Капитану Памфилу не солгали: жители Ямайки, в течение трех месяцев лишенные водки, томились от нестерпимой жажды и достойного капитана встретили так, будто он поистине был ниспослан Провидением. Ну а так как с Провидением не торгуются, капитан продал свой товар по двадцать франков за бутылку, тем самым увеличив первоначальную прибыль, составлявшую четыреста двадцать две тысячи франков, еще на пятьдесят тысяч ливров, что в сумме дало четыреста семьдесят две тысячи франков. И тогда капитан Памфил, пределом желаний которого до сих пор была Горациева aurea mediocritas[22], решил немедленно плыть в Марсель, где, объединив все свои капиталы, рассеянные им по различным частям земного шара, он мог обратить в деньги небольшое состояние, приносящее в год от семидесяти пяти до восьмидесяти тысяч ливров дохода.

Человек предполагает, а Бог располагает. Едва капитан Памфил вышел из бухты Кингстона, как порыв ветра толкнул его к Москитовому берегу, расположенному в глубине Мексиканского залива, между Гондурасским заливом и рекой Сан-Хуан.

«Роксолана» получила несколько повреждений, и ей были нужны брам-стеньга и утлегарь бом-кливера, поэтому капитан решил сойти на берег, хотя туда толпой прибежали туземцы и некоторые из них, схватив ружья, казалось, готовились дать отпор; снарядив шлюпку и приказав на всякий случай перенести в нее маленькую каронаду двенадцатого калибра (для нее была опора на носу), он сел в эту шлюпку с двадцатью матросами и, не обращая внимания на проявления враждебности со стороны дикарей, стал с силой грести к земле, решившись любой ценой раздобыть брам-стеньгу и утлегарь бом-кливера.

Расчет капитана открыто и точно выразить свое желание оказался точным: по мере того как он приближался к берегу, туземцы, прекрасно различавшие невооруженным глазом боевые приготовления капитана, отступали в глубь своей территории, где вдали виднелось несколько жалких хижин, над самой высокой из которых был водружен флаг — слишком далеко, чтобы можно было определить его цвета. Вследствие этого к моменту высадки капитана оба войска разделяло все то же расстояние; они находились примерно в тысяче шагов друг от друга; на такой дистанции трудно объясняться иначе как знаками. Впрочем, капитан Памфил именно так и поступил — едва он сошел на берег, как воткнул в землю палку, на конце которой развевалась белая салфетка: во всех странах мира это означает, что человек явился с дружескими намерениями.

Этот сигнал был, без сомнения, понят москито: едва увидев его, тот, кто казался их вождем и в качестве такового был одет в старый военный мундир (вероятно, из-за жары вождь носил его без рубашки и без штанов), положил на землю свое ружье, свой томагавк и свой кинжал и, подняв обе руки вверх, показывая, что он безоружен, направился к берегу. Капитан тотчас со всей ясностью понял значение этого жеста; не желая отставать, он тоже положил у воды свое ружье, свою саблю и свои пистолеты, в свою очередь поднял руки вверх и с тем же доверием, какое выказывал дикарь, направился ему навстречу.

Когда до вождя москито оставалось пятьдесят шагов, капитан Памфил остановился и стал очень внимательно в него вглядываться: это лицо казалось ему знакомым, вроде бы он не в первый раз имел честь его созерцать. Похоже, и дикарь, со своей стороны, занят был подобными размышлениями, словно капитан пробуждал в его памяти некие смутные и расплывчатые воспоминания.

В конце концов — не могли же они вечно смотреть друг на друга! — оба снова тронулись в путь; когда между ними осталось десять шагов, они снова остановились, вскрикнув от удивления.

— Хм! — степенно произнес москито.

— Черт возьми! — смеясь, воскликнул капитан.

— Черный Змей — великий вождь! — продолжал гурон.

— Памфил — великий капитан! — ответил моряк.

— Зачем капитан Памфил явился на земли Черного Змея?

— За двумя жалкими ивовыми прутиками: из одного он сделает брам-стеньгу, из второго — утлегарь бом-кливера.

— А что капитан Памфил даст взамен Черному Змею?

— Бутылку огненной воды.

— Капитан Памфил — желанный гость, — сказал гурон, немного помолчав, и выражая этим согласие, протянул руку.

Капитан взял руку вождя и стиснул ее в знак того, что сделка заключена. Черный Змей перенес эту пытку как настоящий индеец — со спокойствием во взгляде и улыбкой на губах; увидев это, моряки, с одной стороны, и москито — с другой издали три громких приветственных возгласа, выражая свою радость.

— А когда капитан Памфил даст огненную воду? — спросил гурон, высвобождая свои пальцы.

— Сию минуту, — ответил моряк.

— Памфил — великий капитан, — склонившись, произнес гурон.

— Черный Змей — великий вождь, — ответил моряк, возвращая ему поклон.

Затем они с одинаковой важностью повернулись друг к другу спинами и размеренным шагом направились каждый к своему войску, чтобы сообщить о происшедшем.

Часом позже Черный Змей получил бутылку огненной воды. Капитан Памфил в тот же вечер присмотрел для себя две подходящих пальмы.

Однако, поскольку плотнику на изготовление стеньги и утлегаря требовалась неделя, капитан, рассудив, что за это время полное согласие между его командой и туземцами может быть нарушено, велел провести по берегу черту, за которую его матросы не должны были выходить ни под каким предлогом. И Черный Змей тоже обозначил некие границы, отдав своим людям приказ не переходить их; затем на середине разделявшего два лагеря пространства поставили шатер — он должен был служить залом для переговоров двух вождей, когда взаимные интересы потребуют их встречи.

На следующий день Черный Змей с индейской трубкой в руке направился к палатке. Видя, что вождь москито настроен миролюбиво, капитан Памфил выступил ему навстречу с носогрейкой во рту.

Черный Змей выпил свою бутылку огненной воды и желал получить вторую. Капитан Памфил, хоть и не отличался особенным любопытством, был не прочь узнать, как получилось, что он встретил на Панамском перешейке, да еще вождем москито человека, которого он оставил на берегах реки Святого Лаврентия вождем гуронов.

Итак, поскольку оба были расположены пойти на некие уступки, чтобы добиться желаемого, они сошлись как два друга, которые счастливы встретиться вновь; затем, доказывая этим полное братство, Черный Змей взял носогрейку капитана Памфила, а капитан Памфил — трубку Черного Змея, и оба с важностью пустили клубы дыма друг другу в лицо. Немного помолчав, Черный Змей произнес:

— Табак моего бледнолицего брата очень крепок.

— Это означает, что мой краснокожий брат хочет освежить себе рот огненной водой, — ответил капитан Памфил.

— Огненная вода — молоко гуронов, — продолжал вождь с исполненным презрения величием, доказывавшим, что он чувствовал все свое превосходство над европейцами по этой части.

— Пусть мой брат выпьет, — сказал капитан Памфил, вытащив из кармана фляжку, — а когда этот детский рожок опустеет, мы вновь его наполним.

Черный Змей взял фляжку, поднес ее ко рту и одним глотком выпил почти треть содержимого.

Затем ее взял капитан, встряхнул, желая определить, сколько недостает, и, поднеся к губам, прильнул к ней поцелуем, ни в чем не уступив сотрапезнику. Тот, в свою очередь, захотел снова ее взять.

— Подожди минутку, — возразил капитан, поставив ее между ног. — Теперь, когда мы выпили две трети фляжки, поболтаем немного обо всем, что произошло с тех пор, как мы расстались.

— Что хочет узнать мой брат? — спросил вождь.

— Твой брат хочет узнать, — продолжал капитан Памфил, — как ты сюда попал: по морю или по суше.

— По морю, — лаконически ответил гурон.

— А кто тебя привез?

— Вождь людей в красных одеждах.

— Пусть Черный Змей развяжет свой язык и поведает свою историю бледнолицему брату, — предложил капитан Памфил, снова протянув гурону фляжку, которую тот осушил одним глотком.

— Мой брат слушает? — осведомился вождь, и взгляд его несколько оживился.