Весь этот круговорот совершался под звуки громогласно фальшивившей шарманки, у которой явно отсутствовало немало диезов и бемолей. Ну как было Пэдди — столь чувствительному к музыкальному искусству, что Генрих VIII[53] даже ввел арфу в войсках Зеленого Эрина, — не поддаться ее очарованию? Конечно, на вкус истинного ирландца «Боже, храни королеву»[54] и «Правь, Британия»[55] — эти меланхоличные гимны, достойные владычицы морей — не то, что какой-нибудь напев столь милой его сердцу Ирландии. Но все же, все же!

По правде говоря, это выглядело впечатляюще для того, кто никогда не видел мизансцен[56] известных европейских театров. Было от чего испытать чувство даже большее, нежели восхищение. Вид движущихся фигурок, называемых на профессиональном языке «танце-музыкоманы», вызвал у публики неописуемый восторг.

Когда по странной причуде механизма королева так резко опустила свой скипетр, что он коснулся согнутой спины премьер-министра, последовал новый взрыв восторга.

— Они живые! — сказал один из зрителей.

— Они лишь не умеют говорить! — заметил другой.

— Не стоит об этом сожалеть! — добавил фармацевт, ставший вдруг стихийным демократом.

И он был прав. Представьте себе этих марионеток, произносящих официальные речи!

— Хотел бы я знать, как они двигаются, — полюбопытствовал булочник.

— Благодаря черту! — ответил старый матрос.

— Да-да! Черту! — подхватили несколько достопочтенных матрон[57], наполовину убежденных этим доводом. И, осеняя себя крестным знамением, они повернули головы к священнику, стоявшему с задумчивым видом.

— Ну как, скажите на милость, черт мог бы сидеть в таком маленьком ящике? — заметил молодой приказчик, известный своей наивностью. — Ведь он здоровенный верзила… этот черт…

— Если не внутри, то, значит, снаружи! — возразила пожилая кумушка. — Это он устроил для нас спектакль…

— Нет, — важно объявил торговец аптекарским товаром, — вы же знаете, что дьявол не говорит по-ирландски!

Нелепо? Тем не менее именно это и было одной из тех истин, которые Пэдди принимает не оспаривая. Большинство зрителей неколебимо верили: Торнпайп не мог быть дьяволом, поскольку говорил на чистейшем местном языке.

Решительно, если колдовство здесь было ни при чем, оставалось признать, что весь маленький кукольный мирок приводился в движение каким-то таинственным механизмом. Однако никто не заметил, чтобы Торнпайп заводил пружину. Более того, — деталь, которая не ускользнула от внимания священника, — как только движение персонажей начинало замедляться, одного удара кнута по ковру, скрывавшему что-то находящееся под ящиком, было достаточно, чтобы ускорить их перемещения. Кому же предназначался удар кнутом, всякий раз сопровождавшийся полузадушенным стоном?

Желая это узнать, священник обратился к Торнпайпу:

— Так в коробке у вас собака?

Тот взглянул на него, насупив брови и явно посчитав вопрос нескромным.

— Там то, что нужно! — ответил он. — Это мой секрет… Я не обязан его раскрывать.

— Конечно, не обязаны, — заметил священник, — но мы имеем право предположить, что именно собака приводит в действие всю вашу механику…

— Верно!… Собака, — пробурчал Торнпайп, пребывая в дурном расположении духа, — собака в крутящейся клетке… Сколько же понадобилось времени и терпения, чтобы ее выдрессировать!… И что же я получил за свои труды?… Да меньше половины того, что получает священник за мессу!

Когда Торнпайп заканчивал фразу, механизм застопорился к неудовольствию зрителей, чье любопытство было явно не удовлетворено. А бродячий кукольник уже собирался закрыть крышку ящика, объявив, что представление закончено.

— Не согласились бы вы дать еще одно представление? — спросил фармацевт.

Зрители насторожились.

— Нет, — ответил Торнпайп.

— Даже в том случае, если вам заплатят приличную сумму, скажем, два шиллинга?…

— Ни за два, ни за три! — воскликнул Торнпайп.

Он уже не думал ни о чем другом, лишь бы поскорее удалиться, однако публика не была расположена отпустить его. Тем не менее по знаку хозяина спаниель налег на оглобли, и вдруг жалобный стон, прерываемый рыданиями, донесся, казалось, из глубины ящика.

Разгневанный Торнпайп тотчас вскричал, как и в первый раз:

— Замолчишь ты наконец, собачий сын!

— Там не собака! — сказал священник, удерживая повозку.

— Собака! — возразил Торнпайп.

— Нет!… Это ребенок!…

— Ребенок… ребенок!… — подхватили окружающие.

Что за метаморфоза[58] произошла в сердцах зрителей! Уже не любопытство, а жалость двигала ими: от симпатии к комедианту не осталось и следа. Ребенок, запертый внутри ящика с боковым оконцем, получавший удары кнута, если останавливался, ребенок, не имевший возможности даже шевельнуться в своей клетке!…

— Ребенок!… Ребенок!… — раздались отовсюду громкие крики.

Торнпайпу пришлось иметь дело со слишком многочисленным противником. Однако он не сдавался и попытался толкать повозку сзади… Напрасные усилия! Булочник схватил ее с одной стороны, торговец аптекарским товаром — с другой, и оба хорошенько встряхнули. Никогда еще королевский двор не видывал подобной заварушки! Принцы попадали на принцесс, герцоги опрокинули маркизов, премьер-министр повалил весь кабинет — словом, вышла такая неразбериха, какая могла бы произойти в замке Осборн, если бы остров Уайт вдруг подвергся землетрясению.

Торнпайпа быстро скрутили, хотя он отчаянно сопротивлялся. Все смешалось в кучу. Повозку обшарили, торговец лекарствами нырнул под колеса и вытащил из ящика ребенка…

Да-да! Малыша примерно трех лет, едва дышавшего, хилого, бледного, кожа да кости, с ножками, покрытыми рубцами от ударов кнута.

Так появился на сцене Малыш, герой этой истории. Как он попал к кукольнику-зверю, который наверняка не был его отцом, узнать не представлялось возможности. Истина же состояла в том, что это маленькое существо Торнпайп подобрал девять месяцев тому назад на улице одной деревушки в Донеголе[59] и приспособил для целей, о которых читатель уже узнал.

Дородная женщина взяла мальчика на руки и попыталась привести в чувство. Все сгрудились вокруг. Какое симпатичное, даже умное личико у этой бедной белочки, обреченной вертеть свою клетку с куклами, чтобы прокормиться! Зарабатывать себе на жизнь… и это в его-то возрасте!

Наконец Малыш открыл глаза и тут же отшатнулся, едва заметив Торнпайпа, который двигался к нему, раздраженно требуя:

— Отдайте мне мальчишку!…

— Так вы его отец? — спросил священник.

— Да… — ответил Торнпайп.

— Нет!… Это не мой папа! — воскликнул ребенок, цепляясь за руки женщины.

— Он не ваш! — вскричал торговец аптекарским товаром.

— Это похищенный ребенок! — добавил булочник.

— И мы его вам не вернем! — заключил священник.

Тем не менее Торнпайп еще продолжал бороться. Лицо его исказилось в дикой гримасе, глаза запылали огнем ненависти… актеришка уже не владел собой и был, кажется, готов «брать рифы по-ирландски», то есть пустить в ход нож, когда два здоровенных парня набросились и разоружили мучителя.

— Прогоните его, прогоните! — вопили женщины в один голос.

— Убирайся, прощелыга! — рявкнул аптекарь.

— И не вздумайте появиться в пределах графства! — добавил священник, сопровождая слова угрожающим жестом.

Торнпайп зло и сильно огрел собаку кнутом, и повозка покатила вверх по главной улице Уэстпорта.