Но всякий процесс приспособления сопровождается мучительными периодами, и, хотя Корлис в общем довольно легко освоился в новых условиях, отношения с Фроной складывалисьь далеко не так гладко. У нее был свой собственный кодекс нравственных правил, совершенно непохожий на общепринятый. Она, по-видимому, полагала, что женщина имеет право делать вещи, способные смутить даже завсегдатаев салонов. На этой почве и произошла у нее первая размолвка с Корлисом.

Фрона любила в сильные морозы кататься на собаках, чувствовать, как горят щеки, волнуется кровь, а все тело, напряженно устремляясь вперед, движется в ритмическом беге. Раз в ноябре, когда ударили первые сильные морозы и спиртовой термометр показывал шестьдесят пять ниже нуля, она выкатила сани, запрягла в них собак и помчалась по дороге к реке. Оставив за собой город, Фрона пустила собак во всю прыть. Так попеременно, то в санях, то бегом, она пронеслась через индейскую деревушку под утесами, сделала круг в восемь миль по Оленьему Ручью, пересекла реку по льду и через несколько часов мчалась уже по западному берегу Юкона против города. Фрона знала, что там проходит дорога, укатанная розвальнями, доставляющими в Даусон дрова, и думала вернуться этим путем домой. Но, проехав с милю, она попала в мягкий снег и пустила уставших собак шагом.

Прокладывая себе путь, она направила сани вдоль берега реки, под нависшими скалами. Время от времени ей приходилось сворачивать в сторону и огибать вдающиеся в реку утесы, а иногда спускаться на лед вдоль крутых стен. И вот, ведя за собою собак, она наткнулась вдруг на женщину, которая сидела на снегу, устремив взгляд на противоположный берег, где вырисовывался подернутый дымкой Даусон. Женщина плакала, и этого было достаточно, чтобы Фрона остановилась. Слеза, превратившись в льдинку, застыла на щеке незнакомки, а в печальных, затуманенных глазах ее отражалось безнадежное, безграничное горе.

— О! — воскликнула Фрона, останавливая собак и подходя к ней. — Вы ушиблись? Не могу ли я помочь вам?

Но незнакомка отрицательно покачала головой.

— Но вам нельзя сидеть здесь. Сегодня без малого семьдесят градусов, и вы замерзнете через несколько минут. Ваши щеки уже отморожены. — Она начала растирать женщине снегом побелевшие места, следя за тем, как кровь теплой волной снова приливала к ним.

— Простите, — женщина с некоторым усилием поднялась на ноги. — Благодарю вас, мне вполне тепло, — она мягким движением глубже надвинула свой меховой капюшон, — я просто присела на минутку.

Фрона заметила, что она красива, и ее женский глаз тотчас оценил великолепные меха, покрой пальто и изящные мокасины, выступавшие из-под него. Незнакомое лицо и вся эта роскошь вызвали у Фроны инстинктивное желание отодвинуться.

— Со мной ничего не случилось, — продолжала женщина. — Просто захотелось вдруг посмотреть на эти бесконечные, унылые снега.

— Да, — ответила Фрона, овладев собой. — Я понимаю вас. В этом пейзаже, должно быть, много грусти, но только на меня он действует совсем иначе. Я чувствую в нем суровость и величие, но не печаль.

— Это происходит от того, что наши жизни идут различными путями, — задумчиво заметила незнакомка. — Дело не в пейзаже, а в том, кто и как его воспринимает. Если бы мы исчезли, он, разумеется, остался бы, но вместе с тем утратил бы свое человеческое значение, то есть то, что мы в него вкладываем.

Женщина резко остановилась и залилась вдруг серебристым смехом, в котором звенели нотки горького отчаяния, заставившие Фрону внутренне содрогнуться. Она сделала движение по направлению к собакам, но рука незнакомки быстрым движением — очень похожим на любимый жест самой Фроны — дотронулась до нее. И это движение сразу покорило сердце девушки.

— Подождите минутку, — сказала она с молящей ноткой в голосе, — и поговорите со мной. Я давно уже не встречалась с такой женщиной, как вы. Я вас знаю — вы дочь Джекоба Уэлза, Фрона Уэлз. Так ведь?

Фрона утвердительно кивнула в ответ и остановилась в нерешительности, внимательно всматриваясь в свою собеседницу. Она сознавала, что испытывает сильное, но простительное любопытство и откровенно стремилась узнать все до конца. Кто же эта женщина, так сильно похожая на нее и вместе с тем такая чужая, старая, как старейшая из рас, и юная, как новорожденный младенец, заброшенная на край света, где пылают костры, и вечная, как само человечество? В чем разница между ними? Пять чувств, которыми наделила ее природа, не могли дать Фроне ответа на этот вопрос. Естественные законы создали их одинаковыми, и только резко очерченные границы социальных каст и правила общественной мудрости возводили стену между ними. Такие мысли мелькали в голове Фроны, пока она торопливо изучала лицо незнакомки. Эта минута наполнила девушку благоговейным страхом, точно перед ней разверзлась вдруг завеса и открылось во всем своем мистическом величии божество. Ей вспомнились слова: «ноги влекут ее в ад; дом ее — путь к могиле, дорога в чертоги смерти», и в тот же миг живо вспомнила знакомый жест, которым эта женщина обратилась к ней с немым призывом. Она оглянулась по сторонам, охватила взглядом унылую бесконечную белизну, и ей также показалось, что все вокруг дышит печалью.

Фрона нервно вздрогнула, но, взяв себя в руки, произнесла довольно спокойным голосом:

— Пойдемте, согреемся немножко. Я не представляла себе, что так холодно, пока не постояла на месте. — Она обернулась к собакам. — Ну, вперед, Король! Сэнди, вперед! Я совсем застыла, а вы, должно быть…

— Мне очень тепло. Вы шли слишком быстро, и ваша мокрая одежда сохнет на теле. А я шла спокойным шагом, только чтобы не застыть. Я видела, как вы выскочили из саней за госпиталем и скрылись за сугробами, точно Диана снегов. Как я позавидовала вам. Должно быть, это доставляет вам огромное удовольствие?

— О, да, — просто ответила Фрона. — Я выросла вместе с собаками.

— Это напоминает Грецию.

Фрона ничего не ответила, и они шли некоторое время молча. Девушка чувствовала неудержимое желание (хотя и не осмеливалась привести его в исполнение) заговорить совершенно свободно и заставить свою случайную спутницу поделиться с ней горьким опытом и знаниями, которыми та несомненно обладала. Волна горячей жалости и братской скорби переполняла сердце Фроны, но она не знала, с чего начать, как найти доступ к этой замкнувшейся душе. И когда незнакомка заговорила, Фрона вздохнула с облегчением.

— Расскажите мне, — сказала женщина горячо и властно, — расскажите о себе. Вы недавно появились в этих краях. Где вы были до того, как приехали сюда? Расскажите.

Лед был сломан, и Фрона заговорила о себе, искусно подделываясь под девичью наивность. Она делала вид, будто не понимает, с кем имеет дело, и не замечает в своей собеседнице плохо скрытой тоски по давно утраченной чистоте, которою обладала она, Фрона.

— Вот тропа, на которую вы хотели выйти. — Они обогнули последний скалистый выступ, и спутница Фроны указала ей на то место, где стены утесов, расступаясь, открывали проход; из этого ущелья выбегала дорога, по которой сани перевозили дрова в город через реку. — Здесь я прощусь с вами, — закончила она.

— Но разве вы не вернетесь в Даусон? — спросила Фрона. — Становится поздно, и вам лучше не задерживаться.

— Нет… я…

Заметив ее мучительное колебание, Фрона поняла, как легкомысленно она поступила. Но шаг был сделан, и она решила, что отступать уже поздно.

— Мы вернемся в город вместе, — решительно заявила девушка. И, откровенно показывая, что знает, кто ее спутница, добавила: — Мне все равно.

Кровь горячей волной залила застывшее лицо женщины, и ее рука знакомым жестом протянулась к девушке.

— Нет, нет, я прошу вас, — пробормотала она. — Я… я хочу пройтись еще немножко дальше. Смотрите. Кто-то едет.

Они как раз дошли до санной тропы, и лицо Фроны вспыхнуло так же, как вспыхнуло перед тем лицо ее спутницы. Из ущелья большими скачками неслись им навстречу легкие санки, запряженные собаками. Рядом с упряжкой бежал мужчина, приветствуя их рукой.