время встречать любовь... Вот только где же заблудилась сероглазая лада Олянки? Или, быть может, не родилась она ещё на свет?

В пути приходилось делать передышки, чтобы Куница могла вздремнуть и набраться сил. Из подземных ходов навиев выкурили, и можно было беспрепятственно передвигаться по ним в светлое время суток. Куница сама не радовалась своей прожорливости: несколько раз в дороге их задерживала охота. Она уж пыталась даже терпеть голод, чтоб лишний раз не останавливаться, но тогда её с ног валила слабость.

Со всеми остановками и передышками дорога на Кукушкины болота заняла шесть дней — вдвое дольше, чем обычно, но и самочувствие Куницы в этот раз отличалось от обыкновенного. Они старались держаться подальше от людского жилья и дорог, предпочитая пробираться сквозь лесную глухомань, а дневные отрезки пути пролегали по подземным ходам. Наверное, кошки уже добивали захватчика...

На Кукушкины болота путешественницы прибыли ясной, звёздной ночью. Первым делом усталая и зверски проголодавшаяся Куница набросилась на мясо, а потом, проскользнув в Бабушкин шатёр, нашла свободную лежанку и свернулась на ней калачиком.

— А как же жених твой? — усмехнулась Олянка. — С ним даже не поздороваешься?

— Да ну его, — сонно пробормотала та. — Сделал дело — а мне теперь маяться...

— Вы оба в этом повинны, подруженька, оба набедокурили, — со смешком потрепала её по плечу Олянка. — Ну, спи, спи. Отдыхай. Сама молодца своего обрадуешь или мне ему счастливую весть отнести?

Куница что-то заспанно промычала. Оставив её в покое, Олянка не торопясь пошла искать Свилима. Тот как раз собирался на охоту, но, завидев её, тут же просиял радостной догадкой:

— Куна с тобой?..

— Ага, тут она, — сказала Олянка. И придержала парня за руку: — Постой, куда рванул-то? Устала она с дороги, спит теперь. Дитя твоё под сердцем носит.

Свилима как ветром сдуло — в сторону Бабушкиного шатра, конечно. Олянка не стала его удерживать: получит по морде от сонной потревоженной Куницы — ну что ж, поделом ему.

Неспешно прогуливаясь по стойбищу, Олянка со всеми здоровалась. Её останавливали то тут, то там, выспрашивали подробности о войне. Все, конечно, и так уже знали, что дело движется к концу, но сюда, на Кукушкины болота, новости приходили с задержкой. Стая довольствовалась наблюдениями за Бабушкой и ловила каждое её скупо отмеренное слово, каждый многозначительный взгляд. Если Свумара не беспокоилась, то и им тревожиться не было нужды.

Вдоволь наговорившись с соплеменниками, Олянка заглянула в шатёр. Свилим, перекинувшись в могучего, огромного светло-серого зверя с белой грудью, свернулся в пушистое ложе и покоил на себе Куницу в человеческом облике. Та, положив голову на его гривастую шею и вольно раскинув руки и ноги, сладко спала. Посапывала, уткнувшись носом в густой мех.

«За меня на охоту сходи, а? — попросил Свилим мыслеречью. — Не могу я сейчас...»

«Да уж вижу, — тем же способом ответила Олянка. И спросила с усмешкой: — Ну что, звездюлей получил, покоритель твёрдых задниц?»

Свилим гордо промолчал, но по его смущённой и слегка потрёпанной морде видно было, что воссоединение прошло весьма бурно. Впрочем, судя по широко, по-хозяйски раскинувшейся на нём дрыхнущей Кунице, оно того стоило.

Когда же и она, Олянка, будет вот так же баюкать на себе свою ладу?..

Той хворой навьи, о которой рассказывала Куница, на Кукушкиных болотах уже не было: опять они с Олянкой разминулись. Но кое-какие её вещи тут остались: котелок, изношенная до ветхости рубашка да небольшая, размером с ладонь, потёртая книжечка в кожаном переплёте. Переворачивая страницы, исписанные незнакомыми буквами, Олянка пыталась проникнуть разумом в тайну их содержания, но... не хватало ей паучка в глазу. Бумага была по меркам Нави плохая, шероховатая и жёлтая, но Олянка и такую-то редко в руках держала.

— Бабушка, — обратилась она к Свумаре. — Посади мне ещё одного паучка — в глаз. Хочу научиться читать по-навьи.

— Книжечку нашла? — усмехнулась та. — Да, это она оставила, Северга. Ну что ж, стремление к знаниям ещё никому не вредило... Хотя смотря к каким знаниям и когда. Ну да ладно, садись сюда.

Щекочущая тварь с ртутно-серебристым брюшком переползла с её пальца на веко Олянки и закопошилась, пробираясь в уголок глаза. Олянка передёрнулась от омерзения, задышала громко и взбудораженно. Чего только ради знаний не вытерпишь... Вот только зачем ей это? Она и сама толком не могла понять.

Немного придя в себя после внедрения паучка, Олянка тут же принялась перелистывать книжечку. Удивительное дело: загадочные письмена теряли свою таинственность, с глаз Олянки будто тёмная пелена сползла, которая и мешала ей их понять. Буквы складывались в слова и обретали смысл.

Впрочем, лишь немногие страницы стали ей понятны полностью. Были тут незнакомые имена, названия, сокращения, известные только писавшей. Какие-то служебные дела, должно быть. А вот один разворот привлёк её внимание...

«Рамут, выстраданная любовь моя!

Я люблю тебя. Я всегда боялась произносить эти три слова. Сама знаю, что глупо, что мой страх не имел под собой оснований, но он мешал мне, накладывал печать на уста. Я воин. Я умею лишь убивать. А если я скажу эти слова, они отнимут у меня эту способность. И я больше не смогу поднять оружие. Так я думала.

Рамут, Рамут, Рамут. Я готова повторять твоё имя сотни и тысячи раз. Я берегу его от чужих глаз, от чужих ушей. Я ревную к чужим устам, смеющим его произносить, кроме меня. И это тоже глупо, но так уж оно есть.