Засунув в рот четыре пальца, высвобожденные из крысоловки, жена медленно вышла из комнаты. Я сел на кровать, чувствуя во всем теле неприятный озноб. В книге, анализирующей стрессы, которым подвержены служащие атомной промышленности, я как-то прочел, что во время стресса происходит сужение кровеносных сосудов кожи, чтобы больше крови поступало в мозг и мышцы. Но в данном случае все было по-другому — кровь не поступала в мозг и мышцы, она лилась на пол из раны в щеке.

Все тело мое закоченело, будто я уже был трупом. Я неотрывно смотрел на все еще лежавшего на полу, прикрывавшего обеими руками кусочек пластмассы в голове и продолжавшего стонать Мори. Удастся ли мне восстановить взаимопонимание, существовавшее между нами до сих пор? А какими, собственно говоря, были наши отношения до сих пор? Я вспомнил, что Мори сам ударил себя по щеке, мне захотелось еще отчетливее вспомнить это, и я тоже ударил себя по щеке. Однако пальцы прошли сквозь рану и столкнулись с чем-то твердым, возможно с зубами, и я закричал от боли и страха. Жена вбежала на этот крик с аптечкой в руках. Свернувшееся калачиком тело стонавшего Мори даже не шелохнулось, и я, чтобы вызвать его сострадание, закричал снова…

В борьбе сумо при ранении одного из противников объявляется ничья — так и жена, забыв о стычке стала оказывать мне первую помощь. Выйдя замуж в период прохождения стажировки в университетской клинике, она так и не стала врачом, но, я думаю, истинная причина была в другом — к тому времени она поняла, что не способна одолеть программу медицинского факультета. Разумеется, я ей этого никогда не говорил. Когда она оказывала мне первую помощь, я боялся, как бы к жене не вернулась жажда борьбы и она не начала раздирать пинцетом дыру в щеке, но жена тщательно продезинфицировав рану, сказала тусклым голосом:

— Я положу марлю и забинтую, так что кровь больше течь не будет.

И я действительно почувствовал, что кровь, лившаяся в рот, загустела. А сам факт, что меня порезали бритвой, уже не вызывал злости. Я испытывал чувство освобождения, будто мне специально сделали кровопускание. В какой-то популярной книжке я прочел, что в средние века, когда кровопускание было главным средством лечения, случалось, женщина, чтобы поскорее облегчить страдания, даже давила на руку лекаря, резавшего ее тело.

— Нужно, наверное, наложить швы? Пойду к врачу, — сказал я. Но тут жена завопила:

— В больницу идти нельзя!

Как раз в тот момент, бинтуя мне лицо, она распрямилась и, бурно выдыхая запах виски, продолжала вопить:

— Пусть меня арестуют, я все равно рта не раскрою! Рана болит, кровь безостановочно течет — наверно, из-за недостатка витамина В, головной мозг не регулирует обмена веществ, а тут еще от воплей жены я окончательно растерялся, ха-ха.

— Хорошо, сегодня в больницу не пойду. Да я и не могу оставить тебя с Мори, когда ты в таком состоянии.

Жена уронила голову на грудь и в густых парах алкоголя, казалось, потеряла самое себя, но вдруг энергично вскинула голову и потребовала:

— Отдай «золинген»! Я же отдала твою крысыловку!

Никакого «золингена» не отдам, куплю, тебе безопасную бритву «Жилетт». То, что ты разрезала мне щеку, — ладно, но я не могу допустить, чтобы ты кастрировала Мори, — сказал я и, подпрыгнув, увернулся от пинка в пах.

Это ты поранил Мори. И мы с Мори ни за что не простим тебе!

Готовила жена новый пинок или просто шаталась от того, что была пьяна, я не знал, но на всякий случай решил поостеречься и, чтобы не вдыхать паров алкоголя, отошел в сторону.

— Я с Мори возвращаюсь к своим родителям! А ты отправляйся на Итабаси в клинику Токийского университета и попроси у них опухоль, вырезанную у Мори! Она принадлежит тебе! И больше ничего не смей отбирать у него! Мы с Мори будем бороться!

— Не говори глупостей. Я активист гражданского движения и не допущу такого тона, — сказал я, а жена, прикрывая своим телом Мори, который лежал в прежней позе, скорчившись, снова ревниво обратила ко мне свои глаза — ивовые листики, как если бы речь зашла об Ооно. Не были ли ее неожиданные действия проявлением подсознательного стремления противодействовать Ооно?

Жена бросила наматывать бинт поверх марли, прижимавшей рану, и я попытался сам закрепить его, но это никак не удавалось. Не знал, где лучше завязать. Я пошел в другую комнату, чтобы взять лыжный шлем из черной шерсти, в котором было три отверстия — для глаз, носа и рта. Я примерил его — бинт прижат, почти никакого давления на рану. Попробовал произнести «Мори, Мори» — ощутил боль от движения щеки и услышал только:

— Ей, ёй.

Я вернулся в кабинет, жена, до этого что-то шептавшая на ухо Мори, сразу повысила голос и запричитала:

— Мори вместе с мамой, Мори уедет отсюда. Только Мори и мама вдвоем уедут отсюда. Бросим здесь сумасшедшего, который бьет Мори, и уедем вдвоем, Мори и мама!

Мори уже не лежал, скорчившись и прикрыв руками голову, — теперь он стоял. Жена, стоя на коленях, прижимала его к себе. Мори, который сейчас был на голову выше ее, поднял на меня опухшие глаза, но остался в объятиях матери.

— Мори, слышишь, Мори, вместе с мамой Мори уедет отсюда! Только Мори и мама вдвоем навсегда уедут отсюда! Оставим здесь сумасшедшего, который хотел бросить такого ребеночка, как Мори, бил его, и уедем!

Я сел на кровать и, мелко дрожа от озноба — не знаю, чем вызванного, погодой или моим физическим состоянием, — стал ждать. И при этом думал с беспокойством, что такая возможность для нас с Мори — это последний шанс.

Жена встала и, продолжая прижимать к себе Мори, склонилась над ним и попыталась вывести из комнаты, но он явно сопротивлялся этому. Жена тащила его изо всех сил, так энергично, будто решила похитить. Но Мори стоял как вкопанный — сдвинуть с места его было невозможно, жена даже еле удерживалась на ногах.

Мори, ну что же ты? Послушай, Мори, ну пойдем же!

Мори, Мори, — поспешил я вмешаться, но ничего вразумительного произнести не смог — слышалось только «ёй, ёй». — Мори, Мори, оставайся со мной! Мори, Мори, оставайся со мной!

Однако у меня получалось лишь «ёй, ёй, ёйиииё!». Возможно, именно тогда и наступил поворотный момент в нашей с сыном жизни.

Противясь жене, которая буквально пыталась выкорчевать его, Мори, как сторонник ненасильственного сопротивления, лишь упирался, и каждый раз, когда жена пыталась сдвинуть его, она сама едва не падала, пьяная и обессилевшая. Причем все это время Мори смотрел прямо на меня, взывавшего: «Ей, ёй, ёйиииё!». Хотя мне было стыдно за себя в этом дурацком черном с красными полосками шерстяном шлеме, ободряемый взглядом Мори, я продолжал взывать: «Ей, ёй, ёйиииё!»

Что ты говоришь? — Жена, повернувшись ко мне, в противоположность Мори была, казалось, потрясена моим видом, ха-ха.

Ёй, ёй, ёйиииё! — прокричал я и выплюнул на подушку сгусток крови.

— Мори, Мори, папа плохой!

— Папа плохой — нет!

— Мори, иди с мамой!

— Ёй, ёй, ёйиииё!

— Мори пойдет с мамой — нет!

Жена отняла от Мори одну, потом другую руку, выпрямилась и сделала несколько шагов в мою сторону. Потом замерла и, точно исполняя айнский танец журавля, только изображая не летящего журавля, а угрожающего, медленно вскинула вверх непослушные руки.

— И отец, и сын полоумные, отравленные плутонием! — закричала она и с громким плачем выскочила из комнаты и побежала вниз по лестнице.

Я вынул из книжного шкафа коньяк и салями, спрятанные туда на случай бессонницы, когда идти за виски с пивом неохота, но потом, вспомнив о ране, поставил коньяк назад и отрезал кусок колбасы. — Ей, ёй, ёйиииё.

Мори подошел ко мне и начал есть колбасу, разложенную на перфокарте. Счистив ногтями шкурку и выковыряв каждое зернышко перца, он держал тонкий кружок в горизонтальном положении, и при этом глаза его, напоминающие темную воду, не видели ничего вокруг, кроме этого кружочка. Я не знаю ни одного человека, кроме Мори, который бы ел самую немудреную пищу, проявляя такое уважение к еде как таковой. Разумеется, я воспринимал эту короткую передышку как временное перемирие, и радость видеть Мори, жующего салями, была равносильна глотку из фляжки, когда сидишь в окопе. Одинокая воительница на первом этаже беспрерывно ходила взад и вперед — наверно, укладывала вещи. Потом сделала несколько звонков по телефону. В моем кабинете и гостиной были установлены параллельные аппараты, поэтому при повороте диска на одном из них второй позванивал. Стоило мне поднять трубку, и я бы узнал, с кем разговаривает жена, но я этого не сделал. Мори со мной, и все шансы на победу у меня, так что суетиться нечего. А кроме того, как бы осторожно я ни поднял трубку, жена моментально это заметит, и на меня тут же обрушится ее окрик: «Нечего подслушивать, ты, полоумный, отравленный плутонием!» Ха-ха!