Но когда мысли ее вернулись к Морнингсайд-парку, она поняла, что в ее жизнь, подобную запутанному клубку, романтические домогательства Мэннинга внесут новые осложнения.

Весна в этом году задержалась до начала мая, а затем пришла стремительно, вместе с летом. Через два дня после разговора Анны-Вероники с Мэннингом Кейпс появился в лаборатории во время перерыва и застал ее одну; она стояла у окна и даже не притворялась, будто чем-то занята. Он вошел, засунув руки в карманы брюк, и казался подавленным. Теперь он почти с одинаковой силой ненавидел и Мэннинга и самого себя. Увидев ее, он просиял и подошел к ней.

– Что вы делаете? – спросил он.

– Ничего, – ответила Анна-Вероника, глядя в окно через плечо.

– И я тоже… Устали?

– Вероятно.

– А я не могу работать.

– И я, – ответила Анна-Вероника.

Они помолчали.

– Это весна, – сказал он. – Все прогревается, светает рано, все приходит в движение, и хочется делать что-то новое. Противно работать; мечтаешь о каникулах. В этом году мне трудно. Хочется уехать. Мне еще никогда так сильно не хотелось уехать.

– Куда же вы собираетесь?

– В Альпы.

– Совершать восхождения?

– Да.

– Что ж, это чудесный отдых!

Несколько секунд он не отвечал ей.

– Да, – произнес он, – я хочу уехать. Минутами мне кажется, я просто готов удрать… Правда, глупо? Недисциплинированно.

Он подошел к окну и стал нервно мять занавеску, глядя на видневшиеся из-за домов верхушки деревьев Риджент-парка. Вдруг он резко обернулся к ней и увидел, что она стоит неподвижно и смотрит на него.

– Это – действие весны, – сказал он.

– Наверное.

Она взглянула в окно на видневшиеся вдали деревья, покрытые буйной молодой зеленью, на цветущий миндаль. У нее созрело безумное решение, и, чтобы уже не отступать от него, она тут же решила его осуществить.

– Я порвала со своим женихом, – сказала она бесстрастно, ощущая при этом, что сердце бьется где-то в горле. Он сделал легкое движение, и она, чуть задыхаясь, продолжала: – Конечно, это тяжело и неприятно, но, видите ли… – Высказать все сейчас было необходимо, ведь она уже не могла думать ни о чем другом. Ее голос звучал слабо и безжизненно: – Я влюбилась.

Он не помог ей ни одним словом.

– Я… я не любила человека, с которым была помолвлена, – сказала она.

Быстро взглянув ему в глаза, она не смогла уловить их выражения. Его взгляд показался ей холодным и равнодушным.

Сердце у нее упало, ее решимость исчезла. Она продолжала стоять, точно оцепенев, не в силах сделать хоть одно движение. Какое-то время, показавшееся ей вечностью, она не решалась взглянуть на него. Но она почувствовала, что вся его вялость исчезла и он стал каким-то жестким.

Наконец зазвучал его голос, и ее тревога прошла.

– Я думал, у вас не хватит характера. Вы… Это чудесно с вашей стороны, что вы доверились мне. И все же… – И тогда с неправдоподобной и явно напускной недогадливостью, голосом еще более безжизненным, чем у нее, он спросил: – А кто он?

Анна-Вероника была взбешена собственной немотой и бессилием. Грацию, уверенность, даже способность двигаться – она как будто все утратила. Ее бросило в жар от стыда. Ужасные сомнения овладели ею. Она неловко и беспомощно опустилась на одну из стоявших у ее стола табуреток и закрыла лицо руками.

– Неужели вы не понимаете? – проговорила она.

Не успел Кейпс ей ответить, как дверь в конце лаборатории с шумом открылась и на пороге показалась мисс Клегг. Она прошла к своему столу и села. При звуке распахнувшейся двери Анна-Вероника открыла лицо, на котором не было ни слезинки, и одним движением быстро приняла позу спокойно беседующего человека. Мгновение продолжалось неловкое молчание.

– Видите, – сказала Анна-Вероника, глядя перед собой на оконный переплет, – вот какую форму приняла сейчас моя личная проблема.

Кейпс не мог так быстро справиться с собой. Он стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на спину мисс Клегг. Лицо его было бледно.

– Да… Это трудный вопрос.

Казалось, он онемел, мучительно что-то обдумывая. Затем неловко взял одну из табуреток, поставил ее в конце стола Анны-Вероники и сел. Снова взглянув на мисс Клегг, он заговорил торопливо, вполголоса, глядя прямо в лицо Анны-Вероники жадным взглядом.

– У меня возникла смутная догадка, что дело обстоит именно так, как вы сказали, но случай с кольцом, с этим неожиданным кольцом смутил меня. Чтоб она провалилась… – Он кивнул в сторону мисс Клегг. – Хочется поговорить с вами об этом поскорее. Я мог бы проводить вас до вокзала, если вы не сочтете это нарушением приличий.

– Я подожду вас, – все еще не глядя на него, сказала Анна-Вероника, – и мы пойдем в Риджент-парк. Нет, лучше проводите меня до Ватерлоо.

– Согласен! – ответил он, немного замешкался, потом встал и удалился в препараторскую.

Некоторое время они шли молча глухими улицами, тянувшимися к югу от колледжа. На лице у Кейпса было написано бесконечное смущение.

– Прежде всего я должен сказать вам, мисс Стэнли, – наконец произнес он, – все это очень неожиданно.

– Это началось, как только я пришла в лабораторию.

– Чего вы хотите? – спросил он прямо.

– Вас! – ответила Анна-Вероника.

Они чувствовали себя на людях, мимо них сновали прохожие, и поэтому оба не показывали своего волнения. И не было в них той театральности, которая требует жестов и мимики.

– Вам, наверное, известно, что вы мне страшно нравитесь? – продолжал Кейпс.

– Вы мне сказали об этом в зоологическом саду.

Она чувствовала, что вся дрожит. Но держала себя так, что ни один прохожий не заметил ее волнения.

– Я… – Казалось, ему трудно произнести эти слова. – Я люблю вас. В сущности, я вам это уже сказал. Но сейчас я могу назвать это чувство своим именем. Не сомневайтесь. Я говорю с вами так потому, что это дает нам опору…

Некоторое время оба молчали.

– Разве вы ничего не знаете обо мне? – произнес он наконец.

– Кое-что. Немного.

– Я женат. Но моя жена не хочет жить со мной по причинам, которые, как мне кажется, большинство женщин сочтут убедительными… Иначе я давно бы стал ухаживать за вами.

Они опять помолчали.

– Мне все равно, – сказала Анна-Вероника.

– Но если бы вы знали…

– Я знала. Это не имеет значения.

– Зачем вы мне сказали? Я надеялся… Надеялся, что мы будем друзьями.

Он вдруг возмутился. Казалось, он винит ее за то, что они оказались в таком трудном положении.

– И чего ради вы сказали мне? – воскликнул он.

– Я ничего не могла с собой поделать. Меня что-то толкнуло. Я должна была сказать.

– Но это же все меняет. Я думал, вы понимаете.

– Я должна была сказать, – повторила она. – Я так устала притворяться. Мне все равно. Я рада, что сказала. Рада.

– Послушайте! – продолжал Кейпс. – Чего же вы хотите? Что мы можем сделать, по-вашему? Разве вы не знаете, каковы мужчины и какова жизнь? Подойти ко мне и все выложить!

– Я знаю кое-что. Но мне все равно. И я ни на капли не стыжусь. На что мне жизнь, если в этой жизни нет вас? Я хотела, чтобы вы знали. И теперь вы знаете. И хорошо, что рухнули все преграды. Вы не можете, глядя мне в глаза, отрицать, что любите меня.

– Я же вам сказал, – ответил он.

– Прекрасно, – произнесла Анна-Вероника тоном человека, заканчивающего дискуссию.

Некоторое время они молча шли рядом.

– В лаборатории привыкаешь не обращать внимания на такие увлечения, – начал Кейпс. – Мужчины – любопытные животные, они легко влюбляются в девушек вашего возраста. Приходится воспитывать себя, не допускать этого. Я приучил себя думать о вас просто как о студентке колледжа и совершенно исключил иную возможность. Хотя бы из уважения к принципу совместного обучения. Помимо всего прочего, наша встреча является нарушением этого хорошего правила.

– Правила существуют для будней, – ответила Анна-Вероника. – А это особый день. Он выше всех правил.