Любовь Овсянникова

Известный прозаик Л. Овсянникова, мастер остросюжетного романа, произведениям которого присущи сложные сюжетные коллизии и динамичное развитие событий, представляет не совсем традиционный для нее жанр психологического повествования. Она уверенна, что будущее может легко читаться людьми, ибо дается им в их предощущениях. Именно в них скрыты его вещие знаки, и благодаря этому ход будущего иногда поддается корректированию. Но как научиться слушать себя, как научиться читать денотаты судьбы, открыты ли уже законы ее дешифровки? Да, и о них мы кое-что знаем. Например, мы знаем, что балансирование между «хочу» и «нельзя», между «надо» и не «стоит» обеспечивает безопасное равновесие бытия. Но не остановится ли жизнь, если все станут вести себя разумно? А может талант мудрости, как и любой талант, дается лишь избранным? Поиски ответов на эти вопросы и являются задачей художественной литературы.

Вам, чье имя легко угадывается из текста

Автор

Предчувствие

Повесть

1

Александр с улыбкой удовлетворения отошел от зеркала. Сегодня он себе нравился, отчего вдруг пришел в прекрасное расположение духа, весьма некстати, впрочем. Приятным показался одеколон, который он опрометчиво купил с рук у забредшего в издательство торгового агента, а потом жалел; чисто выбритая бархатная кожа, зачастую вызывавшая раздражение своей молочной белизной и розовым румянцем на щеках, теперь, казалось, добавляла ему привлекательности. «Да ведь уже тридцать пять стукнуло, а лицо до сих пор как у младенца», – иногда думал он о себе. Но сейчас он забыл о случающейся по этому поводу досаде. Даже прямые, вечно рассыпающиеся волосы показались эдакой небрежной деталью, придающей его виду особый шарм.

На самом деле Александр был к себе несправедлив. Его, действительно несколько картинное, лицо почти не выделялось на фоне ладно скроенной фигуры, ибо был он высок и строен. И хотя широкие плечи грешили легкой сутулостью, они не скрывали достоинства гордо посаженной головы, а всей фигуре придавали обаяние мужественности.

Особенно хорош был Александр, когда двигался. Его жесты, скупые, без лишней экспрессии, отличались выверенностью и мягкостью. Такой же была и походка. Если представить себе Игоря Костолевского с лицом Владимира Конкина, то легко понять, что кино потеряло в нем прекрасного героя.

Но Александр не знал своих достоинств. Может, потому что ему о них никто не сказал, а может, оттого, что не имел возможности видеть себя со стороны. Существовало еще одно объяснение, и оно, скорее всего, было самым верным, — его внешность… была не в его вкусе. Так случается иногда, и тут уж ничего не поделаешь. Родился человек с такой внешностью, которая не отвечает его представлениям об идеале, и пиши пропало — сетованиям не будет конца. Беда, конечно, так как за этим закономерно следуют комплексы, а за ними — тотальная неуверенность во всем, что человек видит и делает.

О, вот это, последнее, ему было известно хорошо! Слишком хорошо. Оно мучило его, лишало покоя, тем самым, усугубляя, усиливая внутреннюю драму.

Но природа редко допускает крайности, редко бывает только беспощадно скупой или только расточительно щедрой к людям. И поэтому, довесив к его внешней привлекательности толику комплексов по ее поводу, она, словно спохватившись, прибавила горсть увлеченности в его характер, и направила эту увлеченность в самое то, что надо, — на деятельность. В работе Александр начисто забывался, переставал думать о своих чертах и качествах, наполнялся азартом погони и боя за достижение цели.

Получалось, если суммировать, что был он объективно запрограммирован на удачную карьеру и неуспех у женщин, что являлось сочетанием редким и тем более дорогим в глазах тех, вышедших из легкомысленного возраста, кто его окружал.

Как легко догадаться, Александр не был женат, хотя это вовсе не означало, что он не замечал женщин или что ему никто не нравился. Были, были периоды острой влюбленности, робкие попытки заявить об этом, неудачи, разочарования, горечь.

К тридцати годам он познал весь спектр душевных тревог, сопряженных с прекрасным полом. Конечно, был уже не мальчик, но по-прежнему краснел в минуты неловкости. Таким и приехал когда-то в Киев из Тернополя, завершив там карьеру стилиста и надеясь начать здесь карьеру издателя, и обрести, наконец, личное счастье.

2

И вот сегодня был особый день — день его триумфа.

Он собирался в дорогу: укладывал вещи, наспех купленные подарки и вспоминал забытое.

«Забыть» — смаковал это слово. «За быть» — то есть «быть за». За чем, то есть, вне чего? Мозг человеческий представлялся морем, поверхностная гладь которого — это то, о чем мы помним, а глубинная часть — то, что и есть «быть за». Значит, забыть — означает: вывести из оперативного массива памяти, оставить на потом, на случай крайней нужды. «Какая же крайняя нужда подошла ко мне?» — удивлялся он, вспомнив вдруг, как отец нес его на руках из детского садика. Декабрьский день погас, и на небо вскарабкалась круглая тяжелая Луна.

— Кто это? — спросил он, показывая на это диво.

— Луна.

— Ее так зовут? — продолжал знакомиться, как и в детсаде, куда попал недавно и где период знакомств еще не окончился.

— Да, сынок, — усмехнулся отец.

— А как ее хомилия?

Отец не нашел, что ответить.

Почему вспоминается все это?

Ему тогда едва исполнилось три годика. Человек не может так отчетливо вспоминать события из младенчества, ибо это еще не было даже детством. А он вспомнил, как будто это было вчера. И скрип снега под ногами отца. И пощипывание морозца.

Не строил планы, не мечтал, а именно вспоминал, и это вызывало скорее недоумение, чем умиление. И наполняло его щемящей, пророческой грустью.

Даже лето, когда он купил эту квартиру на Оболони, теперь отошло в прошлое и тоже стало предметом воспоминаний. Тогда здесь только начинали строить элитные дома — в стороне от проспекта Корнейчука, на берегу Днепра, где еще недавно располагался дикий пляж, рос ивняк, и по вечерам пели лягушки. Их дом вводился в строй одним из первых. Квартиры процентов на семьдесят были распроданы предварительно, а на остальные, оставленные на самых «ходовых» этажах, объявили аукцион.

Соседями его скромной — по меркам этого дома, где меньших просто не было — обители на третьем этаже были две пятикомнатные двухуровневые квартиры.

— И кто же, кто же здесь есть по соседству? — напевал он, расставляя мебель в комнате, отведенной под кабинет.

А наутро, выйдя из квартиры, как по заказу, столкнулся с девушкой.

— А я — ваш сосед! — выпалил от неожиданности, вполне в соответствии с терно-польскими традициями. — Меня зовут Саша. Александр, — поправил себя и протянул девушке руку для знакомства.

— Лариса, — официально представилась она, и лукаво улыбнувшись, совсем по-домашнему сказала: — Лара. До свидания, Александр, — махнула освободившейся от пожатия рукой и заспешила вниз по ступенькам, игнорируя скоростной лифт.

— Саша! — крикнул он ей вдогонку.

— Да, Саша! — услышал в ответ согласие общаться запросто.

Лариса была моложе его лет на двенадцать. Тоже, считай, не девочка, как судить по теперешним нормам. Но рыжие волосы и невыразительный цвет лица делали ее совсем молоденькой, почти юной. И Саше она начала сниться по ночам. Будто бежит навстречу по летнему, разморенному зноем лугу, размытая жарким маревом, неясная, загадочная. И неизменно в веснушках, хотя в действительности у нее их не было.

— Извини, соседик, ты опоздал, я выхожу замуж, — ответила в какой-то из дней на его признание.

— За кого? — вырвалось у него глупо и растерянно.