— Хорошо, — ответила она. О'Мара продолжал:

— Но мне кажется, что камера проколота. И если вы хотите, чтобы она была заклеена, — а я советовал бы вам отремонтировать ее, — потребуется совсем немного времени.

— Сколько? — спросила она. Он пожал плечами.

— Примерно полчаса.

Танга посмотрела через залив. Она смотрела на другую сторону, на зеленый холм с маленькой церковью и кладбищем наверху.

— В этой местности, — сказала она, — где-то есть вилла, называемая Коте д'Ажур. Я думаю, недалеко. Я могла бы пойти туда и вернуться через час, чтобы забрать машину. Надеюсь, вы заклеите камеру к этому времени?

— Обязательно, — ответил О'Мара. И оперся о капот «тайфуна», глядя на Тангу. Он смотрел на неё голодным взглядом, но без оскорбления. Он смотрел на нее так, как прежний О'Мара мог смотреть на женщину: не раздражая ее, со странной смесью смирения и наглости, восхищения и сомнения.

Он искал то, что вспоминалось ему долгое время. И понял, — как он никогда не понимал раньше, даже до того, как выпивка стала потребностью, — что она обладала всем — красотой, разумом и, что особенно важно, здравым смыслом, который был существенной принадлежностью той странной профессии, к которой она принадлежала и к которой принадлежал он. Принадлежал ли еще?

Она была одета в крепдешиновые блузку и юбку лютикового цвета. Ее лицо было прекрасно. Янтарные серьги в форме цветка украшали ее одежду. Черные волосы с прической в виде конского хвоста, удобной при вождении машины, были завязаны желтой ленточкой. Туфельки были сделаны из белой оленьей кожи, И она носила желтые автомобильные краги из той же кожи.

О'Мара подумал, что, если бы вы увидели эту женщину один или два раза, вы навсегда забыли бы об Эвлалии. Для него Эвлалия теперь окончательно уйдет в прошлое, это уж точно.

— Я думаю, это прекрасная мысль, мадам, — сказал он, — и мне не придется спешить с ремонтом.

Он подошел к багажнику и через пару минут вернулся с домкратом. Сел на землю, подставил домкрат под переднее крыло и начал крутить ручку. Он крутил ее медленно, очень медленно.

— Меня интересует этот прокол, — сказала Танга. — Это прокол или, может быть, в камере дефектный вентиль, как вы думаете?

— Давайте проверим это, — ответил О'Мара. Теперь колесо лежало на земле. Он стал на колени, прополз и сел перед ним. Дрожащими пальцами начал откручивать колпачок вентиля.

— Очень туго идет, мадам, — сказал он, — или, возможно, мои пальцы уже не те.

Она все еще смотрела через залив на церковь. Затем сказала по-английски, мягко, со своим очаровательным акцентом:

— Послушай, мой прекрасный пьяный друг, ты просто прелесть.

Затем, более громко, по-французски:

— Вентили всегда тугие, если их долго не раскручивали. Кроме того, ваша отвратительная бретонская пыль забила их.

И продолжала шепотом по-английски:

— Вы мне кажетесь просто прекрасным. Вы такой пьяный и становитесь таким жирным и с брюшком. Что случилось, что произошло с моим прекрасным О'Марой?

О'Мара пробормотал ругательство. Его пальцы все еще возились с вентилем.

— Некий Тодрилл, — медленно продолжала она, — будет звонить точно в шесть часов. Понятно? Вот так, мой друг. Точно в шесть часов Тодрилл будет звонить. Понятно?

Он кивнул и сказал:

— Да. Воланона не будет здесь в шесть часов. Я поговорю. Надеюсь, он знает номер.

— Конечно, мой милый мальчик.

Она улыбалась и все еще смотрела через залив в сторону церкви. Она бросала ему слова, и он старался не смотреть на нее.

— А затем? — спокойно спросил он. — Она пожала плечами почти незаметно.

— Потом решать вам. Дела начинают двигаться. Ты-то в порядке, мой великолепный, умный, пьяный Шон?

— Бог знает, — сказал он, — я не знаю. Но у меня есть бутылка корамина. Когда я принимаю двойную дозу, я чувствую себя нормально некоторое время.

Она улыбнулась. Теперь ее взгляд гулял по заливу. Казалось, что ее интересовала игра солнечного света на воде.

— Тебе это не требуется, мой дорогой, — сказала она. — Тебе потребуется что-нибудь, чтобы дать тебе толчок, особенно, — она мягко засмеялась, — если Тодрилл не сможет прибыть вовремя.

— Черт побери, — сказал О'Мара, — что это значит? — Она пожала плечами.

О'Мара мог слышать стук веревочных туфель Воланона. Теперь вентиль был выкручен.

— Мадам, — сказал он, — дело не в вентиле. У вас прокол.

Он встал, подошел к багажнику машины и достал инструменты. Затем взялся за колпак колеса и начал раскручивать гайки.

Воланон подошел к двери гаража и стоял, наблюдая за О'Марой.

Танга собралась уходить.

— У меня здесь есть друзья, — сказала она Воланону, — на вилле Коте д'Ажур. Это далеко? Я хочу навестить их. Вернусь через час. К этому времени вот этот обещает мне, что камера будет заклеена.

— Великолепно, мадам, — сказал Воланон. — Через час, нет сомнения, этот бездельник Филиппе сделает все. Но поскольку меня не будет здесь, когда вы вернетесь, вам лучше бы заплатить сейчас. Потом я скажу вам, где находится Коте д'Ажур.

Уголком глаза О'Мара видел, как она передала деньги Воланону. Они еще поговорили несколько минут, пока он объяснил ей дорогу к вилле. Затем она ушла. Воланон наблюдал за ее удаляющейся фигурой, после чего подошел и встал над О'Марой.

— Вот это женщина, — сказал он. — Давно я не видел таких красавиц. У тебя бегут слюни?

— Мне все равно, — ответил О'Мара. Воланон кивнул головой.

— Смотри, чтобы все было сделано аккуратно. Не испорть ничего. Она может быть хорошим клиентом.

Затем он ушел в гараж.

О'Мара взял тяжелое колесо за обод, снял его. Процесс доставил ему удовольствие: он делал что-то конкретное. Он подумал: «Итак, Тодрилл будет звонить в шесть часов. Теперь, возможно, все это закончится и жизнь пойдет по-другому». О'Мара откатил колесо и прислонил его к невысокой стенке. Его удивило, что он напевает про себя песню.

Была половина четвертого.

Мистер Куэйл, профессия которого была совершенно уникальна и которому только что исполнилось пятьдесят лет, и он начал лысеть, сидел за письменным столом в своем кабинете в офисе Международной холодильной компании на Пэлл-Мэлл и размышлял о том, что жизнь просто трагически смешна, как и в годы войны. «Если бы даже, — думал он, — трагедии были не столь часты, результаты были почти такими же и даже, возможно, более серьезными, потому что в мирное время жизнь считается, по какой-то странной и необъяснимой причине, более ценной, чем во время войны».

Это заблуждение — по крайней мере мистер Куэйл считал это заблуждением, — скорее, мешало ему в его довольно необычном деле — деле, которое было связано с жизнями многих людей, а частенько и с исчезновением с лица земли отдельных личностей.

Перед ним на столе лежали два списка имен — длинный и короткий. В длинном были представлены сотрудники организации Куэйла, погибшие и пропавшие во время войны. В коротком имена тех, кто «исчез» уже после войны.

Телефон на столе зазвонил. Он взял трубку. Нежный голосок произнес:

— Мистер Куэйл, на улице стоят четыре грузовика для мебели из транспортной конторы. Кажется, они думают, что мы собираемся переезжать.

— Они совершенно правы, Мира. Мы уезжаем. Передай ответственному за это сотруднику, чтобы они начали убирать помещения в пять тридцать. Грузовики должны быть загружены к шести. Затем они поедут на Голден-сквер и остановятся на западной стороне площади. Старший из транспортной конторы встретит их там с новыми водителями для каждой машины. Он получит инструкции.

— Понятно, мистер Куэйл, — ответила Мира.

— Где сейчас находится Эрнест Гелвада? — спросил Куэйл.

— Дома. Я звонила ему сегодня утром и сказала, что, возможно, позвоню еще.

— Велите ему быть здесь в четверть пятого, — сказал Куэйл и повесил трубку.

Он взял в руки длинный список. За именами он видел живые лица людей.

Вот Эверсли — молодой человек, любящий музыку. Эверсли оказался неудачником. Он проработал недолго. Нацисты взяли его в 1944. Но в каком-то смысле ему повезло: его сразу застрелили. И была миссис Гвендолайн Эрминз — пухленькая женщина с хорошей фигурой, прекрасно говорящая на немецком и очень похожая на типично немецкую женщину. Она была такой хорошенькой и нежной.