Теперь ей нужно было дождаться кого-нибудь из знакомых диспетчеров, узнать, все ли машины до одной вернулись на базу (как говорили в войну про самолеты).

Когда однажды на линии случилась авария, она, не сходя с места, прождала целое утро, пока не притащили на буксире поврежденную машину. И ушла, только своими глазами убедившись, что водитель сам сидит за рулем, живой. И злой как черт.

— И все она ходит и ходит! Ну что ты с ней поделаешь.

— Где ты видишь? С ума сошла! Уж она не мужа ли ждет?

— Да вон, стоит... кто его знает чего? Подойдем, поздороваемся... Галя, смотри, тебя снегом занесло, стряхни-ка с воротника. Ну, дай я, перчаткой.

Старый таксист Морокин снял с руки перчатку и аккуратно обмахнул ею снег с узкого мехового воротничка ее пальто.

— Ты иди домой, Галя, простынешь. Все в порядке, все вернулись.

— А разве вы можете знать?.. Нет, теперь уж недолго. Сегодня Ермолаева дежурит?

— Она вчера дежурила.

— Да? Вот видите... а я думала, что вчера это сегодня. Путаюсь иногда.

Не договорив, она повернулась и медленно пошла навстречу ветру, не замечая снега, садившегося ей на лицо.

Первое время ее пробовали уговаривать опомниться, даже уводили до остановки троллейбуса, она никогда не спорила, даже благодарила, чтоб отделаться, и неизменно возвращалась обратно на свое место. Потом привыкли к тому, что она все прохаживается и всматривается в лица, здоровались с ней, нерешительно советовали хоть не задерживаться слишком долго, потому что нынче морозно.

Три недели прошло, пошла четвертая, а она не пропустила ни одного утра. И все эти ранние, мутные утра были похожи одно на другое. Она опять, дойдя до угла, тревожно быстро поворачивалась, уже в страхе, что упустила что-то, что произошло у нее за спиной в эту секунду И опять ходила, ходила...

Водителей было очень много, и, конечно, не все ее знали, и многие из тех, кто проходили мимо, даже и не замечали ее вовсе.

Два молодых парня выскочили из проходной первыми, видно, спешили куда-то. Вприпрыжку от мороза, они бежали к остановке троллейбуса, живо о чем-то переговариваясь. Они пробежали мимо, а Галя остановилась на месте, все еще продолжая видеть их лица перед собой, рассматривала их, стараясь понять, что в них было такого странного? Мальчишки, дураки, им все нипочем. Все новые и новые лица проходили перед ней, молодые и немолодые, мужские и женские, усталые и свежие, угрюмые и веселые, и на всех них ей видно было что-то новое, тревожное. Она видела то, чего другие могли бы и не заметить. На нее надвигался, сжимал ее страх. Что-то опять все-таки произошло, случилось. Она вдруг поняла, что именно этого-то она и ждала с ужасом, ради этого каждое утро и ходила... Значит, опять это случилось! Ее уже бил озноб, но она этого не замечала, ей хотелось убежать, чтоб ничего не узнать, но она не далась бы, если б ее попробовали силой увести отсюда. Вся ее пронзительная наблюдательность ее покинула. Она отупела до того, что не сразу почувствовала, а потом поняла, что ее трясет за плечи Кира Калачева, знакомая, лучший водитель такси. Лицо у нее грубое, глазки смотрят сердито. До чего маленькие черные глазки... наверное, у нее потому, что на лице больше места не осталось от щек. Пухлые, нет, совсем не пухлые, они крепкие, как яблоки, только занимают очень много места на лице. Она что-то все время говорит. Кажется, уговаривает, как все ее всегда уговаривали.

— Ну, пошли, пошли... Пойдем! — нетерпеливо долбила Калачева и опять потрясла ее за плечи.

— Нет, я подожду, мне надо...

— Галька, ты опомнишься или нет? Я тебя, ей-богу, стукну. Пошли, тебе говорят. Очухайся. Чего это с тобой!

— Они что-то знают, — потихоньку, косясь на прохожих, шепнула Галя. — Опять кого-то? Да?

— Галусенька, ты меня слышишь? Тогда слушай: их взяли! Убийц! Убийц поймали... Которые Костю и другого убили. Взяли их. Больше их не будет. Поняла?

Споткнувшись на пороге проходной, выскочил на улицу таксист Сорокин, огляделся по сторонам и подбежал к Гале с Калачевой.

— Сказала ей?.. Слыхала? Галя, ты это понимаешь? Крышка. Их сегодня ночью взяли!

— Н-нет... — запинаясь, безуспешно стараясь сосредоточиться и понять, выговорила Галя. — Откуда это могут знать... Я еще подожду... А все машины вернулись, правда?

— Нет, голубушка, не все. Одну Инспектор в сугроб перевернул.

— Какой инспектор?

— Это секретный вопрос. Он таксистом ездил. Они его хотели... того. Вот их и схватили.

Она послушно дала себя увести в ближнюю шоферскую кафе-столовую. Там было еще закрыто. На стук отперла и нехотя впустила их знакомая сонная буфетчица, на ходу подвязывавшая служебный белый фартук.

Втроем они уселись за холодный столик и стали ждать.

— Ну, вам чего? Посетители! — крикнула буфетчица из-за занавески. — Чего вам невтерпеж!

— Горячего кофе, свежей сдобы и с приправой.

— Только коньяк, имейте в виду.

— Имей совесть, на какого черта мне коньяк?

— Пей голый свой кофий.

— Кла-ава! — с горьким упреком, с горестным изумлением протянул Сорокин.

— Вот тебе и Клава! — буфетчица поставила перед ними по чашке черного кофе и три сдобы на маленькой тарелочке. — Так коньяк будете?

— Им, — Сорокин показал ей на Галю и Калачеву.

Калачева спокойно показала на Галю:

— Ей.

Буфетчица принесла на подносе одну рюмку коньяку, Калачева вылила ее в кофе Гале. Никто и не думал притрагиваться к кофе.

— Вон они где! — с улицы ворвался, ежась и потирая руки, новый таксист. Он подсел четвертым к столику, поманил всех пальцем, чтоб нагнулись, и когда головы сдвинулись, еле удерживая возбуждение, таинственно сдерживая до хрипоты голос, заговорил: — Все уже известно, ребята узнали в точности как было. Всего бандитов было четверо, да нарвались они на Инспектора... а Инспектор этот с нашего парка машину брал и все ездил, понимаешь, свою башку подставлял под удар, ну, они все разом на него набросились, а он приемы знает, одного прямо выбросил из машины, тот на коленях так и остался стоять на проезжей части, другого через плечо, остальных головами: бяк! — друг об дружку, тут их всех голыми руками, как апельсины с дерева, побрали, правда, самого его в «Скорую помощь» отправили.

— Поймали? Верно говоришь, этих самых поймали? — громко ахнула буфетчица из-за прилавка.

— Этих самых.

— Ну, ребята, пропадай все пропадом! Ну, ребята, что же вы сидите молчите!

Она похватала со стола чашки и принесла их через минуту обратно. В них было по-прежнему черно от кофе.

— Пейте разом, я унесу.

— Вот это кофий, — сказал Сорокин и, откинувшись на спинку, закурил.

— Ну, доложу я вам, братики, — мечтательно сказала Калачева, — первого милиционера, какой меня остановит штрафовать, я поцелую! Поцелую!

Все смотрели на Галю, она, удерживаясь, чтоб не морщиться, допила свой кофе с рюмкой коньяку и ничего не почувствовала. Ей хотелось спрятаться куда-нибудь и остаться одной, чтобы понять, что, собственно, изменилось для нее самой. Ведь ничего измениться не могло, а все-таки что-то вдруг совсем изменилось.

Вот все смотрят на нее и как будто чего-то ожидают. Почему Калачева, Сорокин торопились ее отыскать, поскорей ей рассказать. Вид у них был торжествующий, точно они несли ей радостную весть. Как будто какая-то весть для нее могла быть радостной. Все их поведение по отношению к ней казалось нелепым, но на самом деле нелепости не было, и она это понимала. Ей казалось даже, что хорошо бы было их поблагодарить...

— Ну, Галя, как ты теперь... будешь?.. — неуклюже спросил Сорокин. Вопрос был чудовищно бестактным. Во всякое другое время, но, оказывается, сейчас можно было все. И он смотрел на нее с нежностью. Можно подумать, что он радовался за нее, хотя это опять-таки было нелепо.

— Она у нас молодец, — сказала Калачева, потянулась и поцеловала Галю в щеку.

Галя чувствовала себя так, как будто она маленькая, а вокруг нее взрослые, и все почему-то ее любят и чего-то ждут.