В каждое плавание шкиперы брали ларец, наполненный куклами, изображавшими святых. Если начинался шторм, они отпускали руль и выносили ларец со святынями. Прежде всего вынимали святого – своего покровителя – и яростно молили его о помощи. Если шторм усиливался и волны по-прежнему вздымались вверх, святого бросали в море или совершали над ним надругательство прямо на корабле. По прибытии в порт шкиперы пускали среди пассажиров по кругу тарелку для пожертвований на молебен по душам тех, кто пребывает в аду. На кружке можно было видеть изображение тощих нагих душ с протянутыми вверх руками, горящих в адском пламени. По старому неаполитанскому обычаю акушерка сыпала соль во влагалище новорожденной девочке. При крещении священник мазал лоб ребенка мазью, сделанной из мха, соскобленного с кожи непогребенного мертвеца, и сала кабана, убитого в момент случки. «Крещу тебя, – произносил при этом священник, – во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь!» В испачканные кровью и гноем проколотые мочки ушей девочек при крещении вешали две пахнущие свежим хлебом облатки, на которых, словно водяной знак, стояли отпечатки пальцев папы.

Церковная колокольня раскачивалась от подземных толчков и, потеряв равновесие, под колокольный звон рухнула на землю. Старуха выскочила на порог родного дома, грызя последним оставшимся зубом свежую зеленую фигу. Заткнув ноздри ватой, люди молились на площади вокруг полуразрушенного образа. Во время землетрясения служанка тайно вернулась в шатающийся дом, чтобы вынести оттуда детскую одежду, так как она не могла смотреть на то, как полуголые хозяйские дети мерзнут под дождем. Ей удалось выскочить из дома прежде, чем он рухнул. В запряженном парой лошадей епископском экипаже сидели три священника в парадном обличье и держали вуаль статуи святой Агаты, святой покровительницы Катаньи, которая должна была наконец остановить землетрясение. В сопровождении многотысячной толпы они поехали к кафедральному собору Катаньи, где люди, взяв в склепе десятилетиями лежавшие там кости умерших, обнесли забором из костей кладбище, причем таким образом, чтобы они образовали кресты. Епископ благословил забор из костей, окурив его ладаном и окропив святой водой, произнося при этом многочисленные молитвы, а затем от лица всех присутствующих трижды поцеловал крест из костей.

«В Вербное воскресенье, – пишет Мишель де Монтень, – в одной из римских церквей на вечерней службе я видел сидящего на стуле у алтаря мальчика. Он был облачен в просторное одеяние из голубого шелка, без головного убора, но с венком из пальмовых ветвей на голове. В руках он держал горящую восковую свечу. Ему было не больше пятнадцати, и в этот день по приказу папы его освободили из тюрьмы. Он убил другого мальчика». Преклоняю колени пред тобой, святая кровь, на землю излившаяся, и чту благоговейно место, где поникла твоя святая голова. Недостойными губами моими касаюсь тебя и греховным ртом моим целую тебя. О бесценные капли крови! Вы ценнее всех сокровищ мира, и их сила может сделать нечестивейшие чувства чистыми.

В Палермо из окон гостиницы я несколько дней наблюдал за тремя девушками из дома напротив. Каждый вечер они в одно и то же время раздевались и совершенно голые ныряли под одеяло. Однажды, когда я, ближе к вечеру, пришел в гостиницу, радостно предвкушая возможность посмотреть на раздевание, и подошел к окну, я увидел, что комната в доме напротив ярко освещена и на дальней кровати лежит мертвое тело одной из трех девушек с четками в сложенных руках и венком из цветов в волосах. Вокруг горели сильно чадившие восковые свечи. Я лежал в кровати и до самого утра, пока меня не сморил сон, смотрел через окно на полуголые, уже пожелтевшие ноги девушки.

Пахнущие кремом для загара купальщики вылезли на берег, узнав, что недалеко от их пляжа на косе Неттуно лежит труп утонувшего японца. Они окружили мертвое тело. Юное создание, с грудью, упакованной в бюстгальтер с огромной надписью «Bravo Benetton!», стояло перед телом, шевеля от любопытства своими загорелыми до черноты ягодицами. Подошли одетые ребята, положили свои мотоциклетные шлемы на песок, затем стали надевать их на голову трупа. Они разговаривали при этом между собой, одни смущались, другие хихикали. Затем взяли свои шлемы и исчезли, зато пришли другие, в основном двадцатипяти– и тридцатилетние. Что случилось? Как это произошло? Больше чем через час пришел врач и снял покрывало с трупа. Сразу же подошла пара зевак, но полиция и человек, сдающий напрокат зонты от солнца в этой части пляжа, оттеснили их назад. Труп на моем пляже! Это было его место, где труп бесплатно лежал под зонтом от солнца. Он бегал туда-сюда, от полицейских к трупу, следя за тем, чтобы вокруг мертвого тела соорудили забор и чтобы никто, кроме него, не мог видеть тело, а он сам, пока врач устанавливал причину смерти, жадно вглядывался в раны на лице покойника. Врач подписал свидетельство о смерти, с облегчением откинулся на спинку шезлонга и, несколько раз вздохнув, принялся балагурить. С усмешкой подал он руку подошедшим судебным следователям. Следователь на мгновение приподнял полотенце с лица трупа и тут же брезгливо вновь опустил его. С цинковым гробом в руках, в модных купальных костюмах, на пляже появились санитары морга. Они подняли крышку гроба, развернули большой кусок полиэтилена и положили его в гроб. Затем они сняли с трупа полотенце и, схватившись за углы покрывала, на котором лежал покойник, вместе с ним переложили его в гроб. Утопая ногами в песке, они шли, неся гроб за ручки, в своих костюмах – Bravo Benetton! – вверх по холму к катафалку.

Две маленькие цыганки, держа в руках прозрачные игрушечные пистолеты, в которых мне виделись внутренности двух убитых в Риме карабинеров, сопровождавших инкассаторскую машину, шли на рынок, на площадь Виктора Эммануила, к продавщице лягушек. Под сильным дождем, в сопровождении более чем десятитысячной толпы, двух юных карабинеров – крестьянских парней из Калабрии – несли на римское кладбище Campo Verano.

Однажды я спросил у матери, при каких обстоятельствах она узнала, что трое ее братьев, в возрасте двадцати-, двух, двадцати и восемнадцати лет, в течение одного года погибли на фронтах Второй мировой войны. «Тело Адама везут домой!» – сказала бабушка моей зашедшей в дом с огорода семнадцатилетней матери. Сначала мертвое тело ее брата поездом доставили из Югославии в Файстритц, а оттуда на груженной гробами с убитыми, запряженной лошадью телеге для перевозки сена по еще незаасфальтированной дороге привезли в Камеринг. Известие о смерти своего второго брата она получила, когда шла с вилами на плече на холм, где находилось церковное поле, и уже видела издалека бабушку, стоявшую над свежей могилой Адама. Жена пономаря, тоже стоявшая в этот момент на кладбище, подошла к бабушке и спросила, почему она плачет. «Штефан погиб!» – ответила та. «Штефан погиб!» – услышала моя мать, идя с вилами на плече вдоль кладбищенской ограды. О смерти своего третьего брата она узнала от тогдашней почтальонши, больше десяти лет назад потерявшей сына на Голанских высотах.

Она подала прислонившейся к садовой ограде сестре моей матери письмо, написанное моим дедушкой на фронт его сыну Гансу. В письме стояла сделанная от руки приписка: «Получатель пал за Великую Германию». При чтении этих слов у моего деда и моей матери задрожали колени, а его жена, моя бабушка, упала в обморок.

Приехав около полудня на центральный вокзал Неаполя, мы увидели на газоне перед зданием вокзала двух беспризорных десятилетних мальчишек, которые, вероятно, всю ночь провели на улице. Полуголые шести – десятилетние мальчишки с тряпками и бутылками с водой стояли на перекрестках, ожидая, когда загорится красный свет на светофоре, мыли ветровые стекла остановившихся автомобилей и совали свои грязные руки в открытые окна автомобилей. Женщина, кормившая грудью младенца на боковом сиденье машины, сунула в руку мальчишке банкноту в сто лир. Продавец булочек нанизал свои лежащие в деревянном ящике булочки на остроконечные палочки. Поверх одной из нанизанных на палочку булочек лежал листок арабской газеты с фотографией детского трупика. В бедняцком квартале на земле лежал надутый белый воздушный шарик с изображениями диснеевских персонажей. В одном из неаполитанских переулков мальчик играл на красной губной гармошке с надписью «Camorra». На бельевой веревке висело полотенце с вышитым крупными стежками планом Рима. Посмотрев на то, как бармен ногтями чистит кожуру с апельсина, я, отступив на шаг, попросил дать мне вместо апельсинового сока минеральную воду. Мне больше не хотелось сока, когда я увидел отвратительно грязные ногти бармена. «Заходите, пожалуйста!» – приглашает неаполитанский гробовщик. В одном из двориков по дороге в собор, где должно было состояться представление кровоточащей статуи святого Януария, ко мне, оглядываясь вокруг и то и дело поднося к глазам фотоаппарат, чтобы сделать снимок, энергичной походкой подошел человек и сказал: «Там, наверху, музей, там, наверху, Микеланджело, не здесь, понимаешь?!» На прилавках кондитерских киосков перед собором продавались маленькие и большие бюсты святого Януария не только из стекла и мрамора, но и из сахара и марципана. В марципановых статуэтках святых помещались карамельные ампулы, в которых вместо крови святого Януария была тающая на языке ребенка черносмородиновая патока. Священник приказал служке со свечой посветить на пиалу, в которой была спрятана кровь святого – покровителя Неаполя, многократно покачал ее из стороны в сторону и, отрицательно помотав головой, сказал: «Еще густовата!» Священник вышел на церковную кафедру и провозгласил: «Не только святой Януарий оказался среди диких зверей, мы тоже находимся среди них. Там, где мы стоим и идем, они рычат на нас и свирепо скалят зубы. Но мы не видим их! – скажете вы. Горе вам, если не видите их. Звери эти – страсти в ваших сердцах, которые вы должны искоренить как паразита, грызущего ваши души. Вы должны отрубить им голову, как отрубили голову святому Януарию!» Молодой монах, обхватив голову руками, сказал на неаполитанском диалекте: «Я всего лишь бедный человек, и не важно, буду я жить или нет, но я прямо здесь и сейчас перед твоими ногами разобью свой лоб, если ты обещаешь, что кровь святого Януария снова потечет и снова вольется в лоно матери-церкви, укрепив католическую веру». «Святой Януарий! – кричали люди. – Fa il miracolo! Faci la grazia di far il miracalo! San Gennar, dove sta la tua fede? Dormi о sei morto?» (Сделай нам чудо! Яви нам свою милость и сделай чудо! Святой Януарий, где твоя вера? Ты спишь или же ты мертв?) Так как кровь не текла, они кричали: «Sei andato о Mavozzo? Sei crepato santuccio? Maledetto, se non fai il miracolo! (Может быть, ты ушел? Или ты лопнул? Проклянем тебя, если не явишь нам чудо!) Когда же кровь все-таки потекла, архиепископ поднял реликвии вверх и стал размахивать ими из стороны в сторону и кричать: «Е falto!» (Получилось!) Тысячи людей захлопали в ладоши. Плачущие женщины и мужчины сложили в молитве руки, колокола собора звонили, оповещая прохожих на улицах о том, что чудо все-таки свершилось и на ближайший год Неаполь избавлен от землетрясений и извержения вулкана, холеры и других катастроф. Преклоняюсь пред тобой, о бесценнейшая кровь, излившаяся из ран Иисуса во искупление грехов всего мира. О святая кровь, очисти меня! Женщина, которую карабинеры не пустили к обрызганному кровью архиепископу, стала биться в эпилептическом припадке и упала на спину, брызгая слюной. Карабинеры остолбенели, а затем, подхватив ее под руки, помогли ей подняться. Другая женщина кинулась к несущему по красному церковному ковру чашу архиепископу и, схватив его руку, поцеловала. «Чашу можно целовать до 16 часов!» ~ было написано на укрепленном на ступенях алтаря плакате. Окруженный карабинерами с автоматами епископ сказал ребенку, поцеловавшему серебряный оклад чаши: «Целуй не оклад, а саму чашу – в ней кровь святейшая!»