Он подъехал к тому же дому, где жили Мартьяновы, но к другому подъезду.

Маргарита вынула из кармана жакетки электрический фонарь и осветила лестницу, ведущую на второй этаж.

Андрей, войдя в комнату, огляделся. По обстановке трудно было судить о характере ее обитательниц. Обстановка казенная: две кровати, две тумбочки и стол. На стене над одной из кроватей висела гитара. Стол приблизительно на одну треть был занят книгами. Что здесь живут девушки, можно было догадаться только по красиво вышитой занавеске на окне и цветной скатерти. Одеяла были такие же, как и в общежитии: серые, колючие не только на ощупь, но даже на вид.

— Неуютно у нас? Чувствую, вам не нравится, — сказала Маргарита.

Андрею стало неловко.

— Занавеска у вас замечательная, — похвалил он. — А вот… — он показал глазами на одеяла.

— Какой же вы несообразительный! — рассмеялась Маргарита. — Занавеска тоненькая, я ее в портфеле увезу. Но не могу же я кочевать с домашним скарбом.

Андрей хотел возразить, что уют создается и без «скарба», но раздумал. Ради чего он будет пикироваться, портить хозяйке настроение.

— Я вас ненадолго оставлю, — извинилась Маргарита, — пойду поищу Валю и принесу кипяток. Через несколько минут она вернулась с чайником.

— Какая досада! Оказывается, Валю час тому назад вызвали в штаб, вероятно, она вернется поздно и усталая. Ей будет не до игры на гитаре.

Маргарита была искренне огорчена.

— Надеюсь, вы сами сыграете, а может быть, и споете? — спросил Андрей.

— Попробую. Но это будет не то. Валя так хорошо аккомпанирует.

И она запела. Голос был сильный, бархатный.

Пусть больше никогда не повторится встреча,

Но как мне хочется сказать вам, дорогой,

Я вас любила в этот странный вечер

За вашу яркую любовь к другой.

Андрей наслаждался мелодией, не отдавая себе отчета в словах.

У него было какое-то двойственное настроение. Тянуло остаться в этой по-мужски неуютной комнате, слушать певучий голос, печальный искренний рассказ. В то же время вспыхивало острое, ничем не вызванное раздражение.

Еще раз поблагодарив Маргариту, он простился и ушел.

В московской квартире было пусто и тоскливо. Андрей зажег свет в кабинете, вынул папку с расчетами деталей дизеля. Но не мог по-настоящему включиться в работу и несколько раз ловил себя, что путается в простых вычислениях.

Так он и промучился до пяти часов. В открытое окно кабинета вместе с шумом первого трамвая ворвался еще не отравленный городскими запахами воздух.

«Пожалуй, пора звонить в штаб!»

Дежуривший в оперативном отделе капитан Гайворонский приветствовал Родченко.

На вопрос Андрея он ответил не сразу:

— Вернулись все, кроме одной…

Андрей мог не спрашивать. Он уже знал ответ, прозвучавший в его сердце раньше, чем достиг слуха:

— …машины полковника Киреева!

— Есть подробности? — Андрей сам удивился своему спокойствию: не может быть, чтобы он потерял Николая Николаевича.

— Есть, — ответил Гайворонский. — Приезжайте в штаб, товарищ Родченко.

— Еду сейчас же! — крикнул Андрей в трубку так громко, что сам вздрогнул.

Гайворонский уже сдал свое дежурство, но остался в отделе, ожидая Родченко.

— Колесников и Шуховцев, — сообщил Гайворонский, — видели, как горящий самолет Киреева рухнул в лес на территории врага. Пламя и дым помешали рассмотреть, спрыгнул ли экипаж. Но мало вероятно, чтобы люди уцелели при таких обстоятельствах. Я не считаю себя вправе скрывать от вас истину, Андрей Павлович.

То, что он впервые назвал Родченко по имени и отчеству, резануло еще сильнее.

«Не подвели ли мои моторы?» — Эта внезапно вспыхнувшая мысль болью отдалась в сердце и больше не уходила из головы Андрея.

В этот день не только капитан Гайворонский, но и другие летчики и штабные работники, с которыми сталкивался Родченко, относились к нему особенно участливо.

— Совсем как с больным, — невесело усмехнулся Андрей.

Ему захотелось поскорее уехать из гарнизона. Лена Мартьянова догнала Андрея на лестнице:

— Костя просил обязательно ночевать у нас сегодня. Он вернется к вечеру.

— Передайте Косте мою благодарность. Но я не обещаю. Сейчас возвращаюсь в город и не знаю, когда освобожусь; Вероятнее всего — очень поздно.

— Андрей Павлович! — Лена просительным жестом положила свою руку на руку Родченко. — Хотя бы очень поздно, мы вас все равно будем ждать.

Андрей так резко отодвинулся, что ее рука на мгновение беспомощно повисла в воздухе.

— Леночка, — спохватившись, попросил он, — не обижайтесь на меня, пожалуйста! Я люблю Костю и вас, но сегодня мне лучше быть одному.

Лена печально покачала головой и ничего не сказала. Родченко поторопился сесть в машину.

Ясная, солнечная погода стояла в эти тяжёлые дни. Если бы шел дождь и хмурые тучи низко нависли над землей, было бы легче продолжать ходить, говорить, думать. Так, во всяком случае, казалось Андрею. Но он старательно работал, даже выступал на совещании в Наркомате, посвященном дизельным моторам, правда, настолько вяло, что поразил всех присутствующих. Молодой конструктор был известен упорством в защите своих проектов. Сторонники авиадизелей восприняли его выступление как дезертирство. Но не мог Андрей защищать свое детище — одна мысль жгла мозг:

«Что, если мой мотор причина гибели Николая Николаевича?»

В тот же день вечером у входа в штаб Андрей столкнулся с Головиным. Тот, внимательно посмотрев на инженера, пригласил его зайти к себе в кабинет. Необычно тепло звучал голос комдива:

— Понимаю, тяжело… Очень тяжело… Но мы — солдаты. Ваша энергия и опыт конструктора нужны сейчас же, необходимы немедленно. Идите готовьте машины.

Уходя, Андрей с благодарностью подумал о генерале. Головин отнесся к его горю чутко и тактично. Но встречаться с кем-либо ему по-прежнему не хотелось. Проситься на фронт? Не отпустят.

Все последующие дни Родченко работал много, но без присущего ему жара, почти механически. Людей он продолжал избегать и аккуратно ездил ночевать в Москву, словно его кто-то ждал в пустой квартире Киреевых. Спал он в кабинете, но ни разу не открывал папку с бумагами. Утром кипятил чай на газовой плите и завтракал привезенными из гарнизонной столовой бутербродами. Здесь он был спокоен, что никто не подойдет к нему с невысказанным сочувствием. Во всем большом доме у Андрея не оставалось ни одного знакомого.

Единственный человек, с которым Андрей искал встреч, был старший лейтенант Золин, командир воздушных разведчиков.

По заданию Головина Золин несколько раз летал на поиски экипажа Киреева к месту катастрофы и в близлежащие районы. Результаты разведок были малоутешительны: вся местность густо насыщена немецкими частями. Но Андрей каждый раз с негаснущей надеждой расспрашивал Золина о всех мельчайших деталях.

Сегодня Золин встретил его по обыкновению дружелюбно.

— Новые данные есть? — спросил Родченко здороваясь.

— К сожалению, нет, — смущенно ответил Золин. — Комдив приказал прекратить разведку.

Собственно говоря, в сообщении Золина не было ничего неожиданного, и все же Андрей воспринял его как удар.

С трудом дотянув до конца работы, он собрался ехать в Москву. С Костей Мартьяновым столкнулся случайно, когда уже садился в машину. Мартьянов попросил:

— Поживи у нас, Андрей! Родченко с трудом ответил:

— Не обижайся на меня, Костя. Скоро сам приду к вам и попрошу у тебя и Лены приюта.

Андрей так гнал машину по шоссе, будто боялся опоздать.

Квартира встретила его мрачной пустотой. Он пожалел, что ехал так быстро. Сейчас, не зная за что взяться, он долго бесцельно бродил по комнатам. Звонок заставил его вздрогнуть. «Кто бы это мог быть?» — подумал Андрей и бросился открывать входную дверь.