— Поела бы, Уля?! — окликнул ее Кузьма. — Не кручинься. Все образуется. Я вот высматриваю, где погуще трава да поядреней дрова!

Афоня вскакивает и прыгает по бревнам к очагу. Вода от его прыжков вздрагивает и рябит.

— Во, Уля, — поднимает он ложку гороховой каши, — тебе оставили. Иди ешь.

Ульяна подходит и гладит Афоню по нестриженой голове.

— А мы тихо сидели? — Афоня смущается и говорит шепотом. — Не разбудили?

— Нет. Надо бы постирать тебе рубашку.

Ульяна помогает Афоне снять через голову бумазейную чиненую-перечиненую рубашку.

— Мне и так ладно, — ужимает Афоня худенькое бледное тело. — Аверьян морской канат добыл, — сообщает он и преданно смотрит Ульяне в рот.

— Ешь со мной, — Ульяна подает ему ложку.

— Не-е, — мотает головой Афоня. — Я уже ел утром.

Афоне нравится смотреть на Ульяну, на ее руки. И как готовит она, и как стирает. Такие они у нее ловкие, смуглые, погладить бы, мечтает Афоня. Видать, гладенькие, как камешки-окатыши. Только теплые, ласковые. Не то что у няньки были. У той тоже ласковые, но шершавые. Афоня вспомнил няню Клашу, и защипало в глазах.

— На, Афоня, выскребай, а то совсем зажурился. На чугунок у меня силы не хватает.

— Давай, — берет Афоня чугунок и ставит между ногами.

— Не замарайся, сажа.

Афоня старательно выскребает со дна и подает Ульяне.

— Я уже наелась, это тебе.

— Мы потом с браткой, — сглатывает слюну Афоня и отставляет чугунок.

По нагретому за день бревну Ульяна идет к Кузьме и берется за весло. Глаза их встречаются, и во взгляде Ульяны Кузьма затонул, словно вошел в нее, укрылся от всех напастей — забылся.

— Надо бы на ночлег гнездиться. — Голос у Кузьмы внезапно сел и как бы доносился издалека.

Вечерело. Синим маревом задымила тайга. Схлынул жар, и теперь солнце лило ровное тепло, пахнувшее полынью. Верба низко кланялась воде, и, как шмели, желтые мохнатые цветы кружили над омутом.

Кузьма не шелохнувшись стоял у кормового весла. Лицо его, как и все вокруг, было облито вечерним солнцем. Светилось оно молодостью, мужеством и чистотой. Широкий, книзу опущенный нос, поджарые щеки, лучистые карие глаза делали лицо открытым. Бывают же такие лица. Читаешь в них, как в книге, и веет на тебя от их чистоты, великодушия такой нравственной силой и сознанием своей нужности, что кажется, пойдешь за этим человеком, куда бы он тебя ни позвал, и, что бы с тобой ни случилось, он тебя не оставит и никому не даст в обиду.

Светлая студеная вода неслышно проносила плот мимо крохотной и, казалось, уснувшей навсегда безлюдной деревеньки. Кузьма пристальным взглядом проводил ее, как бы желая заглянуть в каждую избу и понять, чем жив здесь человек. И снова пустынные, поросшие лесом берега. Но вот последний луч солнца высветил маковку церквушки на холме, а от нее шли добротные дома под тесовыми крышами, и все это в предзакатном солнце казалось праздничным, счастливым. Но Кузьма, сам не зная почему, пропустил это село. И уже в густых сумерках приткнул плот в небольшую заводь. «Ощупал» берег и тогда свел Арину пастись. Братья насобирали дров, распалили костер. Отужинав кашей, ребята забрались в шалаш, а Кузьма с Ульяной ночь просидели у костра. С рассветом Кузьма напоил Арину, завел в стояло, и плот отчалил от берега.

У следующей деревни Кузьма подгреб к берегу, захватился чалкой за камень и ушел в деревушку. Вернулся на берег сумрачный и сразу оттолкнул плот.

— Что же тебе, Кузьма, не понравилось?

— Места мало. Какая-то грязная улица — еще, видать, третьегодняшние дрова валяются заплесневелые, скотина неопрятная, вот что, Уля… Ель опять тут — гиблое место. Я люблю светлый лес.

И опять плот несло, а навстречу вставали леса, горы, стелились луга, громоздился камень, грозясь преградить путь, но за поворотом опять открывались новые дали и как бы спрашивали Кузьму: «Ну, а это чем тебе не царство земное?»

Теперь уже и Ульяна жадно вглядывалась в проплывающие мимо берега. Еще издали она заметила на высоком берегу поляну, с одной стороны ее окружала светлая ниточка ручья, с другой — лес. И екнуло сердце Ульяны, как бывает, когда человек заблудился, а вышел за поворот — и увидал свой дом. Кузьма тоже, по-видимому, заметил эту поляну и ударил веслом по воде. Громкий чистый всплеск разорвал тишину. А поляна щедро дарила разноцветьем. В траве свечками горели кудрявые саранки и оранжевые жарки. Медовым отсветом тек сосновый лес, розовым нежным цветом отливали березы и туманил у корня сиреневый подсад то ли рябины, то ли боярышника. Здесь Ангара текла спокойно и широко, и только ближе к берегу сваливало течение и накатывало на рыжую песчаную отмель.

Всматриваясь в берег, Кузьма подал команду:

— Приготовились.

Братья подняли головы, отбросили таловые прутья, из которых резали свистульки, воткнули в бревно ножи и поспешно закатали штаны.

Ульяна взялась за шест.

Плот обогнул косу и, покачиваясь на пенной воде, потянулся в заводь. Кузьма налег на весло, и плот пошел к берегу. Галька загрызла бревна. Аверьян с веревкой в руке прыгнул в воду, за ним Афоня. Словно обжигаясь, сиганули на берег и, ухватившись за чалку, потянули плот. Плот развернуло на плаву, и он стал боком подле берега.

Учуя острый запах трав, Арина радостно подала голос.

— Как же, Аринушка, пожуем, побегаем, — укладывая на плот весло, ободрил Кузьма Арину. Он посмотрел на кобылу и как будто увидел ее впервые: господи, шею-то хоть узлом вяжи. Он перевел взгляд на Ульяну: а эта вроде глаже стала. Впервые Кузьма кобылу сравнил с женой и удивился немало. Что-то в них общее есть. С холки, что ли?..

— Кузя, смотри, плот-то понесло…

Кузьма только сейчас почувствовал, что шест в руках вибрирует.

— Их ты, — Кузьма повис на шесте, упираясь ногами в перекладину. Подскочила Ульяна и тоже ухватилась за шест, и упругая ее грудь пришлась под ребро Кузьме. Его прошило горячими иголками. Плот похрустел и затих.

По берегу бежали братья: Аверьян на плече нес кол, Афоня — топор.

— Так бы унесло нас, Кузьма, — Ульяна зябко передернула плечами и прижалась к спине Кузьмы.

— Пусть бы. — Кузьму от прикосновения опять жаром прожгло, до пяток садануло. Он как на углях переступил с ноги на ногу. Одной рукой удерживая шест, он помог Ульяне сойти на берег. И, удерживая на шесте плот, смотрел, как Аверьян обухом топора мочалит кол. Кузьма спрыгнул на берег.

— Дай-ка, — протянул он руку.

Аверьян подал топор. Кузьма взмахнул и ударил щекой топора в кол. За лесом отозвалось звонко и многоголосо. Кузьма вбивал кол, и звон капал с деревьев в воду и не тонул, а плавал звонкими яркими пузырями. Так Кузьма Агапов закончил свое путешествие и застолбился на земле сибирской.

Плот стоял, высунув из воды потемневшие мокрые лбы бревен. Аверьян обкладывал кол камнями. Афоня снова забрался на плот. И теперь мостился с загородки сесть на кобылу верхом. Арина всхрапывала.

— Да не бойся же, дурочка, — ласково уговаривал Кузьма кобылу, раздвигая прясло.

Афоня, вцепившись в гриву, ждал, пока Кузьма выведет кобылу из стояла. Кузьма отдернул из прясла прожилину, повернул Арину головой к берегу и хлопнул по холке. Арина, словно на каблуках, простучала по бревнам и взвилась, но силы не хватило, и она чуть было не опрокинулась.

— С ума сошел, Кузя, — упрекнула Ульяна. — Убьет ребенка.

— Пусть привыкает.

Арина одолела крутой берег и, взмахивая хвостом, исчезла с глаз.

Ульяна побежала за ней, поднялся и Кузьма, но, увидев, что Афоня уже гоняется за лошадью, спустился к воде. Повалился в мягкую шелковистую траву. И только поднял глаза, увидел Ульяну. Она стояла на яру.

— Ты гляди какая! — восхитился Кузьма.

Платье на Ульяне было коротковато. Сколько раз за дорогу ей пришлось подрезать его, выкраивая из подола заплатки. Вот и получился обдергай, а ничего. До самого корешка ноги видны. Посмотрел и словно перышком по сердцу. «Какая же тайна в ней?» — недоумевал Кузьма. И в юбках, как в копне, была только голова снаружи, а все равно тянуло. Может быть, в юбках не так резко берет глаз, зато надольше притягивает: «Таинство какое-то есть», — делает вывод Кузьма. Не потому ль льнули парни к Ульяне. Такую и украсть не грех… Кузьме охота дотянуться до Ульяны, так охота, что в висках молоточки постукивают. Он приподнялся, пошарил по берегу глазами: где же эти босяки? Всю дорогу как ворованная.