Она приняла натянутое на деревянную раму полотно, подошла поближе к свету.

— Это кто ж такая будет? Смотри-ка, вся прямо светится. Надо в спальне повесить, напротив кровати. Проснулся — и будто солнышко в окошке.

— Так и сделаем. Только сначала раму закажем.

— Так я сегодня и отнесу в багетную мастерскую. Ты только скажи, какую хочешь.

— Спасибо, Шура, я сам отнесу и на месте разберусь. А Нинель?..

— Спит еще, королева, — скривилась Шура. — Она у нас раньше двенадцати не встает. А пока намажется да накрасится, считай, полдня пролетело.

Шура Нинель не любила и отношения своего не скрывала. Но Нинель считала ниже своего достоинства реагировать на капризы прислуги, тем более что та выполняла свои обязанности безукоризненно и черту не переступала.

Появилась она у Мити в доме задолго до Нинели, по рекомендации приятеля, у которого работала няней Шурина родная сестра.

Раньше Шура жила в Кронштадте, заведовала офицерской столовой, не гнушалась и сама постоять у плиты, хотя могла бы вообще не работать — муж возглавлял интендантскую службу и выжимал из своей должности все и даже более того.

— Чтоб больше не было, — любила повторять Шура, чокаясь с ним за семейным столом.

— Воровать — не торговать, — весело ржал тот. — А доброму вору все впору.

Но на работу Шура одевалась скромно, без украшений, чтобы, как говорила, не дразнить гусей, хотя от барахла и побрякушек ломились шкафы и шкатулки.

Жили вчетвером в большой двухъярусной квартире: они с мужем и сын с дочкой. Потом дети выросли и, будто сговорившись, в один год завели собственные семьи. И квартиру пришлось разменять: молодым досталось по однокомнатной, а им с мужем комната в коммуналке. Так уж получилось — времена стояли как раз переломные, и даже связи не помогли. Но муж не унывал.

— Я, — говорил, — свое возьму, потому как сытно жрать хотят во все времена.

Но тут как раз его из армии и поперли, и он, и раньше-то любивший заложить за воротник, теперь предался губительной страсти с удесятеренной силой и как-то очень быстро спился, превратившись в злобного неопрятного старикашку.

И Шура, помыкавшись так годок, не выдержала и уехала к сестре в Москву. Сестра вдовела, жила одна в трехкомнатной квартире на Живописной улице и приняла ее с распростертыми объятиями. Устроила сначала поваром в детский садик, а потом вот домработницей к Мите.

— Зови меня просто Шура, а я тебя буду Димитрием величать. И уж выкать не стану, не обессудь, ты мне в сыновья годишься, — сказала она ему прямо с порога.

И действительно, относилась к нему, как к сыну, и Медведев очень ценил это и платил таким же уважительно-любовным отношением, признательностью. И когда Нинель, воцарившись в доме, попыталась было выжить Шуру, чуя в ней затаенную угрозу, он сразу и навсегда дал ей понять, кого из них предпочтет, если придется сделать такой выбор.

Благоразумная Нинель урок усвоила, но после Митиной мнимой смерти первым делом выставила за порог убитую горем Шуру. Та вернулась в детский сад и варила там супы да каши вплоть до Митиного чудесного воскрешения, «второго пришествия», как она говорила.

Предательство Нинели и ее связь с Карцевым только укрепили Шурину жгучую ненависть.

Митя взял в руки картину, и по тому, как разгладилось его лицо, по легкой улыбке, зародившейся в уголках рта, проницательная Шура догадалась, что существует некая интрига.

— Как ее зовут? — бросила она пробный шар.

— Маша.

— Уж не та ли, что живет теперь с Василием Игнатьевичем?

— Та самая.

— Ну-ка, дай-ка я еще разок посмотрю...

Она протянула руку, но Нинель, бесшумно возникшая в проеме арки, ее опередила.

— Митька! — с притворной сердитостью сказала она, впиваясь взглядом в лицо незнакомки. — Я ревную. Ты зачем притащил сюда эту мазню?

Он забрал у нее картину и передал Шуре.

— Положи пока в кабинет.

— Ой, Митька! — сладко потянулась Нинель. — Какой мне сон приснился! Пойдем в спальню, я тебе расскажу...

— Подожди, Нинель! Надо поговорить.

— Что, вот так с порога? — насторожилась она. — О чем?

— Ты знаешь о чем.

— Нет, откуда же мне знать?

— Неля, наше сожительство унизительно для нас обоих. Так дальше продолжаться не может. Когда-то следует поставить точку!

— Но почему так вдруг?..

— Разве вдруг?

— Я... не понимаю... Что случилось? Что произошло в твоей дурацкой деревне? Переспал с этой... бабой? И она так тебя очаровала, что ты притащил в дом ее портрет?

— Тебя это не касается. Если мне не изменяет память...

— Меня это касается! Касается! Потому что... Я не хотела пока говорить, но, кажется, я жду ребенка...

— Кажется или ждешь? — Он был ошеломлен, но старался не показать волнения, не верил и не мог полностью исключить такую вероятность.

— Кажется, жду...

— Врет! — подала голос Шура. — Не беременная она. Третьего дня прокладки в мусорном ведре валялись.

— Ну хорошо, хорошо! — закричала Нинель. — Не беременная!

— Опять ложь! — поморщился Митя.

— Да я просто не знаю, чем тебя удержать! Не бросай меня, Митька, не гони! Ну куда я пойду?

— У тебя есть квартира. Живи, работай. Нельзя же всю жизнь зависеть от настроения мужчины! Может, встретишь еще человека, который сумеет тебя полюбить, а не содержать из милости.

— Нет, Митька, нет! Мне никто не нужен, кроме тебя! — Она, будто ненароком, распахнула наброшенный на голое тело пеньюар и устремилась к нему.

И тут Шура поняла, что настал ее звездный час. Никогда прежде не позволяла она себе ничего подобного. Но мысль, что сейчас «эта сучка» опять собьет Митю с панталыку, заставила ее ринуться в бой.

— Врет, все врет! Долго я смотрела, как она тебе рога ставит, а теперь скажу. Есть у нее полюбовник, даже знаю, где работает — в КГБ!

— Нет, Митька! Не слушай ее! Она меня ненавидит!

— А за что тебя любить-то? — удивилась Шура. — От таких какая польза на земле? Живете, как бабочки-однодневки, порхаете с цветка на цветок, на вид красивые, а на деле — один вред.

— Митька! Я все объясню! Мы встречались по делу Карцева. Я ходила к нему как свидетель...

— Ходила как свидетель в течение полугода? — подивился Медведев. — Чем же ты так следствие заинтересовала?

— Да я и была-то там всего...

— Два раза в неделю бегала. По телефону сговаривались. Сюда, правда, ни разу не приводила, врать не стану, — доложила Шура.

— Ну, вот и все, — сказал Митя. — Точки расставлены.

Он обошел ее, как неодушевленный предмет, и направился к кабинету. С порога оглянулся:

— Принеси мне чаю горячего, Шура. С лимоном...

— А может, поешь чего, Димитрий?

— Потом. Позже...

Он стоял у окна и смотрел на сквер, разбитый рядом с домом, на деревья, окутанные нежной зеленой дымкой, на травяной изумрудный коврик, успевший покрыть землю за те несколько дней, что его не было в Москве. Все меняется в природе. Все меняется в его жизни.

Он слышал, как вошла Шура и поставила на стол поднос с чаем. Постояла — видно, хотела что-то сказать или спросить. Но так и не решилась, ушла, осторожно прикрыв за собой дверь.

Но далеко Шура не отошла, осталась на страже — знала, что Нинель предпримет еще одну отчаянную попытку, и не ошиблась.

— Дай мне пройти.

— А что ты там забыла?

— Хочу проститься.

— Уже попрощались.

— Что я тебе сделала?

— Да ничего. Потому что и за человека-то никогда не считала.

— Это ты деньги забрала?

— Какие деньги?

— Которые всегда в комоде лежали.

— А тебе-то что? Разве это твои деньги?

— Мне нужно на такси!

— Ничего, долетишь на своей метле.

Митя усмехнулся и направился к двери, доставая бумажник.

Прямо на него из знойного летнего полдня смотрела Маша и улыбалась счастливо и немного смущенно, явно одобряя его запоздалую решимость.

30