- Ну, давай! Тяни сильнее! Тетушка держи створку, ну что же ты не поддаешься! Иван! Иван! Черт бы тебя побрал, деревяшка старая!

- Не поминай нечистого, не пристало тебе матушка, так говорить. Ох, не удержу. Иван!

- Тут я пани! Все. Держу. Вот! Вот! Ну, все запер ставню, ох ты ж лихо, ну мы починим, раму подобьем, стекло вставим!

- Вставим Иван, завтра, иди уже. – С трудом переведя дух, я упала в ближайшее кресло.

Закрыть тяжелые, давно рассохшиеся, дубовые ставни, оказалось нелегким делом. Тетушка, так же тяжело дыша, обмахивалась журналом «Модный магазин».

- Надо было матушка починить это окно раньше, не дожидаясь рождественских метелей.

- Ладно тебе тетя, ты же знаешь – тут, за что не возьмись, все раньше делать надо было.

Я окинула взглядом библиотеку, и застонала: разбитое стекло усыпало пол, правая створка окна еле держалась на проржавевших петлях. Зимняя буря, ворвавшись белым вихрем, смела с письменного стола бумаги, раскидала по полу журналы и газеты, не говоря уж о разбитом окне и сорванных гардинах. Не менее шумным вихрем ворвались в комнату Феська и Марыся, шлепая по полу босыми ногами, они резко остановились в дверях, налетев одна на другую.

- Ой, пани, что тут делается, кто это так?

- Феся, ты умеешь задавать умные вопросы, да уж не я сама, ветер окно разбил, а вы идите спать, завтра приберетесь, не к спеху.

- Как велите пани, мы и сразу можем.

- Да идите уже – отмахнулась тетушка.

- Спокойной ночи Настасья Павловна, спокойной ночи Анна Ивановна.

- Спокойной, спокойной, будь оно не ладно, гляди, как сбежали быстро, только пятки засверкали – тетушка махнула журналом, как будто отгоняла невидимых мух.

- Не ворчи Анна Ивановна, идем лучше и мы ложиться, вот уж понесла нас нечистая сила за журналом, среди ночи.

- Летом это еще только вечер! – тетя, кряхтя, поднялась с кресла – идем ко мне, выпьем наливочки на сон грядущий.

- С твоей наливочкой я стану записной пьяницей. – Осторожно переступая, чтобы не пораниться осколками, мы двинулись к дверям

- Сколько той радости в жизни, скажи еще, что тебе не нравится моя наливка, стаканчик другой еще никого пьяницей не сделал.

По правде говоря, я любила эти зимние вечера, когда закрывшись в тетиной спальне, мы листали журналы мод, сплетничали и попивали сладкую сливовую наливку, которую каждый год по какому-то своему особому рецепту тетушка готовила осенью. Она была на двадцать лет старше меня. Рано овдовев, тетя вернулась в отчий дом и стала жить с семьей своего брата, моего мужа. Мне было всего семнадцать, когда я вышла замуж за Мишу, его первая жена умерла родами, оставив после себя двух дочек, очаровательных малышек, Иринку и Лизу. Для семнадцатилетней девушки стать в одночасье матерью и женой было тяжело, но сестра мужа поддержала меня, стала подругой, советчицей, в чем-то даже, матерью. Ироничная, ворчливая, трудолюбива, неунывающая и заботливая, она была моей самой надежной опорой. Особенно я оценила ее дружбу и помощь, когда Мишенька умер, и я осталась одна с тремя детьми, к тому времени у нас уже родился сын – Андрюша. Муж не особенно интересовался хозяйством и оставил нам с тетушкой не лучшее наследство, но мы справлялись, вот уже как третий год.

- Ну, что ты плетешься, шевелись же, холодно в коридорах, как в псарне, простудимся – тетин голос вывел меня из задумчивости, а холод подогнал, мы, запыхавшись, вбежали в тетину спальню. Я тут же плюхнулась в кресло и, подобрав под себя ноги, накрылась теплым пледом. Из старого, пузатого буфета, тетушка вынула маленький графин, наполненный сливовой наливкой, тарелку с пышными булочками и вазочку с черничным вареньем, все это сладкое изобилие украсило маленький столик. Хрустальные рюмки наполнились, искрящейся, темно-сиреневой жидкостью, в печке потрескивали поленья, приглушенный свет газового рожка, обещал приятный, тихий вечер, даже шум ветра за окном, навевал скорее дремоту, чем страх. От чего же у меня на душе было так не спокойно.

- Ты слушаешь меня? – тетин голос ворвался в мои мысли.

- Слушаю, слушаю, ты говорила о каком-то демоническом любовнике Лизы Суховой.

Тетушка странно глянула на меня и громко, искренне расхохоталась. Мне осталось только глупо, непонимающе улыбаться.

- Ну что Анна Ивановна, что я такого сказала?

- Нет, ну ты себя, матушка, слышишь, какой любовник у Лизы Суховой может быть, она еще глупая девица. Я рассказывала о новом учителе классической латыни и древней истории в нашей местной мужской гимназии. О нем много говорят, мол, красавец и умен и галантен, а Лиза Сухова, так в него и вовсе влюбилась, чем сильно расстроила маменьку, говорит, что он обладает демонической внешностью и таинственен.

- Фу, какие глупости, его даже и красавцем не назовешь, привлекателен, не скрою, высокий брюнет, чуть сутулиться, волосы такие вьющиеся и глаза светлые, у брюнетов всегда скорее темно-карие, а так обычный человек, даже немного зануда. Но в нашем захолустье, любое новое лицо будет таинственным, тут все всех знают и надоели друг другу до смерти.

- Так ты никак с ним знакома? И хорошо рассмотрела? – тетушка глянула, на меня в упор, хитро усмехаясь, так что я даже покраснела.

- Не надо иронии и не гляди на меня так хитро, еще бы я его не рассмотрела, он мне битых полчаса на Андрюшу жаловался, мол, талантлив, но ленив к учебе, сорванец и забияка, и еще много всяких жалоб. А что я могу поделать, у него к языкам, сама знаешь, какие таланты, его более к математике тянет, да и отец умер…. – Горестно вздохнув, наполнила свой стаканчик и залпом выпила, - тяжело с ним ладить стало.

- Да, Андрюше и вправду мужская рука нужна.

Мы притихли, задумавшись каждая о своем. Я вспомнила нового учителя, Георгий Федорович, зовут, кажется, он на меня произвел странное впечатление, что-то такое истинно мужское было в нем, что вызывало в женщинах трепет и глупые мысли. И снова тетин голос вывел из задумчивости:

- Говоришь, нет ничего особенного, но наши дамы все равно бегают за ним табуном.

- Тетушка, а почему это простого учителя в наших избранных домах принимают, у нас тут все с таким гонором, не каждого взглядом окинуть соизволят?

- Ходят слухи, что он очень знатного рода, из самого Петербурга приехал, чем-то насолил папеньке и тот его в наказание и от беды подальше сослал в наше захолустье, ума набираться.

- Хорошо должно быть насолил, если его в такую Тмутаракань сослали, а учительствовать пошел видать от скуки.

- Ну не так уж у нас и глухо, общество приличное есть, балы всякие, приемы, и город немаленький и парк прекрасный.

- И на этом все достоинства закачиваются. Признайся, Анна Ивановна – это не Петербург, даже не Киев или Харьков. Оперы нет, кабаретов с танцовщицами тоже нет, все чинно и очень благопристойно, а попросту сказать смертельно скучно, хоть бы какое происшествие случилось! – и тут, как пишут, в тех жутких романах, которые так любит моя тетушка: «в тишине ночной раздался громкий стук и жуткий крик». Стук, правда, был, не таким уж громким, скорее приглушенным, но явно кто-то стучал со всей силы во входную дверь, и вроде как кого-то при этом звал.

- Ну, вот тебе и происшествие, кого это принесло, в такую погоду, пошли, сходим, глянем.

Но, еще раньше, чем мы поднялись с кресел, в дверь тихо поскреблись, после чего она приоткрылась, и осторожно бочком в комнату прошел Петр – наш, так сказать, дворецкий. Петр был уже стар, сколько точно ему исполнилось, не знал, кажется, никто. Сколько себя помнил он жил в поместье, начал работать еще при дедушке покойного мужа, мальчиком на побегушках, дослужился до дворецкого, как гордо его именовала маменька Миши, сейчас старик только и годился на то чтобы дверь входную открывать да объявлять имена пришедших с визитом. Я бы и рада была нанять, кого помоложе и отправить старика на пенсию, да наши финансы не позволяли лишних трат, так что приходилось старику и дальше стоять на страже или вернее сидеть в не менее старом и дряхлом кресле, у входных дверей.