Связь прервалась. Георгий положил трубку. Значит, Русланов в Вене. И чувствует себя, судя по всему, не лучшим образом. Так, как и должен чувствовать себя человек, который несколько часов назад отправил этот факс.

И Георгий вдруг понял, что все время беспокоило его в этом четком, деловом тексте.

Это был не деловой текст.

Это был вопль о помощи.

Георгий натянул плащ и переложил из сейфа в наплечную кобуру пистолет Макарова.

3

Бывают ситуации, когда подозрение равно событию. Эти ситуации требуют не размышлений, а действий, таких же конкретных, как если бы событие уже совершилось. Если есть подозрение, что дома остался невыключенный утюг, нужно вернуться и выключить утюг или убедиться в том, что он выключен. Если есть подозрение, что за углом затаился боевик с «калашом», нужно сначала бросить туда «лимонку», а уж потом разбираться, был он там или тебе показалось.

У Гольцова по-прежнему не было уверенности в том, что содержание факса профессора Русланова во всем или хотя бы во многом соответствует действительности, но это был как раз тот случай, когда нужно не рассуждать, а действовать.

Спускаясь на лифте с восемнадцатого этажа, мысленно он уже подъезжал к неизвестному ему подмосковному поселку Красково и разыскивал Привокзальный переулок. Найти этот переулок представлялось ему сейчас самой сложной задачей. Узнать можно в милиции, но придется предъявлять удостоверение. Появление в дежурной части посреди ночи майора из Интерпола и его интерес к обитателям дома Русланова переполошит милицейских, пойдут ненужные разговоры.

Судя по названию, переулок был недалеко от станции. Георгий прикинул, что его наверняка знают продавщицы ночных магазинчиков и они не откажут в помощи симпатичному молодому человеку, что характерно — трезвому. После этого останется внимательно понаблюдать за обстановкой. Если профессор Русланов прав и будет предпринята попытка похитить его жену и сына, за домом наверняка следят. А слежку, даже профессиональную, если о ней известно, обнаружить не так уж сложно.

…Планы Георгия разрушились обстоятельствами самыми что ни на есть бытовыми и до обидного мелкими. С первого раза его старенькая «шестерка» не завелась, а на второй раз аккумулятора не хватило. Днем можно у кого-нибудь прикурить, старт-кабель Георгий предусмотрительно возил в багажнике. Но у кого прикуришь в четвертом часу ночи, в дождь?

В надежде тормознуть какого-нибудь таксиста или частника и от него завестись, он вышел на Новочеремушкинскую. Но машин почти не было, а те, что были, даже не притормаживали. Вымокший, с перемазанными руками, злой, Георгий вернулся в свой кабинет и набрал номер домашнего телефона Яцека Михальского.

Он хорошо представлял-то, что сейчас услышит. Но дело могло быть очень серьезным. Друзья же — настоящие, а не те, кого никогда нет, когда они нужны, — на то и существуют, чтобы обращаться к ним в трудных ситуациях. А Яцек Михальский был настоящим другом.

Георгий познакомился с Яцеком в Вильнюсе, куда лейтенанта Гольцова направили служить после окончания Львовского военного училища. В штабе Прибалтийского военного округа Георгий числился старшим референтом-переводчиком, но занимался тем, что на служебном языке именуется специальными информационными мероприятиями, а говоря просто — политической разведкой и планированием контрпропагандистских акций. Он за много месяцев до штурма Вильнюсского телецентра спрогнозировал социальный взрыв. На его докладные не обращали внимания. Ни в Вильнюсе, ни в Москве. Он оказался в положении синоптика, который по показаниям приборов предсказывает грозу, а ему не верят: «Какая гроза? Солнышко за окном, сам смотри, не может быть никакой грозы».

Единственным человеком, который серьезно отнесся к прогнозам Георгия, был оперуполномоченный КГБ капитан Михальский. После окончания Высшей школы КГБ он успел пару лет повоевать в Афгане, а в Литве курировал Клайпедское пароходство. Он был азартным заводилой в любой компании, считался человеком веселым и легкомысленным. Но, когда нужно, умел был серьезным.

Яцек внимательно изучил все материалы Георгия, задал несколько вопросов по делу и подвел итог:

— Они тебя не услышат. Они никого не услышат. Потому что они не в состоянии слышать правду.

— Что же делать? — спросил Георгий.

— Я не даю бесплатных советов. Это решать тебе. Мне интересно, как ты поступишь.

Расстались они довольно холодно, не подозревая, что с этого разговора начнется их многолетняя дружба.

Незадолго до черного для Литвы 11 января 1991 года Георгий очень резко выступил на совещании в республиканском ЦК — о том, что необходимо предпринять самые срочные меры, чтобы не допустить кровопролития, какое уже случилось в Тбилиси. Восприняли его выступление враждебно. Мальчишка, сопляк лезет учить секретарей ЦК. Но слухи о его выступлении разошлись по Вильнюсу.

После совещания к Георгию подошел Яцек Михальский.

— Хочешь знать, что я обо всем этом думаю? — спросил он.

— Нет, — ответил Георгий.

— А я все-таки скажу. Выступил глупо, совершенно бесполезно, но хорошо. Хорошо выступил, парень. От души. Уважаю. Держи пять. С этого дня можешь рассчитывать на меня. Во всем. И когда я говорю «во всем», это и значит во всем.

Случай доказать это представился быстро. Через месяц после штурма телецентра, на рассвете, к дому Георгия подкатили пять полицейских машин. Возглавлял оперативную группу следователь Генеральной прокуратуры Литвы. У него был ордер на арест старшего лейтенанта Гольцова. Выступление Георгия на совещании в ЦК расценили как призыв к введению в республике военного положения — к оккупации свободной Литвы. Но Георгия дома не оказалось. За час до приезда полицейских к нему ворвался Яцек Михальский. По своим каналам он узнал о готовящемся аресте и увез Георгия. На ноги подняли всю полицию, перекрыли выезды из города, вокзалы и аэропорт. Но Гольцов исчез.

Вечером того же дня из припортового бара в Клайпеде вывалилась группа пьяных русских матросов с лесовоза «Капитан Судейкин», проследовала к своему судну, оглашая причалы нестройным пением и крепким матом, разметала дежуривших у трапа пограничников и полицейских и скрылась в недрах лесовоза. Через час «Капитан Судейкин» снялся с якоря и ушел в Лондон с грузом архангельской древесины. В экипаже судна был один лишний — «опасный государственный преступник» Георгий Гольцов.

Георгий не рискнул сразу прийти в советское посольство и рассказать правду о том, каким образом оказался в Великобритании без загранпаспорта, без виз, без денег и с единственным документом — водительскими правами. Матросам с «Капитана Судейкина», принимавшим участие в организованной Яцеком Михальским отвальной пьянке, это могло выйти боком — запретом на загранку. Поэтому он дождался, когда лесовоз разгрузится и уйдет из Лондона, и лишь после этого явился в посольство и чистосердечно признался: пил с какими-то моряками в Клайпеде, перебрал, утром обнаружил себя на борту, потом его похмелили и высадили в Лондоне. Он даже не знал, что это Лондон, и очень удивился, когда узнал. С кем пил, не помнит. На каком судне, не помнит. Ничего не помнит. При всей топорности легенда несла в себе кондовую житейскую убедительность и трудно поддавалась проверке.

В посольстве судорожно посовещались, послали запрос в Москву. В ожидании ответа Георгия поселили в подвальной комнате, очень похожей на камеру следственного изолятора. Но кормили хорошо и разрешали гулять в ограде посольства.

Ответа из Москвы не было и две недели, и три. От нечего делать Георгий помогал посольскому садовнику, обрезал деревья и подметал дорожки. А за оградой посольства жил своей загадочной иностранной жизнью загадочный иностранный Лондон. Сознавать это было невыносимо. И через месяц Георгий сбежал. На столе своей камеры оставил записку. В ней он уведомлял его превосходительство посла СССР, что не может более жить нахлебником. Когда придет ответ из Москвы, пусть ему сообщат открыткой на лондонский главпочтамт «до востребования». Он явится в посольство и примет уготованную ему участь.