Теперь у меня был свой дом. Когда человека приглашают в гости, он, естественно, должен принимать и у себя. Это один из признаков моего улучшившегося благосостояния. Поскольку в гостях меня всегда угощали вином, то мне не оставалось ничего другого, как угощать своих друзей тем же. Поэтому я завел у себя запас пива, виски и красного вина, который с того времени уже не переводился в моем доме.

И тем не менее, в течение всего этого периода я не испытывал ни малейшего влечения к алкоголю. Я пил, когда пили другие, за компанию, и так как мне было безразлично, что пить, я подражал другим. Если все пили виски, пил виски и я; если все пили пиво, я тоже пил пиво. А когда в доме не было гостей, я не брал в рот ничего хмельного. В моем кабинете всегда стоял графин виски, но я месяцами, а то и годами не испытывал желания выпить в одиночестве.

Обедая в гостях, я с удовольствием ловил ласковый, приветливый блеск предобеденного коктейля, он казался мне очень приятным и заманчивым. Однако высокое напряжение жизненной энергии и душевный подъем, не покидавший меня, давали мне возможность прекрасно обходиться и без него, так что у себя дома, когда садился за стол один, никогда не считал нужным выпить перед обедом коктейль.

С другой стороны, я помню одного очень интересного человека, постарше меня, который часто заходил ко мне побеседовать. Он любил виски, и мы часто, бывало, просиживали с ним целые дни, опрокидывая рюмку за рюмкой, пока оба не начинали чувствовать на себе действие алкоголя. Но почему же я делал это? Не знаю, должно быть, под влиянием старой привычки и по примеру прежних дней и ночей, когда я подростком сидел со стаканом в руке среди пьющих.

Кроме того, я больше не боялся Ячменного Зерна. Я находился в той чрезвычайно опасной стадии сближения с ним, когда человек склонен считать себя его господином. Это убеждение находило себе подтверждение в том, что я сумел отказаться от вина в долгие годы труда и учения. Я мог по желанию пить или отказываться, или пить не напиваясь, а главное — я ясно сознавал, что не чувствую склонности к вину. В этот период я пил исключительно по той же причине, по которой напился в свое время с гарпунщиком Скотти и устричными пиратами. Так поступали мужчины, перед которыми я тоже желал показать себя мужчиной. Все эти блестящие люди — искатели приключений в области интеллекта — пили. Прекрасно. Почему же мне не пить вместе с ними? Ведь я был так уверен, что мне нечего опасаться алкоголя.

Так продолжалось несколько лет. Иногда я порядком выпивал, но такие случаи были редки. Они нарушали мою работу, а я этого не хотел. Я помню, как провел несколько месяцев в Лондонском Ист-Энде, работая над своей книгой. Мне приходилось большей частью вращаться там среди худших подонков низших классов, причем я несколько раз напивался и очень злился на себя за это, ибо алкоголь нарушал ход моей работы. Однако и тут я поддался хмелю лишь потому, что, вступив на путь приключений, не мог избежать встречи с ним.

Бывали и такие случаи, когда я, полагаясь на свое долгое знакомство и близость с Ячменным Зерном, принимал участие в пьяных состязаниях с другими мужчинами. Конечно, это случалось лишь на пути приключений в различных частях земного шара и вызывалось только моим самолюбием. Какие странные формы принимает иногда самолюбие — оно заставляет человека пить лишь для того, чтобы показать другим, какая у него крепкая голова. Однако это странное самолюбие существует не только в теории, оно — непреложный факт.

Как-то раз, например, кучка молодых революционеров пригласила меня в качестве почетного гостя на «кружку пива». Это единственная заправская попойка, на которой я вообще когда-либо присутствовал. Принимая приглашение, я не понял истинной сути дела. Я воображал, что услышу пылкие и возбужденные речи, хотя некоторые при этом, пожалуй, и выпьют лишнего. Однако оказалось, что такие пирушки являются любимым развлечением пылких юношей, которые разгоняют будничную тоску, спаивая таким образом уважаемых людей. Как я узнал потом, в прошлый раз у них присутствовал также почетный гость — талантливый молодой радикал, не искушенный в пьянстве, и они напоили его до положения риз.

Очутившись среди них, я понял, в чем дело, и почувствовал, как нелепая мужская гордость закипает во мне. Уж и покажу я этим молокососам! Увидят, небось, кто из нас выносливее и крепче, у кого сильнее воля и характер, желудок и голова, кто способен дойти до свинского состояния и не подать виду. И этакие желторотые птенцы воображают перепить меня!

Это, видите ли, было испытание на выносливость, а ни один мужчина не согласится признать себя слабее других. Тьфу — пиво! Я успел за это время привыкнуть к более дорогим напиткам и уже много лет не прикасался к пиву. Но в свое время я распивал его с настоящими мужчинами и поэтому был уверен, что сумею показать кое-что этим щенкам. Попойка началась, причем мне пришлось состязаться с наиболее сильными из них. Некоторым участникам разрешалось выходить из состязания, но только не почетному гостю.

И все суровые ночи, проведенные мною без сна, все книги, которые я прочел, вся мудрость, которую я впитал в себя, — все померкло, отступило перед обезьяной и тигром, поднявшимися во мне из пропасти моего атавизма и разжигавшими в душе похотливое желание превзойти других скотов.

Когда пирушка кончилась, я все еще держался на ногах, ходил прямо и не шатался, чего никак нельзя было сказать о ком-либо из моих хозяев. Я вспоминаю, как один из них, остановившись на углу улицы, обливаясь с досады слезами, жаловался на то, что я трезв. Он и представить себе не мог, ценой какого железного усилия (возможного лишь благодаря долгой тренировке) я удерживал сознание в своем плавающем мозгу, сохранял власть над мускулами и речью, не позволял своему голосу ломаться и ослабевать и продолжал последовательно и логично мыслить. При этом я ухитрялся еще посмеиваться над ними. Не я вышел дураком из этого состязания. Я гордился своей победой. Черт побери, я и сейчас еще горжусь ею! Так уж странно устроен человек.

Но на следующее утро я не написал положенной тысячи слов. Я чувствовал себя больным, отравленным и весь день не находил себе места. Мне предстояло прочесть публичную лекцию, я прочел ее и уверен, что она была не лучше моего самочувствия. Некоторые из моих вчерашних хозяев явились на лекцию и уселись в передних рядах, очевидно, с целью подметить во мне следы прошедшей ночи. Не знаю, что удалось заметить им, но я по некоторым признакам убедился, что они чувствуют себя не лучше моего, и нашел в этом известное утешение.

— Никогда больше! — клялся я.

И действительно, с тех пор никому не удавалось вовлечь меня в подобное состязание. Это было последнее, в котором я принимал участие. О, мне приходилось пить и после этого, но я пил благоразумнее, умереннее, без всякого соревнования. Вот таким-то образом опытные пьяницы приобретают еще больше опыта.

Приведу еще один пример, подтверждающий, что в этот период своей жизни я пил только ради компании. Я плыл через Атлантический океан на «Титанике». С самого начала путешествия я подружился с одним англичанином, специалистом по проводке кабелей, и молодым испанцем, членом какой-то пароходной фирмы. Они пили только «лошадиную шею» — безалкогольный сладкий холодный напиток с яблочной или апельсинной коркой, который подавался в высоких бокалах. И в течение всего пути я пил только «лошадиную шею». С другой стороны, если бы оказалось, что мои товарищи предпочитают виски, я стал бы пить с ними виски. Не следует заключать из этого, что я был слабохарактерным человеком. Просто мне было безразлично, что пить, никаких соображений нравственного характера в этом отношении у меня не было. Молодость делала меня сильным, я не испытывал никакого страха перед Ячменным Зерном и считал, что легко могу отказаться от него, как только захочу.

Глава XXVIII

Я не был еще готов к тому, чтобы принять дружбу Ячменного Зерна. Чем старше я становился, тем больше рос мой успех, выше становились заработки и мир все шире и заманчивее раскрывался передо мной. Ячменное Зерно начинал играть все большую роль в моей жизни. Но наше общение ограничивалось пока лишь шапочным знакомством. Я пил только для того, чтобы поддержать компанию, а в одиночестве никогда не прикасался к спиртным напиткам. Иногда я напивался, но считал подобные опьянения лишь данью, к тому же довольно легкой, которую я был обязан платить обществу.