Если, как говорили в кафе у Яши Кривого (и Асланбек склонен был этим разговорам верить), это была провокация ФСБ, то она сработала с математической точностью. Чеченцы восприняли шестьсот тысяч фальшивых долларов как кровное оскорбление. К черту полетели вся логика и все расчеты. В том числе и политические. Четыре отрезанные головы ужаснули весь мир, и только тупостью российских политиков и неразворотливостью государственного информационного аппарата можно объяснить, что эта чудовищная история, позорящая любого чеченца сама по себе, не поставила для Запада вечный черный жирный крест на Чечне и на борцах за ее независимость.

Если бы речь шла о его жизни, Асланбек бы рискнул. Но подвергать такой опасности Рахиль и Вахида? Еще не поздно, все еще можно отыграть назад. Рахиль поймет, Рахиль все одобрит. Евреи выжили только потому, что берегли своих сыновей. Ради них они жертвовали всем — жизнью, честью, интересами еврейского государства. Всем. Они знали: будут живы сыновья, будет все. А если они будут мертвы, никому не нужно ни государство, ни честь.

Все так. Но сам-то он как будет после этого смотреть в глаза Вахиду? Как он, чеченец, будет смотреть в глаза своему сыну-чеченцу? Он тоже поймет. Но после этого никогда не будет чеченцем. Он станет евреем. Навсегда. И пресечется род чеченцев Руслановых. Тот род, прервать который не смогли ни революции, ни войны, ни депортация и лютость голодных казахстанских зим.

Проклятие! Аллах акбар? Ну так докажи мне, что ты велик! Почему ты покровительствуешь тем, кто спекулирует твоим именем и ведет свой народ к гибели, а не сообщишь толику твоей мудрости тому, кто хочет своему народу помочь?!

Асланбек не заметил, как оказался на набережной. Его высеяло из праздничной вечерней толпы, как камешек из потока зерна, оттеснило в сторону, в тишину, в темноту. Он медленно шел по набережной, сжимая кулаки в карманах плаща. Его трясло от ненависти. Если бы сейчас ему попался Муса, он бы его убил. Ни секунды не колеблясь. Свернул бы ему шею и утопил в Дунае. И все проблемы были бы решены.

В операции по закупке «стингеров» были задействованы десятки людей. И в Чечне, и далеко за ее пределами. Кто-то занимался финансированием, кто-то разрабатывал все детали, Шамиль координировал операцию из Москвы. Но центральной фигурой сейчас был Муса. И если бы удалось вывести его из игры…

Родившаяся в запале мысль как пришла, так и ушла. Асланбек знал, что не сможет убить Мусу. Не сможет, потому что не сможет. Потому что он обычный человек, а убийца перестает быть человеком.

Право убивать одних людей руками других людей взяло на себя общество и выстроило целую систему этических и юридических норм, оправдывающих убийство: от атавистической кровной мести до защиты Отечества. Общество же в лице государства взяло на себя обязанность защищать людей от убийц. И вот результат: в начале третьего тысячелетия по Европе разъезжает объявленный в международный розыск убийца и беспрепятственно готовит новые убийства.

В свое время, прочитав сообщение о том, что Генеральная прокуратура России в числе других участников нападения на Кизляр объявила Мусу в розыск, Асланбек не обратил на это внимания. Кого только Генпрокуратура ни объявляла в розыск. Все силы Генеральной прокуратуры России уходили на то, чтобы разбираться с собственными генеральными прокурорами. Когда ей заниматься преступниками?

Ни на что особенно не рассчитывая, Асланбек нашел интернет-кафе, абонировал компьютер и ввел в поисковую систему «Yahoo»: «Интерпол. ru». На экране возникло:

«The WWW page is suspended by site owner». «Веб-страница временно приостановлена хозяином сайта». Следовательно, недоступна.

Конечно, недоступна. С чего ей быть доступной? Но зато оказалась доступной веб-страница Генерального секретариата Интерпола в Лионе. Среди ста семидесяти девяти национальных центральных бюро было и НЦБ России:

«Российское национальное центральное бюро Интерпола.

117836, Москва, ул. Новочеремушкинская, 67.

E-mail…

Телефон…

Факс…»

Телефон не годился. Слово к делу не пришьешь. К делу можно пришить только бумажку. И не электронную, а настоящую, на которую положено реагировать. Вот и реагируйте, мать вашу так!

Асланбек выключил компьютер и долго, обдумывая каждое слово, составлял текст, вызывая удивленные взгляды посетителей. Ну надо же: сидит человек перед компьютером, а пишет ручкой на бумаге. Затем подошел к администратору и спросил, не может ли он воспользоваться факсом кафе.

— Почему нет? — ответил тот и протянул руку за листком.

— Приват, — возразил Асланбек. — Я сам, это возможно?

— Приват, я понимаю, — заулыбался администратор. — Приват есть приват…

В Вене было восемь вечера. В Москве — девять вечера. Но факс российского Интерпола работал, был включен на прием.

Асланбек вложил листок в аппарат и нажал кнопку «Старт».

Глава вторая

Личное дело

1

В тот момент, когда в кабинете старшего оперуполномоченного по особо важным делам Российского национального центрального бюро Интерпола майора Георгия Гольцова заработал факс-аппарат, сам Георгий Гольцов стоял у окна и смотрел на замутненную моросящим дождем Москву.

Российское национальное центральное бюро Интерпола располагалось на восемнадцатом этаже серого бетонного здания, возвышавшегося над безликими кварталами Новых Черемушек. Перед входом прохаживался милицейский прапор с автоматом Калашникова, на вахте дежурил другой прапор, с пистолетом Макарова. Никакой вывески на здании не было, а возле двух телефонов внутренней связи в тамбуре висело объявление: «Справки о судимости выдаются с… до…»

Семнадцать нижних этажей здания занимал ГИЦ — Главный информационный центр МВД, юдоль печали, грустный памятник стране, в которой каждый четвертый гражданин сидел, а каждый сотый сидит. Последний, восемнадцатый этаж выделили российскому Интерполу. Он как бы увенчал собой египетскую пирамиду из уголовных дел, судебных приговоров, агентурных донесений и всей прочей информации, рассказывающей о теневой жизни страны, и связал ее со всем миром, как установленные в верхней точке здания антенны связывают передатчики со вселенским эфиром.

Из окна кабинета Гольцова был виден центральный офис Газпрома, выперший из-под земли как огромный сине-зеленый фаллос, а вдалеке огни рисовали контур высотного здания гостиницы «Украина». Таким образом, Георгий имел перед глазами всю новейшую историю России, воплощенную в камне: сталинские высотки, хрущевско-брежневские коробки и монстр Газпрома — наглый шиш, знак постсоветских времен, порождение огромных дурных денег, неизвестно откуда появившихся и неизвестно кому принадлежащих.

Но Гольцов не думал об истории и ее архитектурных символах, воплотившихся в облике Москвы. Он думал о том, что нужно спускаться вниз, садиться в машину и ехать домой. Поводов задерживаться на работе не было. Поводов неформальных, таких можно придумать сколько угодно. У каждого сотрудника Интерпола, как и у любого следователя, прокурора, да и вообще чиновника, всегда есть куча недоделанных дел, которые не горят, есть не просят и потому откладываются до лучших времен. Но уцепиться за такой формальный повод было бы трусостью и враньем самому себе.

Георгий даже пожалел, что после окончания рабочего дня не пошел с ребятами в «Лес» — так называли бар в столовой соседнего здания, где располагалось множество учреждений, в том числе и редакция «Лесной газеты». Вмазать там сто пятьдесят — и с чистой совестью можно звонить жене: так и так, извини, выпил с ребятами, за руль нельзя, поэтому переночую в кабинете.

Но и это было бы трусостью и враньем. Правда же заключалась в том, что он не хотел ехать домой.

Да, он не хотел ехать домой. Он не хотел видеть поджатые губы тещи и равнодушное лицо жены, отношения с которой разрушались медленно и неотвратимо, как оставленный без хозяйской заботы дом, не хотел погружаться во враждебную ему атмосферу своей двухкомнатной квартиры в подмосковном военном городке. Когда-то хрущевка со смежными комнатами, шестиметровой кухней и совмещенным санузлом была счастьем. Теперь же каждая полочка, любовно сооруженная его руками, вопила о своей убогости и о его неумении жить.