— А тебе хотелось, чтобы Театральной Королевой класса выбрали тебя?

— Ну да.

— Да ладно, прекрати, Бриджит! Дори вся насквозь пропитана театром, — сказала я. — А тебя никто не воспринимает такой чудачкой…

— Перси на репетиции сказал мне то же самое, — ответила она. Пепе в «Нашем городе» играл роль Рассказчика.

— Пепе прав. Ты слишком хорошенькая. Слишком популярная. Слишком много парней хотят залезть тебе в трусы.

— В том-то вся и проблема, — вздохнула Бриджит.

Я снова скажу это. Боже правый.

— Красавица и Красавец класса, подъем! Умник и Умница, приготовиться! — прокричала мисс Хэвиленд, которая тоже участвовала в создании школьного ежегодника.

— Лучше бы нам встать, пока Хэвиленд не начала распространяться на тему того, как наше поколение не уважает время, — сказала я. — Неужели мы не видим, что наше коллективное наплевательство на пунктуальность усугубляет образ ненадежности, подрывающий доверие к нашему поколению?

Бриджит не слушала. Она была слишком занята жеванием того, что обычно является ее хвостиком, а сейчас было высвобождено из резинки ради фотографирования.

— Хватит жевать волосы, если, конечно, не хочешь, чтобы они стали слюнявыми.

Но она продолжала грызть их на протяжении всего нашего пути к сцене.

Фотография каждого Характера класса делается на фоне красно-белого логотипа Пайнвилльской школы, но с разным реквизитом. Болтушка Сара кричала что-то в мобильный телефон. Флиртовщица Мэнда развесила свои сиськи по Пи Джею, который выступал одновременно и в роли реквизита, и в качестве Флиртовщика, в то время как Скотти злобно сверкал глазами вне зоны видимости фотокамеры. Изображая Красавицу и Красавца, Бриджит и Скотти любовались собой в маленькие зеркальца. К ее чести, Бриджит смешно закатила глаза.

— Дорогуша, ты же не Клоун класса, — сказал фотограф. — Теперь сделай одолжение и постарайся выглядеть красивой, как тебе и положено.

Бриджит крикнула мне: «Понимаешь теперь, что я имела в виду?!»

Лен прилежно ждал нашей очереди фотографироваться. На нем была футболка, которую я раньше не видела. Под черно-белой фотографией Эйнштейна было написано: «ВЕЛИКИЕ ДУХОМ ВСЕГДА ВСТРЕЧАЮТ ЖЕСТКУЮ ОППОЗИЦИЮ СО СТОРОНЫ СРЕДНИХ УМОВ».

— Клевая майка, — сказала я. Это высказывание напомнило мне о цитатах Мака. Интересно, разочаровался бы он, если бы узнал, что я уже решила не поступать в Колумбийский университет. Хотя ему об этом знать необязательно.

Лен, как это у него заведено, прочистил горло, и это означало, что скоро начнется словесный понос. Так и есть:

— Не настолько гениально в своей простоте, как футболки Флю с днями недели, но заявка на модность в самом прямом смысле слова. Ты знаешь, что Эйнштейн плохо учился в школе? На самом деле, вряд ли его избрали бы Умником класса, поскольку учителя считали, что Альберт практически не поддается обучению, вот ведь ирония судьбы…

— Понятно, — прервала его я.

Терпеть не могу его болтовню. Начав, он уже не может остановиться. Лучше уж ему не начинать вовсе. Так мы простояли минуту молча, и Лен мне очень нравится, когда молчит, а я могу просто любоваться его новым имиджем. Мне почти удается убедить себя в том, что это совершенно другой парень: клевый, умный, симпатичный. Но едва он открывает рот, становится ясно, что передо мной тот самый старый Лен.

Скоро у нас это станет привычкой. Ну, знаешь, сначала фотография старшеклассников месяца, теперь это. У меня такое ощущение, что в будущем нам придется много фотографироваться вместе. Э-э-э, э-э-э, — он вдруг совсем потерял дар речи, и начал заикаться. — Э-э-э. Ну, я имею в виду, что ты и я, мы будем весь год выигрывать все титулы, и нам придется все время фотографироваться вместе, так, может, нам… э-э-э…

К счастью, вмешалась Хэвиленд:

— Умник и Умница, на сцену! Обреченные на успех, приготовиться!

В роли Умника и Умницы мы с Леном были окружены учебниками. Смешно, ведь я делаю все уроки в аудитории для самостоятельных занятий, а домой книг не ношу с десятого класса.

— Улыбочку, — призвал нас фотограф.

Мы улыбнулись.

— Обреченные на успех, на сцену! Нонконформисты, приготовиться!

— Это мы, — сказали мы с Леном одновременно.

— Обреченная на успех, — сказала я.

— Не нонконформисты, — сказал Лен.

— Неужели? — саркастически заметил фотограф.

Обреченных на успех мы изображали, держа над головой огромный надувной глобус. Полагаю, что это символизировало наше неизбежное доминирование над миром.

— Улыбнулись!

Мы улыбнулись.

— Э-э-э, Джессика, ты…

— Нонконформисты, на сцену! — закричала Хэвиленд.

А где же, Маркус?

— Э-э-э, Джессика?

Я повернулась к Лену:

— А, что? Извини.

— Как твои… э-э-э… соревнования по бегу? И…

— Они меня достали. Все дерьмо.

— Э-э-э. Нужно ходить каждую субботу? Или…

— Да. Каждую субботу. Ненавижу бег. Ненавижу себя.

— Э-э-э. Потому что я. Э-э-э…

— Нонконформисты, на сцену! Нонконформисты!

Кейтлин Максвелл, которая за лето успела официально изменить имя и фамилию, скакала по залу на своей нонконформистской ходуле «поуго» и искала Маркуса.

— Тра-ля-ля! Тра-ля-ля! — заливалась она своей нонконформистской песенкой. Я найду Маркуса!

— Э-э-э, Джессика?

— Нонконформисты, где вы?! — орала Хэвиленд еще громче прежнего.

Где же он?

Кейтлин стрелой направилась к мисс Хэвиленд, звеня бубенчиками на своем нонконформистском шутовском колпаке.

— Маркуса здесь нет, — она скрежетала зубами, украшенными нонконформистскими брекетами неоново-зеленого цвета. — Он не пришел. Тра-ля-ля.

Я чуть не описалась, так мне стало смешно. Вот тебе и Нонконформист.

Я собралась сказать это Лену, но когда обернулась, его уже не было. Однако исчезновение Лена меня вовсе не расстроило. Я думала о Маркусе. Где же он был?

Где же Маркус?

Почему я все время задаю себе этот вопрос?

Седьмое октября

Если вам стало интересно узнать о том, как мои соревнования по бегу, то я скажу вам: все как было дерьмо, так и осталось.

Дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо.

Все еще хуже, чем прошлой весной. Я бегаю так плохо, насколько это возможно для человека, не страдающего параличом нижних конечностей. В прошлом году я победила на соревнованиях для юниоров в Истлэнде. Я обошла соперников на одиннадцать секунд, это звучит не очень убедительно, но на самом деле это много. Сегодня на той же дистанции с теми же самыми девчонками я прибежала на сорок две секунды позже, чем в прошлом году. Я пришла двадцать третьей! Двадцать третьей! Единственный положительный момент таков: в газете были напечатаны имена первых двадцати бегунов, так что мое унижение хотя бы не было зафиксировано на бумаге.

После того как я пересекла линию финиша, я свернулась в позе эмбриона прямо на траве, закрыла глаза и стала размышлять о том, какое я ничтожество, о том, когда же закончится этот сезон, о том, как я боюсь начала следующего. Потом я стала думать о том, как бы скорее попасть в университет, потому что только там закончится эта пытка, отчего мне стало еще страшнее, ведь я все еще не знала, куда мне поступать.

Я не видела отца, записывающего с камерой в руках этот кросс на кассету под названием «Агония поражения Дарлинг, том 5», но я чувствовала его присутствие, похожее на холодную тень, которая возникает, когда солнце прячется за грозовую тучу. Серая пелена, застилающая глаза, стала черной, и меня до костей пронизал холод.

— Пап, не надо ничего говорить.

— Не знаю, сколько еще таких катастроф я смогу вынести.

Можно было бы подумать, что в свете событий 11-го сентября папа перестанет разбрасываться такими словами, как катастрофа. Но для него настоящей трагедией было именно мое поражение на соревнованиях по бегу.

— Просто не знаю, — снова пробубнил он.

Я знала ответ на его вопрос: ни одного. Я больше не могу терпеть боль и страдания во имя поддержания своего статуса могучей чайки Пайнвилльской средней школы. На фиг. Хватит.