Афоня подражает Кузьме — так же не торопясь опускает в чашку ложку и, пока несет, подставляет кусок, чтобы не было дороги, — не капать на стол. Аверьян хлебает сосредоточенно, устремленно, ложкой работает, как стамеской: движения размеренны, точны, он и кусок не подставляет, и не капнет на стол. Это уже много раз замечала Ульяна — красиво Аверьян ест. И Аверьян вроде не смотрит, а видит весь стол. Он и вперед не забегает, и не отстает.

Аверьяну вспомнилось, как однажды, еще дома, он торопился и положил ковригу кверху подом.

— А если тебя вверх ногами поставить? — Кузьма посмотрел на брата, ровно тот человека убил.

Ели не жадничая, не спеша, основательно, черпая из хлебальной чашки.

Ульяна, пока едят мужики, с краю на лавке за столом сидит. Рядом по левую руку чугунок с варевом, по мере того как из чашки убывает — подливает. И вообще Ульяна проворная, с краю ей удобнее встать, сбегать к костру, убрать чашку, поставить кружки, разлить чай. Поели. Ульяна берется за посуду. У Аверьяна с Афанасием задание после ужина: выстрогать заготовку на кровати. Пока братья стучат топорами, Кузьма починяет сбрую, Ульяна уже убрала со стола, помыла посуду, подсела к Кузьме, вздохнула.

— Ты чего-то хотела сказать, Уля?

Ульяна еще некоторое время молчит.

— Последнюю ковригу распочали, Кузя. — Видно, нелегко далось ей это признание, лицо пошло пятнами. — Мы-то ладно — ребята…

Кузьма понимает. А что сказать? Что может он сделать для родных?

— Придерживать бы надо, — больше для порядка говорит он и сам не верит в сказанное.

— Как придержишь? Плуг, лямка… — виноватится Ульяна.

— То и говорю, на то ты и хозяйка. — Кузьма поспешно поднимается с бревна. — Ну что, мужики, передохнули, заготовки выстругали? Тогда спать. Завтра дел. Земля не ждет.

У Ульяны постель уже готова — «перина» взбита, ветки закинуты половиком, шубы под головы уложены — ночью теперь под шубами жарко, легким половиком укрываются.

Ребята сходили на речку, вымыли ноги — и в постель. Ульяна у костра с чугунками возится — гремит.

Кузьма идет посмотреть на луг Арину. Арина мотает отчаянно головой, хвостом. Кузьма соболезнует, что нет дегтя — помазать кобыле пах. Арина словно понимает, «жалуется», мордой трется, лезет в лицо Кузьме.

— Сейчас, Арина, мы их прогоним! — Кузьма собирает палки, разводит дымокур, разгоняет картузом дым. Арина утихает, встает на дым и охминает траву.

— С понятием, — подхваливает Кузьма Арину, — ешь, ешь… — И сам идет в балаган, тоже надо дать костям часок-другой покою.

А наутро Кузьма опять впрягается, и опять братья пашут, боронят. Поднялась земля черно-пенистая, выстелилась пуховым платком по цветастому полю. Привезли на телеге мешок с гаком ржи да распочатый куль овса. Сгрузили на полосу, сели всей семьей рядком, как перед дальней дорогой. И сомнение, и страх закружили Кузьме голову. Время-то, времечко пролетело, считай, ушло. Зерно бросить не шутка, а ну как в солому уйдет? Последние крохи сгубишь. А дальше как жить? Тужить? Луком полевым не пробьешься. От него одна изжога. Кузьма не знает, чем ее гасить. Водой? Утихнет ненадолго, а потом еще злее горит, так спечет внутренности, аж селезенка под ребро торкается. Вот и пораскинь умом.

Кузьма переводит взгляд на братьев, на Ульяну — и за них ведь отвечает.

Кузьма дергает присмиревшего Афоню за нос.

— Ну, так как, кавалерия, сеять?

— Чо спрасываес, я — как все…

— Ульяна?

— Аверьян?

Аверьян встает с мешка, и остаются две вмятины от костистого его зада.

Аверьян смотрит на небо:

— Дождь, однако, будет — поторапливаться надо.

— Кости чуют? — заулыбалась Ульяна.

Кузьма тоже рассмеялся:

— Ну, истинный дед Аверьян.

Который год поражается Кузьма сходству брата с дедом.

Кузьма развязывает мешок. Ульяна помогает ему пересыпать рожь в другой. Кузьма подгоняет лямку через плечо так, чтобы мешок горловиной пришелся под правую руку. Он выходит на полосу.

— Ну, с богом! — Кузьма перекрестился и кинул перед собой горсть зерна, и пошел шагать широко, вольно и бросать в землю семена.

Аверьян запряг Арину в борону, подсадил в седло Афоню, и кобыла пошла вслед за Кузьмой.

Вот ведь как жизнь повертывается. Давеча еще была чужбина, а бросил семя — и родина. Да нет в России такого места, чтобы русский человек остался без приюта. Земля российская щедрая, просторная, каждого обогреет, накормит. Но и ты ее уважь.

Кузьма сеял, Афанасий боронил, а Ульяна с Аверьяном готовили жерди для городьбы. Было решено огородить посев, чтобы и всходы не потравить, и Арину не держать на приколе. Воля хоть для человека, хоть для лошади не в последнюю очередь нужна, рассудил Кузьма.

Кузьма кинул последнюю горсть зерна в землю. Вытряс мешок. И тут почувствовал на спине теплое дыхание кобылы. Обернулся.

— Она, братка, не слушается. Тяну, тяну, — захныкал было Афоня, идет за тобой, и все, как я за Улей…

— Ну-у, — протянул Кузьма, оглаживая морду кобыле. — Она хлебный дух чует. Ты ж не девчонка нюнить. — Кузьма ссадил брата на землю.

Кобыла шумно дышала, перебирая мягкой теплой губой ухо Кузьме.

— На, смотри, — Кузьма вывернул мешок. — Видишь, нету. Надо было тебе горстку оставить.

Афоня ждал старшего брата на меже и травой отгонял мошкару. Кузьма подошел к Афоне и взял младшего за плечо.

— Ну вот и славно! Как народит да как напрет хлебушко… А ты, Афанасий, поздоровел, — искренне восхитился Кузьма, — считай, в полмужика потянешь?.. Пойдем тесать городьбу? Как ты на это смотришь?

— Хорошо смотрю, пойдем, — охлестывая себя травой, живо соглашается Афоня.

Аверьян с Ульяной наготовили уже жердей. Подошли и братья. Кузьма держал руку на плече у Афони, а Афоня брата за поясницу. Вспомнили, как играли в лапту. Другой раз вся улица соберется, начинают играть самые маленькие, а потом подойдут и взрослые, в ограде тесно, высыплют на улицу. Бывало, и дед Аверьян не утерпит, ввяжется играть в лапту, и тогда игра переметнется за село, с каждой улицы своя матка.

Пары загадывают в сторонке — один бочка с салом, другой — казак с кинжалом, подходят к матке, чья очередь, тот отгадывает. Потом тянут жребий: орел или решка, кому бить, кому галить; те, что галят, располагаются вдоль черты, кому вышло бить лаптой мяч, стоят в затылок, подходят и бьют по мячу по очереди — самые сильные ударники напоследе. Ударил если слабо, отходи, стань на черте, не нарывайся, жди, пока ударник врежет, тогда беги, не зевай.

Сколько играть, столько и шагов пробежать. Не успел вернуться, стой, пока не выручат, — на выручке самые что ни на есть чемпионы-ударники — вот как дед Аверьян: если уж попадет лаптой по мячу, с виду уходит в небо, тут уж самый тихий успеет туда и обратно до отметки сбегать, но, если зазевал или не успел, врежет галильщик мячом, бывает, вьюном изовьешься — гали. У каждой команды своя матка-вожак. Вот и Кузьма с Афоней предлагают отгадать: с маху под рубаху или с бегу под телегу.

— Я так не играю, — хлюздит Уля. — Загадайте снова. — Кузьма с Афоней отходят в сторонку и шепчутся. И опять подходит.

— Жеребец или жеребенок?

— Жеребенок! — и притягивает к себе Афоню.

— Вот и не отгадала. Скажи, Афоня? Ну, ладно. Раз нас, Афоня, не угадывают, носи с речки воду, а я колья острить буду.

Кузьма взялся за топор. Афоня принес воды.

— Подливай!

Афоня наливает в дырки воду, а Кузьма вгоняет в каждую кол. Из-под кола стрельнула вода и припечатала жижей Кузьму.

— Вот ты!

Кузьма сбросил штаны и остался в исподниках.

Афоня носил воду, а Кузьма всаживал в землю колья. Потом все вместе они вязали распаренными тальниковыми прутьями прясла, вдергивали жерди и к вечеру едва двигали ногами.

— А ты, Афоня, дюжой, — подсмеивается над братом Кузьма, — только скособочился картуз. Похлебаем затирухи и наведем тело, выправим амуницию.

— Пошли, братка, на берег, попьем, а?..

— Воду пить — не колья бить! Пошли, мужики, бабы не отставать!