Столь же немногочисленны и уж гораздо более сомнительны и дошедшие до нас сведения о жизни Бернарта, заключенные в так называемых «биографиях», приложенных к некоторым рукописным собраниям текстов, – как давно установлено исследователями, эти «биографии» трубадуров, составлявшиеся не ранее XIII в., во многом совершенно недостоверны, опираясь либо на сохранившиеся в течение долгих лет устные рассказы, либо на песни самих поэтов.

И все же, знакомясь с небольшим собранием песен Бернарта де Вентадорна, дошедших до наших дней, ощущаешь себя в некоем цельном поэтическом мире. Это – светлый и чистый мир любви. Только любви и посвящены песни Бернарта. И хотя, подобно другим поэтам своего времени, он, казалось бы, не столь уж оригинален в своей тематике, хотя и изображение природы, и изъявление чувств, и общее построение его песен основными чертами своими совпадает с другими дошедшими до нас лирическими песнями XII–XIII вв., – но только при формальном, педантично-элементарном знакомстве с его творчеством, при отсутствии целостного восприятия можно прийти к выводу о малой оригинальности поэта, даже о шаблонности его образов об условности его чувствований. Напротив, стоит отдаться непредвзятому восприятию его произведений, – а без этого нельзя судить о поэзии, – как тебя охватывает уверенность в том, что открывающийся в поэзии Бернарта мир – не мир заимствованных красот, не здание, возведенное, так сказать, из блоков массового производства, но творение своеобразной художественной личности. Дело в том, что даже так называемые поэтические шаблоны получают в стихах Бернарта совсем не шаблонный характер, насыщаются живым содержанием. Условный пейзаж перестает быть условным, данью одной лишь традиции, – он обретает воздух, как только мы почувствуем рядом с собою дыхание самого поэта. Условное изображение красавицы донны оживает на наших глазах, как только нас приведет к ней поэт, и мы почувствуем рядом с собою биение его сердца. Рассказ о муках и радостях любви, столь частый в любовной лирике старого Прованса, воспринимается как поэтическая исповедь.

Бернарт де Вентадорн не был новатором в обычном смысле слова. У него нельзя обнаружить прямой или скрытой полемики с установившимися нормами старопровансальского поэтического искусства, – в этом отношении он резко отличается, например, от провансальского поэта XIII в. Пейре Карденаля. Тот мало писал о любви, отдавая предпочтение сатирической поэзии, но зато строки, где он говорит о любви и доннах, – особенно в стихотворении «Ну вот! Свободу я обрел», – представляют собою подробное, пунктуально систематическое перечисление распространенных особенностей провансальской поэтической тематики Средних веков, с пренебрежением, а то и негодованием отвергаемых поэтом:

И отрицание поэтических традиций здесь тем более знаменательно, что оно проистекает не из отрицания самой любви, но из стремления к иному ее пониманию и иной художественной трактовке:

Нарушение высмеиваемых Пейре Карденалем традиций мы встречаем и в более раннюю пору, хотя и без особых сопровождающих деклараций, – например, у Бертрана де Борна, в его хорошо известной в свое время песне, посвященной изображению «составной донны», где все – и множественность адресатов песни, и обилие личных намеков, и игривость тона – выходит далеко за пределы сложившихся традиций. По-видимому, таким же нарушителем традиций был и более ранний поэт – Маркабрю. Ничего похожего в этом отношении нет у Бернарта де Вентадорна. Он привержен обычной старопровансальской поэтике до такой степени, что полемическое стихотворение Пейре Карденаля можно было бы счесть чуть ли не за пародию на него лично.

И вместе с тем это большой и очень своеобразный поэт. Не отказываясь от так называемых «общих мест», он превращает их в свое поэтическое достояние, заставляет их служить выражению его внутреннего мира. Заставляет тех, кто заглядывает в этот мир, ощутить значительность и подлинность там происходящего, проникнуться к поэту доверием, интересом и сочувствием, испытать радость узнавания всего того, о чем он говорит.

Бернарт де Вентадорн сам прекрасно сознавал срою поэтическую силу и отдавал себе отчет в ее источнике. Он не составлял никаких особых деклараций, но его поэтическое кредо выражено им не раз в его любовной лирике. В нем очень сильно было самосознание поэта. Человек скромный и простодушный, каким ок возникает в своих песнях, он вместе с тем полон уверенности в высоких достоинствах своего искусства. Это не задорное или чванное самовозвеличение. По существу, даже не к собственным заслугам относит Вентадорн высокие достижения своего творчества, – он их приписывает дару любви, которым наделен в высшей степени:

И такие строки не звучат самонадеянно, не нарушают общего впечатления от скромного облика Вентадорна, ибо здесь звучит не похвальба поэта, а хвала любви. Понимание поэтического дара как прежде всего дара любви с такой же убежденностью высказано и в другой песне:

Эта насыщенность подлинным чувством осознается и всеми, кто приобщается к его творчеству, как, пожалуй, самая отличительная черта Бернарта де Вентадорна. Однако понятие искренности и связанной с нею простоты самовыражения – не такое уж простое понятие в применении к искусству. Искренность в подобных случаях никак нельзя сводить к беспритязательной передаче жизненного материала, мыслей и чувств, человеческих отношений – всего того, что испытывает художник в жизни, т. е. она не сводится к автобиографичности, а то и противоречит ей. Да и автобиографическое толкование песен Вентадорна ничего сколько-нибудь существенного дать не может. Не может даже натолкнуть на более внимательное отношение к особенности возникающего в самих песнях облика поэта и его судьбы, т. е. того, что мы могли бы назвать лирическим героем и лирическим сюжетом этой поэзии, – до такой степени расплывчаты, отрывочны, общи или шаблонны дошедшие до нас биографические сведения.

Сообщая о том, что Бернарт де Вентадорн родился в Лимузене, во владениях замка Вентадорн, где отец его исполнял обязанности слуги, а мать пекла хлеб для обитателей замка, средневековый биограф т›т же, как бы снимая с себя ответственность за сообщаемые сведения, ссылается на Пейре д'Альвернья, современника Бернарта, И в виде оговорки замечает, что Пейре «наговорил много злого обо всех трубадурах». В самом деле, он оставил после себя песню-памфлет, нечто вроде массовой пародии, где передразнивает многих и многих поэтов своего времени, прибегая к личным намекам и довольно грубым шаржам, отнюдь не дружественным. Впрочем, вряд ли Пейре, сам далеко не принадлежавший к феодальной знати, собирался уязвить Бернарта его скромным происхождением: сообщение об отце-слуге и матери, растапливавшей замковую печь, связано, вероятно, как заметил уже Н. Цингарелли,[281] с намерением высмеять пристрастие Вентадорна говорить о себе как о слуге своей Донны, а о своей любви – как о разгорающемся пламени, – иными словами, перед нами реализованные метафоры, нередко и до сих пор преследующие цели литературной пародии.