Кузьма согласно покивал и похвалил себя, что доверился братьям. Совсем взрослый стал Аверьян и рассуждает, как дед.

— Поезжайте, братья, с богом, не теряйте времени. Решили, чего уж тут ждать.

— А я тут присмотрю. Дом догляда требует. — Голос у няньки Клаши оборвался, и она, как щенок, чуть слышно заскулила.

— Кормилица ты наша, да разве мы тебя бросим, — ласково обнял няньку Кузьма. — Да никуда мы тебя не денем. И никакая нас погоня не настигнет. Только не сказывайте, откуда мы и куда.

— А как спрашивать станут? — сквозь слезы спросила няня Клаша. — Тогда как?

— Переселенцы, скажи.

Няня Клаша успокоилась и подала на стол чугун с кашей и крынку топленого молока.

После ужина Кузьма с братьями еще раз проверили, все ли взяли в дорогу: инструмент, веревки, топоры, пилы, рубанки, фуганки.

— А вот зачем подушки, половики, кули с картошкой, бочки с капустой? — Кузьма посмотрел на няню Клашу.

— Как зачем? — удивилась няня Клаша. — В дороге все пойдет, ну и что, что замерзнет картошка? Сколько надо в кипяток опусти — и как свежая. Жаль, корову продали, а то бы подоил и развел картошку — куда с добром…

— Ладно, няня Клаша, лошади хорошие, потянут.

— Дом бы продать, — было завела няня Клаша, — жалко, гнить будет. Опять, как придется вертаться, — спохватилась нянька, — свой угол.

— Дом не корова, продать — сразу хватятся, не лето, в кустах не отсидишься. А так дом наш, пока разберутся, что к чему, ищи-свищи ветер в поле, за тридевять земель будем, — пояснил Кузьма.

В полночь по двору замелькали тени. Только скрип саней, да фырканье лошадей, да сдержанное «стоять» выдавали присутствие людей. Они не спеша поспешали. Как всегда, в зимнюю стылую ночь вблизи виделись отчетливо только хорошо знакомые предметы. Глаз легко улавливал нужное: седло, дугу, топор, а все остальное — ненужное — сливалось в одно большое черное пятно.

Ветер хлестал по заплоту с такой силой, как будто силился свалить его. Братья все делали быстро и споро. Только няня Клаша уже который раз спрашивала: «И куда я икону затуторила?..»

— Да здесь она, нянька, — отвечал Кузьма. — И ты иди сюда. Вот тебе гнездышко в сене.

— Братка, топор с длинным топорищем брать? — сдавленным голосом спрашивал Аверьян.

— Воткни в головку саней, — коротко бросил Кузьма, усаживая Афоню на воз. — Держи, мужик, вожжи… Ну, кажется, все…

— Мешок с ярицей не забыли? — верещала из своего гнезда няня Клаша и тянула, как птенец, голову.

Кузьма отворил ворота, поглядел во все стороны, хотя вряд ли что можно было разглядеть: дома и заплоты стояли слитно. Кузьма вывел первую лошадь, рядом с возом шел Аверьян и придерживал вожжи. Вывел Кузьма за ворота и другую. Сидя на возу, ею правил Афоня. Кузьма привязал ее за потяг за первую подводу и опять вернулся, еще раз оглядел двор: мастерскую, дом, присел на крыльцо и потом подошел к Арине, снял с нее накидку, вынес из-под навеса большой черный тулуп, бросил в кошеву и вывел кобылу за ворота. Сам вернулся во двор, задвинул ворота на засов, взял их вместе с калиткой и примкнул цепью. Перемахнул через забор в кошеву и через минуту нагнал братьев.

Обоз двигался не спеша. Кузьма привязал Арину за последние сани, обежал обочиной лошадей, присел на первый воз и тогда поторопил коня. И сразу застонал полоз, защелкали копыта.

В село Кузьма вернулся только на третий день до рассвета. Так же перемахнул через заплот — отпер ворота, завел, распряг и укрыл кобылу в конюшне. Дал ей остынуть и тогда задал отборного овса. А сам — к Фроловым, вызнал, что Харитона нет дома, обрядился — и к себе на двор. Если бы кто сейчас и заглянул во двор, то ни за что бы не признал Кузьму: какой-то татарин забрел невзначай во двор. На глаза Кузьма надвинул малахай, две лопасти его совсем прикрыли щеки. Яманья доха, подпоясанная кушаком, делала Кузьму большим и неповоротливым. Кузьма вывел кобылу, запряг в легкую расписную кошеву, положил под сиденье топор и отцовскую берданку, бросил сверху тулуп и выехал за ворота. Как и в прошлый раз, он вошел во двор, но уже не присел на крыльцо, а, закрыв на засов ворота, перемахнул заплот.

Кобыла шла легко, выметывая тонкие сильные длинные ноги. Так и въехал Кузьма во двор Ульяны: у высокого крыльца развернул кобылу головой к воротам. Взял из кошевы тулуп, поднялся по ступенькам на крыльцо и, будто отряхивая снег, оглядел из-под руки двор. Кузьма знал и про то, что старуха, дальняя родственница Харитона, неусыпно, день и ночь, как сторожевой пес, бдит по дому. Сосед Фролов выследил и вызнал и обсказал Кузьме, когда старуха уходит в церковь и когда возвращается обратно.

Впоследствии и сам Кузьма не мог объяснить, откуда у него была уверенность, что без помех удастся такое рискованное и почти безнадежное дело — похитить средь бела дня, на глазах у людей, из отчего дома девушку. Мозг работал четко, размеренно, Кузьма знал, что теперь никто в целом мире не заставит его отступить от задуманного.

Дверь открыл Кузьме племянник Ульяны — бледный мальчишка. Кузьму он не узнал, и тот на ломаном русском попросил посмотреть за лошадью и прошел в дом.

Ульяна стояла у окна. Он неслышно подошел, накинул ей на голову тулуп, подхватил на руки и почувствовал, как тело ее отяжелело. «Не узнала, испугалась», — мелькнуло в голове Кузьмы. Бережно подняв тулуп вместе с невестой, он вынес его на улицу. Племянник завороженно смотрел на кобылу. Кузьма положил тулуп в кошеву, поднял и посадил племянника на облучок.

— Дорога покажешь? — А сам слегка пригнулся на тулуп и тронул вожжи, кобыла пошла к воротам. Кузьма уже приготовился спрыгнуть, открыть их, но в это время в калитку вошла старуха — родственница мельника. Увидела мальчика и стала перед воротами.

— Это куда навострился? — старуха вперла глазами в Кузьму.

— Да вот дорогу показать, — сказал мальчишка. — Какой-то татарин заблудился.

— Еще чего, сейчас же слезь, — приказала старуха и крикнула работника.

Кузьма осторожно поставил мальчика на землю и погладил по голове.

— Турните-ка этого нехристя, — сказала старуха мужику.

Кузьма почувствовал, как под ним шевельнулась Уля. «Не задохлась бы», — резануло Кузьму, и он было чуть не вскочил помогать работнику, но мужик и сам справился. Кобыла словно стрела из лука вылетела за ворота, и, как только скрылся за поворотом дом, Кузьма натянул вожжи, распахнул тулуп. На носу у Ули блестели капельки пота. Глаза ее были закрыты. Кузьма поторопил кобылу. Миновали последние домишки, и дорога вырвалась на простор. Кобыла подобрала ногу, вошла в свой привычный ход, и ветер упруго ударил в лицо.

Кузьме все еще казалось, что рядом, словно смерть, стояла старуха. Он потряс головой, стараясь отогнать видение. Кобыла радовалась вольному ходу и все прибавляла и прибавляла свой размашистый податливый бег. Санки легко скользили по укатанной дороге. Земля скоро ложилась под ноги. Вдали зачернел лес. «Вот за тем поворотом, — решил Кузьма, — Ульяну посажу рядом, и поминай как звали».

Из-за черной стены леса медленно выплывало снежное облако. Кузьма пригляделся: оказывается, кобыла кого-то настигает. Снежное облачко все приближалось, словно его ветром нагоняло. И оно становилось все ярче. И наконец Кузьма разглядел пару серых жеребцов и по высоко поднятому воротнику узнал отца Ванифатия.

«Еще не хватало», — огорченно подумал Кузьма и затушил в себе желание поднять сию минуту Ульяну. Заснеженное поле и черные, словно обуглившиеся на морозе деревья проносились мимо. Кузьме показалось, что он летит на крыле птицы. Скоро кобыла достала поповские санки. Отец Ванифатий, не оглядываясь, припустил поводья. То же сделал и Кузьма. Ванифатий не выдержал, оглянулся. Он был уверен, что не найдется лошади обойти его пару и что обогнать духовное лицо не осмелится ни один человек. Ванифатий привстал, глянул. «Узнал, — подумал Кузьма. — А черт ее бей, подвернется место, — обставлю батюшку».

Отец Ванифатий почувствовал дыхание коня, сбросил с правой руки шубу и хлестнул наотмашь кнутом своего коренного, стараясь достать и Арину. «Ну уж это дурость, — огорчился Кузьма и придержал вожжи. — Еще выхвостнет глаз кобыле, что с него взять».