— Где Дженис? — спросил он.

Крипп поднялся над рулем, потому что Фелл выдвинул вперед левое заднее сиденье, чтобы таким образом выбраться из машины. Когда ему это удалось, он захлопнул за собой дверцу и взглянул на дом. Одно окно светилось. Затем, по-видимому, включился свет и в холле.

— Благодарю, — произнес Фелл и кивнул Криппу. — Увидимся завтра.

Он понаблюдал за тем, как машина, сделав круг, выехала к другим воротам, а затем взглянул на газон. Трава на лужайке выглядела в тусклом свете сочной и темной и пахла влагой. «Как ферма „Дезерт“, — подумал он, — как газон в этой проклятой оранжерее посреди пустыни. Я сделаю этот газон таким, каким он должен быть: выключу дождевальные установки, и пусть эта трава растет так, как ей хочется…» Луч света внезапно упал из двери на лужайку, резче обозначив на лице Фелла жесткие линии и суровые складки. Он повернулся и взглянул на открывшую дверь Дженис.

Она в тот же момент увидела его, стоящего у газона, заметила, как лицо Фелла постепенно смягчается. В нем уже не было той суровости, однако явственно проглядывалась сдержанная сила.

— Повернись-ка, — попросил он и следил, пока она это делала в свете, падающем на нее сзади. Дженис засмеялась, а затем подождала, когда он подойдет вплотную к двери. Они поцеловались и прошли в дом. Дверь закрылась, и с газона исчез лучик света, а затем погас и свет в холле.

Дженис сбросила с себя одежду и уселась на кровать в одной ночной рубашке. Фелл оставался в чем был, за исключением галстука: он снял его и швырнул на стул.

— Всегда в одно и то же место, — заметила Дженис.

Они оба засмеялись и посмотрели на галстук, свалившийся к ножке стула.

— Учти, — добавил он, — это при том, что я вот уже больше месяца не практиковался. — Он сел рядом и обнял ее рукой за талию. — Целый месяц! Никаких галстуков в этом санатории — во избежание риска самоубийства.

Воспоминание, казалось, ничуть не омрачило лицо Фелла, зато словно заставило вернуться к действительности Дженис: она отстранила руку мужа и встала, расстегнула на нем рубашку.

— Давали ли они тебе на ночь горячий шоколад? Иди в постель, я принесу тебе чашку.

— Пусть Рита займется этим, а ты…

— Я не хочу будить ее, Том.

— О’кей! Но только недолго. — Он следил, как она выходит из комнаты.

Фелл оглядел большую спальню, свесив руки между колен, и подумал о том, как любит он эту комнату и как много в ней вещей, связанных с Дженис. Комната, где он провел весь прошлый месяц, не напоминала ему ни о чем. Может быть, это также было частью лечения — ничего не напоминать, но он тем не менее нередко вспоминал и эту спальню, и Дженис. Одно чувство в нем осталось неизменным — теплота к Дженис. Оно не превратилось в ровное и индифферентное, как некоторые другие чувства, например… Нет, трудно вспомнить — какое именно, но это не имеет, пожалуй, сейчас никакого значения.

Фелл снял костюм, умылся, подошел к постели. Дженис уже выложила ему пижаму, но он, надев только пижамные штаны, уселся на кровать и взглянул на свою сильную загорелую руку. Согнул ее, глядя на бугрившиеся мускулы.

Вернулась Дженис, поставила чашку горячего шоколада на ночной столик рядом с ним и пододвинула стул. Какое-то время они помолчали, потом Фелл улыбнулся:

— Это хорошо, Дженис.

И она улыбнулась в ответ, увидев, как на его лице вдруг проступила печать усталости.

— Звонил тебе доктор Эмилсон? — поинтересовался Фелл.

— Да, после полудня. От него я и узнала, что ты приезжаешь.

— А что еще он говорил?

— Сказал, что не хотел бы, чтобы ты сейчас покидал клинику.

Фелл кивнул и вновь взглянул на свою руку. Подумал было сжать опять, как только что, но не сделал этого, а лишь разглядывал ее в расслабленном состоянии.

— Он сказал больше, Том…

— Я знаю.

— Он сказал, что ты делаешь ошибку!

Фелл поднял на нее глаза. Сейчас он машинально растирал руку, а когда заметил это, остановился.

— Иногда, Джен, я чувствую, что так оно и есть.

Она не ожидала такого ответа и какое-то мгновение не могла придумать, что бы ему ответить. Но ей и не требовалось ни думать, ни говорить. Ее чувства к нему были искренни, позволяя Дженис сделать самую простую и верную вещь. Она встала, подошла к кровати, где сидел Фелл, обняла его обнаженные плечи и привлекла к себе. Голова Фелла коснулась ее теплой кожи.

— Ты устал, Том? — спросила она.

— И сам не знаю. Это похоже на ожидание.

— Отдохни, Том.

— Это как… как перед принятием решения, Джен.

— Здесь нечего решать, Том. Мы уедем. Ты не должен оставаться здесь, не должен заниматься бизнесом. Мы…

— Если бы я только знал, что должен делать!..

Он положил руки ей на спину и держал какое-то время так. Именно это — тепло под его руками — и было единственной подлинной реальностью. И он еще плотнее прижал к ней свои руки, чтобы сделать эту теплоту еще более ощутимой.

— У тебя всегда есть я, — заверила его Дженис. — Ты всегда можешь чувствовать меня рядом.

Он отпустил руки, откинулся на подушку и глубоко вздохнул. Силы возвращались к нему, и в душе уже не оставалось почти ничего из того, что он ощущал с тех пор, как покинул клинику. Зато вернулось знакомое чувство — настоятельная потребность — форсировать не важно что, но форсировать, и удержать его от этого стремления Дженис не могла. Да и никто бы не смог остановить это неосознанное и не направленное ни на что давление изнутри — тягу действовать вопреки всему.

Именно это состояние и вызвало интерес у Эмилсона как врача. Он говорил, что это и есть та самая сила, которую он должен научиться держать под контролем, ибо она может завести его далеко. При этом подразумевалось — слишком далеко. Возникшее теперь чувство было знакомым: оно преследовало Фелла по пятам давно, сделав его шкуру дубленой от перенесенных невзгод и испытаний, начиная с той поры, как он сбежал из дому по одной лишь причине — просто ради желания сбежать, ради самой радости превратившись в бродягу каменных джунглей. Он вспомнил сейчас свою первую зиму в холодном, большом Чикаго… Вспомнил, как его впервые подставили. Полиция забрала Фелла за преступление, которого он не совершал. Он был осужден. Фелл никогда прежде не сидел в тюрьме. «Парень — класс», — говорили о нем сокамерники. Он не давал спуску, но и не лез на рожон, и, когда был выпущен досрочно под подписку, его уже кое-кто поджидал за воротами тюрьмы. Его босс думал о нем хорошо. Ему говорили: «Ты парень — класс. Не болтал, не лез в бутылку и не настучал на того, кто провернул ту работенку, за которую тебя повязали». Кстати, Фелл и в глаза не видел того, кто его подставил, но разубеждать говорившего не стал. И уже тогда обуревало это неуемное чувство — действовать вопреки всему, оно-то и подтолкнуло его на решение стать наймитом.

Он прочно пустил корни. Впервые увидел перед собой четкую линию — указатель, куда и как идти. От вождения грузовичка со спиртным до получения грузовичка в свою собственность. Затем хозяин целого автопарка, а потом и сам стал боссом, научился отдавать приказания. Но чтобы стать настоящим, надо было убрать прежнего босса — и Том Фелл твердо шел своим путем.

Когда стал старше, понял — все уже находилось под его контролем, потому что не осталось свободных концов и ловить было больше нечего. Система царствовала везде и всюду. Присоединяйся к мафии, руководи своей секцией, продвигайся на Запад, потому что мафия расширяется, и они нуждаются в надежном человеке с опытом: крепче держись за свой рэкет и становись большим человеком.

Фелл заправлял всем и вся в Сен-Пьетро вот уже пятнадцать лет, прежде чем его вновь что-то начало беспокоить. Пэндер? Да нет, настырные мальчики никогда прежде его не тревожили. Собственный возраст? Но он чувствует себя хорошо. Может, Сен-Пьетро стал для него мал по масштабам? Последнее время город рос как на дрожжах, и Феллу приходится вкалывать так, как он не вкалывал и в Чикаго. Вот когда это началось! Когда весь город оказался в его руках, а прежняя тяга стремиться к большему осталась, но отсутствовала точка приложения сил.