Странное дело — ребенок никогда не заговаривал о матери, хотя думал о ней непрестанно. Прозрел ли он во время болезни страшную истину? Уловил ли сквозь жар и бред объяснения, данные художником врачу? Осознал ли горький смысл слова «сирота»? Или молчание приемного отца открыло ему глаза? Как бы то ни было, никто не слышал от Поля слово «мама». Мальчик охотно называл Дени папой, но ни разу не обратился к Мели как к матери.

Последнюю это, впрочем, нимало не волновало. После двух-трех неудавшихся попыток сблизиться с Полем, которые она сделала лишь в угоду Дени, молодая женщина укрепилась в чувстве холодной неприязни к ребенку. Он ей мешал. Его присутствие гасило ее любовные порывы — Дени был целомудрен, он оберегал стыдливость мальчика и одним взглядом или жестом умел пригвоздить пылкую любовницу к месту. Прачка приходила в ярость оттого, что малыш все время стоял между нею и любовником — за столом, на воскресной прогулке, на вечеринке, в загородной поездке… везде. К тому же она не могла простить ребенку, что он ничего не зарабатывает, живет нахлебником и этим лишает мачеху какой-то части ее «законных» удовольствий.

Мало-помалу в недоброй душе Мели свила гнездо настоящая ненависть к приемышу. Женщина все же не смела дать ей выход в присутствии художника. Урок, полученный на Рождество, даром не прошел. Она понимала, что Дени выгонит ее немедленно, если почувствует истинное отношение к малышу.

Между тем сиротка рос совершенно прелестным существом. Очаровательная розовая мордашка с большими черными глазами, длинные белокурые локоны, маленький рот, складывавшийся иногда в горькую гримасу… Мальчик отличался добротой, искренностью и правдивостью, был энергичен и умен. Однако достоинства ребенка только увеличивали неприязнь мачехи, потому что его утонченность подчеркивала недостатки самой Мели. Она бы предпочла, чтобы Поль был ленив, нечистоплотен, чревоугодлив, несдержан, как она сама. Это дало бы ей видимое основание для той войны, которую женщина развязала против малыша. Поль напрасно старался ладить с мачехой, избегать криков и скандалов, которые вскоре стали сопровождаться оплеухами.

Не находя реальных поводов для преследования ребенка, Мели начала их придумывать.

Когда мальчик возвращался из школы, она немедленно нагружала его поручениями в таком количестве, что и взрослому-то не всегда под силу справиться:

— Поль, отнеси этот пакет с бельем; Поль, принеси с улицы ведро воды… сходи в погреб за углем… сбегай в булочную… к мяснику… за вином… почисти мою обувь… вымой посуду…

Бедняжка работал не покладая рук. Он бегал вверх и вниз по лестнице со скоростью, на которую были способны его маленькие ножки, но ведьма-мачеха все была недовольна.

— Что ты тащишься, как кляча… лодырь… Поворачивайся, — только и слышалось в доме. — Вот пожалуюсь Дени… Мертвяк…

Это слово — «мертвяк» — пуще всего ранило мальчика. В устах Мели, которая его то и дело повторяла, оно звучало как самое отборное ругательство. Поль не совсем понимал смысл, но чувствовал в нем что-то ужасное и унизительное.

Однажды малыш спросил у мадам Леблан, консьержки, которая очень хорошо к нему относилась, что значит «мертвяк». Женщина была весьма удивлена вопросом ребенка.

— Ну, так можно сказать об утопленнике, вытащенном из воды, — ответила она. — А почему ты спрашиваешь?

Мальчик только пожал плечами, но, оказавшись на улице, горько расплакался.

— О, папа Дени!.. Если бы ты только знал, мой добрый папа! — шептал малыш сквозь слезы.

Но как бы Полю ни было плохо, он и мысли не допускал пожаловаться.

— Как, малыш, все в порядке? — спрашивал вернувшийся с работы художник, звонко целуя мальчика.

— Все хорошо, — отвечал Поль, стараясь не смотреть на жестокую мачеху, не спускавшую с него угрюмого взгляда.

— Ты хорошо поработал?

— В школе — да, папочка!

— А дома?

Мальчик бросал на мачеху взгляд, который растрогал бы и тигра.

— Я… сделал все… что… мог.

— Хорошо, мой мальчик. Когда делаешь, что можешь, значит, делаешь, что должен. Так, Мели? — смеялся ничего не подозревавший Дени.

— Ну, если он доволен собой, мне добавить нечего, — следовал холодный ответ. — Но парень себя не утруждает.

— Что еще случилось?

— Он все колотит — тарелки, стаканы, чашки… все, что попадет под руку… Идет за покупками и пропадает на полдня… Если зазеваешься во время обеда, тебе достанутся только рожки да ножки…

Полю довольно было крикнуть: «Она лжет, папа!» — и Дени поверил бы ему и поставил бы на место сожительницу. Но, удерживаемый своего рода чувством чести, Поль молчал, обещая себе безотказностью и хорошей работой непременно заслужить справедливую оценку.

В глубине души мальчика зрело возмущение, но он не хотел огорчать приемного отца, который был так добр к нему. Веселый, жизнерадостный и открытый с отцом, ребенок замыкался и становился молчалив наедине с мачехой.

Иногда, очень редко, приходили Марьетта с мамашей Биду, и душа Поля оттаивала в лучах их доброты и любви.

Мамаша Биду всегда приносила с собой гостинцы — то жареную рыбу, то матлот, то яблоки — и, пока дети играли, вела светскую беседу с «мадам Дени».

Только Марьетте Поль мог приоткрыть душу, и девочка всегда умела успокоить и утешить друга тихим словом, поцелуем, а то и вместе поплакать. От маленькой подружки веяло такой живой добротой, такой искренней симпатией, что сердце мальчика оживало.

Между тем Мели, ненависть которой принимала все более изощренные формы, придумала настоящую систему придирок и преследований мальчика.

Как уже говорилось, Полю очень нравилось учиться, и он делал в школе большие успехи. Учителя любили малыша за усидчивость, трудолюбие и способности и, так как он все схватывал на лету, давали ему на дом дополнительные задания. Воодушевленный мальчуган прибегал домой, торопясь сесть за уроки, и только отдавался какой-нибудь задаче или упражнению, как его отрывал злобный голос Мели:

— Эй, мертвяк, быстро к зеленщику!

Не говоря ни слова, Поль оставлял свои тетради и бежал в лавку. Вернувшись, вновь садился за книги. Когда, с точки зрения Мели, мальчик достаточно углублялся в занятия, следовал новый окрик:

— Ты, недоносок, принеси мне из магазина фунт сахару!

Когда Поль, запыхавшись, возвращался, мачеха говорила:

— А где горчица? Забыл? Придется вернуться!

Так продолжалось до обеда. Вечером, поев, Поль устраивался со своими тетрадками поближе к лампе.

— Пора спать, малыш, — говорил Дени. — Работу надо делать днем.

— Но я не приготовил задание.

— Почему?

— Я… у меня были поручения… — робко лепетал мальчик.

— Он лодырничал, — грубо вмешивалась Мели.

Поль не возражал и против этой лжи, но на длинных ресницах повисали две крупные слезинки. Взволнованный Дени хватал Поля в объятия и начинал целовать, что заставляло мальчика плакать навзрыд.

Догадываясь если не о всей истине, но хотя бы о части ее, художник просил Мели не отрывать Поля от уроков для мелких поручений и ни в коем случае не заставлять делать работу, непосильную для ребенка его возраста. Это могло бы подорвать его слабое здоровье. Подозревая подругу в мелочности и придирчивости, Дени и представить не мог всей ненависти, что гнездилась в душе сожительницы.

Вскоре в семье стали возникать ссоры, причиной которых невольно оказывался ребенок. Страдал от них в первую очередь он сам. Однажды Дени повысил голос на прачку. Дождавшись его ухода, та набросилась на Поля с кулаками. Ребенок не защищался, не кричал, не вырывался, но тихо плакал горькими слезами.

Вечером, видя красные глаза и бледное лицо малыша, отец спросил, что случилось.

— Ничего, папа, просто голова болит, — ответил мальчуган. Он не стал обедать и лег, от горя не в силах съесть и ложки супа.

Однажды начав, Мели продолжала истязать ребенка, набрасываясь с побоями по поводу и без повода, в припадках злобы и ненависти.

Так продолжалось долгие недели и месяцы, но Поль не хотел или не смел жаловаться. Жизнь превратилась для него в ад, и он, безусловно, убежал бы из дома, если бы не горячая любовь, которую он питал к художнику.