Ульяна принесла свой полушалок и с глаз поскорее, чтобы не смотреть…

Чем ближе к вечеру, тем все чаще останавливается Кузьма и ненасытнее хватает воздух упряжка. Ноги у Кузьмы в крови.

«Неужели он не чувствует?» — переживает Аверьян.

Так день за днем, день за днем ходят в упряжке Кузьма и Арина. Попервости Кузьме казалось — не выдержит, упадет в борозду и не встанет. Но время шло. Выдержали и человек, и кобыла, а пахотный клин разрастался. Задышала земля, синевой зашлась борозда. Кузьма видит, как парит над травой воздух, как облетает верба, и подгоняет себя. Уже, считай, одной ногой в лето ступили. Июнь. Там, где подсохла пашня, земля забурела.

И незаметно шли дни, и тянулись вечностью — все было в одном клубке. Страшило одно: лето уже в разгаре — считает Кузьма засечки на лис вороньей твеннице, — а земля не прогрелась.

— Сивер — он и есть сивер, — вздыхает Кузьма.

Он дает еще круг по загону и стопорит плуг.

— Борону землица просит, — разминает пальцами бурый комок Кузьма, — пересохнет, коркой возьмется, а этого допустить нельзя.

Кузьма перепрягает Арину в борону, ссаживает Афоню с прутика на кобылу и надевает ему на голову свой картуз. Афоня тонет в нем вместе с глазами.

— Держи, Афоня, Арину, а то уйдет на обочину.

Афоня осаживает картуз на затылок и, ухватившись одной рукой за гриву, другой за повод, солидно басит, подражая брату:

— Ну, милая, пошли.

Кузьма выпускает из рук потяг, и кобыла тянет на межу.

— Держи, Афоня, держи ее, не пускай, — забегает Кузьма впереди кобылы.

Афоня изо всей силы тянет за узду и съезжает на самую шею Арине. Склони в это время Арина голову, быть бы Афоне на земле. Но Арина понимает и выравнивает борозду. И снова покатились бегучие час за часом. Вернулась с котелком Ульяна. Наскоро по очереди похлебали зеленое от щавеля, но горячее варево — и снова за работу.

Афоня боронит, а Кузьма, Аверьян и Ульяна следом чистят пар: собирают камни, коренья, разбивают комки земли, которые не взяла борона, вытряхивают из дерна самую нужную жирную землю. Солнце клонится к горизонту, клонится, клюет носом и Афоня.

— Упадет, укачало его, Кузя.

Кузьма останавливает кобылу.

— Афанасий, ты песни знаешь?

— Которую? — переспрашивает Афоня и лупает на брата невидящими глазами. — Про казака?

— Ну-ка зачни?

Афоня пробует, но голос сел, хрипит и срывается на писк.

— Горло заспалось, — поясняет Афоня.

— На свадьбе промочим. Ну-ка еще, мужик?!

Афоня с силой набирает воздух — и совсем просыпается.

— Ну вот, уже лучше. — Кузьма отпускает кобылу, — Пой, пой, Афоня!..

И Афоня поет:

— Песенник будет в маму-покойницу, — определяет Кузьма. — Вот уж, бывало, пели, — вспоминает Кузьма. — Песню заводит отец, а на подхвате мама, так выведет — проймет до самого донышка.

Но вот солнце село за гору, и борону отволокли на обочину. Афоня пошатываясь пошел к реке пить. Ульяна — к костру чай варить. Пока Аверьян распрягает кобылу, Кузьма прикладывает к ногам свежую землю.

Мягко стукнула о землю одна, другая оглобля. Кузьма поднимает голову. Как лен из травы видится голова Афони, спешит.

— Уля вас, братки, хлебать звала! Велела, пока не остыло, идтить!

— Уже? — удивляется Кузьма. Он неловко притянул к себе братишку. Провел по выгоревшим волосам. — Когда вырастешь, кем будешь?

— Я уже говорил, — мнется Афоня.

— Да я забыл, память-то с дырой…

— Женихом!

— Правильно, — будто вспомнил Кузьма и легонько хлопает Афоню по плечу. — Заморенный малость, а так — ничего: вполне жених. Скажи Уле, сейчас придем.

Кузьма смотрит вслед брату: голова на шее у Афони как неспелый подсолнух на дудке — мотается.

— Э-эх! — по-мальчишески подскакивает Кузьма к Аверьяну. — А ну давай, кто вперед? — и припускает к реке.

Ульяна выглянула из-за бугра. Что стряслось с мужиками, какая оса ужалила? Братья наперегонки на яр, штаны долой — и бултых в воду.

— С жару-то, вот ненормальные, — а у самой тело тоже просит остуды.

Ульяна срывает пучок травы.

— Афоня, сбегай потри спину братьям.

Только Афоня подошел к берегу, как Кузьма хватает его и тащит в воду. Ульяна, забыв про чугунки, бежит на выручку. Кузьма хватает и Ульяну.

— Вот мы сейчас заступницу.

Аверьян кидается выручать Ульяну, и все трое наваливаются на Кузьму и валят его с ног в воду.

— Сдаюсь, — Кузьма поднимает руки.

Кофта на Ульяне намокла и так обтянула грудь, что соски рожками встали. Кузьма с трудом отвел взгляд.

— Юбку-то хоть бы сняла, — запаленно крикнул Кузьма.

Ульяна спохватывается:

— Ох ты, мать моя, — и, заплетаясь в юбке, бежит за кусты.

— Давай-ка я тебя искупаю, — и Кузьма ведет Афоню на глубину.

У Афони перехватывает дыхание:

— Обжи-га-ет!

Кузьма растирает Афоне спину травой до красноты.

— Ну-ка, Афоня, мне теперь, — подставляет Кузьма спину.

Афоня сдавливает распустившуюся на воде траву и начинает тереть Кузьме спину, но тут же бросает травяную мочалку.

— Что ты, братуха?

— Шкура у тебя худая, вон на плечах кровь, — осторожно пальцем дотрагивается Афоня до кровяных подтеков и отстраняется.

— Худая, говоришь? — смеется Кузьма. — Это что значит, дыроватая? А, Афоня? Я вот тебя сейчас обмакну на середине…

Афоня, поднимая брызги, бежит на берег, братья падают рядом на нагретый за день песок. Хорошо после холодной воды. Чистый песок искрится, лучится теплом и течет меж пальцев серебряными и золотыми струйками.

— Мойте руки — да к столу, — от костра зовет Ульяна.

— Руки мыть? Мы же из воды, — удивляется Афоня, натягивает штаны и никак не может ногой попасть в штанину.

— Ну что, Афанасий, — помогает натянуть ему на мокрое тело штаны Кузьма, — брюхо просит каши? — Он хлопает брата по тощему животу.

Афоня кивает:

— Со вчерашнего дня просит.

— Ну, тогда пошли. — Кузьма перекинул рубаху через руку. Плечи и спина у него в кровавых подтеках.

На берег братья поднимаются лесенкой: Афоня, Аверьян, и Кузьма замыкает строй. Такие они разные и такие родные друг другу.

На открытом бугре, неподалеку от костра, на столе уже дымит похлебка. Стол, скамейки вкопаны в землю. На оструганных до блеска досках застыли капельки смолы. Аверьянова работа. Любо сидеть за столом. Однако разговаривать за едой не полагается. Еще от деда правило — жуй и молчи. Да и уработались так, что хоть тут ложись. Ульяна подает ковригу. Кузьма хлеб принимает стоя. Прежде чем распочать, оглаживает, прижимает ковригу к груди и не торопясь режет ломтями и складывает на чистый, вышитый по краям крестом рушник. Часть ковриги он прикрывает рушником и берет ложку, тогда все принимаются хлебать.